Юлий Дубов: «За всю свою жизнь не встречал подобного Березовскому, а я видел многих»

На модерации Отложенный

Мой отец покончил с собой при невыясненных обстоятельствах, и Березовский тоже. Я примерно понимаю, что доводит человека до самоубийства — особенно при обстотельствах, которые никто не может выяснить, потому что рядом никого не было. И довольно долго, целые месяцы.

Семидесятилетие Березовского было отмечено на удивление громко: все вдруг про него вспомнили; Петр Авен опубликовал воспоминания и призвал к этому же других. Не высказался только человек, который, кажется, знал Березовского ближе всех, написал о нем роман и сценарий, неоднократно и публично опровергал клевету в адрес Березовского. Это Юлий Дубов, ныне эмигрант и известный писатель, а когда-то гендиректор ЛогоВАЗа, математик, знавший Бориса Абрамовича лет сорок.

Я поехала в Лондон по своим делам и попросила Дубова о встрече. Все-таки мне хочется понять, каким человеком был этот главный демон российской политики, русский Мориарти, делатель и ниспровергатель президентов, закончивший свою жизнь в депрессии, в полном одиночестве и при невыясненных обстоятельствах. И кто такой Дубов, я тоже хочу понять, потому что по прозе его он представляется спокойным, ледяным и всезнающим. А в жизни — милейший человек, хотя и опасный.

— Вы скучаете по нему?

— Да, я по нему скучаю. Он умер почти три года назад, я никогда не думал, что это кончится так. Конечно, это был сильный удар… Думаю, ему было бы очень интересно вовсе даже не умирать, а пожить сейчас и посмотреть, что происходит вокруг. Потому что очень многое из того, что он пророчил, а никто не верил, сбывается просто на глазах…

— Если бы вы рассказывали своим внукам о том, что это был за человек, что бы вы сказали?

— Я их познакомил сколько-то лет назад, они встречались с Борисом, говорили с ним, даже за одним столом сидели. Я хотел, чтобы они его запомнили. Это была такая… Такая молния. Он был человек совершенно невероятной активности, очень динамичный, очень умный, очень быстро думающий, не всегда правильно, но всегда быстро. Это была, безусловно, очень серьезная и очень крупная личность. Думаю, что я за всю свою жизнь не встречал ничего подобного, а я видел многих.

— Как бы вы описали его как человека, близкого друга? Было в нем что-то экстравагантное?

— В нем все было экстравагантно, прежде всего потому, что он не понимал, что такое золотая середина. Знаете, золотая середина, это такая хорошая штука — люди, которые придерживаются умеренности в жизни, они долго живут, они прекрасно себя чувствуют, как правило, у них друзей существенно больше, чем врагов. А у Березовского вместо золотой середины была большая черная дыра, через которую он всегда перепрыгивал, мечась из крайности в крайность. Например, если он был семьянином, то это был такой семьянин, на которого можно было только смотреть и удивляться — с таким вниманием, с такой любовью он относился к близким. Он мог бросить все, как бы важно это ни было, политику, деньги, все что угодно. Например, если звонит мама, то все пошли вон, он разговаривает с мамой. А если он был бабник, то это был такой бабник, что Казанова и Дон Жуан отдыхали. И вот он все время был в таких крайностях, он признавал только крайние положения маятника, в середине ему было скучно…

 

Семьянин

Березовский любил всяких девушек — блондинок, брюнеток, субреток, гризеток, спортсменок и балерин.
Но женился обычно на порядочных.
Ю.А. Дубов. «Рассказы о Березовском»

— Выражалось ли это в пристрастиях к еде, напиткам, одежде?

— Скорее нет. Он был довольно равнодушен к еде, к напиткам был равнодушен абсолютно, но если он что-то затевал… Есть же вещи, которые человека увлекают, вот если для него что-то становилось важным, то все остальное просто переставало существовать. Завтра становилось важным что-то другое, и снова так же. Сегодня семьянин — завтра бабник. В нем это уживалось непостижимо совершенно. На это было всегда настолько привлекательно, настолько интересно смотреть, как он передвигался, как он думал, принимал решения…

Я восхищался этим человеком. Вот, вспомнил об отношении Березовского к еде. Он вообще был очень влюбчивый. Когда он только появился в Лондоне, он влюбился в японскую еду. И так передвигался от обеда к ужину из одного японского заведения в другое. У него тогда было еще не очень хорошо с английским, а с английско-японским было совсем плохо. Соответственно, что там написано в меню, при общей его невнимательности к еде и к прочей ерунде… Он никогда не запоминал, что он ест, просто что-то ему нравилось, а что-то нет. Был совершенно роскошный случай, когда он пришел в довольно серьезный японский ресторан, в котором уже до этого был, взял меню, долго его изучал… Потом позвал официанта и сказал: «Послушайте, я здесь был четыре дня назад, я у вас здесь что-то ел, это была fish, but not fish». И ему принесли то, что он хотел. Долго разбирались, но принесли.

— По чему он скучал, чего русского ему здесь не хватало?

— Нам с ним не хватало разных вещей. Ему очень не хватало снега, а я по снегу не скучаю совсем. Я городской житель, для меня снег — это что-то грязно-коричневое. Мне не хватает осенних запахов, запаха прелых листьев. Они здесь пахнут не так, как в Москве или в Подмосковье. Вот этого запаха опавших мокрых листьев — его здесь нет…

Когда-то, еще лет десять назад, мы заговорили с Борей, чего не хватает. Ему снега, а я говорю — а мне вот запаха мокрых листьев. Ну он мне долго объяснял и доказывал, что снег гораздо важнее мокрых листьев. А потом говорит: «Пойдем». И отвел меня, не знаю, наверное, на километр от своего дома, привел на полянку и говорит: «Дыши». И там действительно был этот осенний запах! Только в том конкретном месте. То есть он совершенно точно понимал, о чем я говорю. Он очень тонко чувствовал…

— А по людям не скучаете? Англичане ведь очень специфические…

— Я последние два года с ужасом думаю о том, что я мог бы сейчас оказаться в России. Там столько ненависти сейчас, истерики, победных воплей… Я не могу представить себя рядом с человеком, который рассказывал бы мне что-то про Крым или про то, как на Донбассе надо спасать своих. Это немыслимо. И Боря считал бы это преступлением. И Донбасс, и Крым, это абсолютно сто процентов. Вся матрица его мышления, она бы никогда не позволила ему признать ни Крымскую авантюру, ни Донбасское преступление.

— А кем Борис Абрамович все-таки был больше — бизнесменом, политиком, идеологом?

— Я не думаю, что из всех его ипостасей стоит выделять какую-то одну — бизнес, например.

Не потому, что он был плохой бизнесмен. Все-таки он кое-что после себя оставил. Объекты, бизнесы, которые он создал, они — не все, конечно, но многие — и сейчас существуют, и с ними ничего не могут сделать. И вообще, если бы его жизнь ограничивалась только бизнесом, это была бы катастрофа. Потому что чего он точно не умел, к чему был не приспособлен, так это к такому усидчивому, планомерному, ежедневному труду: пришел утром, проверил счета, посмотрел доклады, посмотрел отчеты, принял решения. Ведь приходить на работу ежедневно в восемь или в девять это страшно скучно, совершенно бессмысленно, и вообще непонятно кому и зачем это нужно… Нет, ну один раз можно для разнообразия прийти в шесть, всех разбудить и вызвать на совещание! Ну один раз, ну, может быть, два…

Читать циферки — это ужасно, разговаривать о чем-то… Приходят люди, что-то пытаются тебе объяснить, а тебе хочется не этого. Потому что вот вчера такая девушка была, что нужно ей прямо сейчас позвонить, а этот сидит и нудит про свое! Ну кому это интересно?

У него везде был такой стиль, и в политике в том числе.

 

Встреча

Как-то Березовский шел по Лондону и встретил одного российского посла.
«Где-то я его видел», — подумал Березовский.
«Неужели вспомнил», — испугался посол.
Ю.А. Дубов. «Рассказы о Березовском»

— Политика из изгнания, она вообще возможна? У Березовского получалось?

— Он считал, что возможна. И иногда у него это получалось. Ну, например, первый Майдан. Чем плохая политика? Сидя в Лондоне… Это, конечно, не был Майдан Березовского, но то, что он сыграл одну из решающих ролей в первой украинской революции, это факт.

— А идеология?

— Она у него была всякая, разная. Думаю, что вначале не было никакой. Но где-то уже в нулевых он сформулировал очень своеобразную идею либерализма. Насколько я знаю, никто, кроме него, в том виде, в котором она создана, ее никогда не придерживался. Такая вот идея самого себя. Она довольно близка либерализму, хотя с трудами основоположников он был знаком весьма приблизительно. Но при этом он был такой… стихийный либерал. Он, например, считал, что если правильно прочесть Евангелие, то получится идея либерализма.

«Останутся независимые вольными и безответственными — Россия продолжит свой авторитарный путь, конечно, не коммунистический и, конечно, нацистский — другого не дано. Поможет либеральная власть независимым стать свободными — Россия, наконец, состоится как государство либеральное и эффективное».
Б.А. Березовский. «Манифест российского либерализма». 2002 г.

— Березовский ведь достаточно много писал сам, оставил много публицистики. Почему это не читают?

— Почему не читают, не знаю. У меня дома есть все, что он писал. Есть трехтомник «Искусство невозможного». Многое из того, что он предсказывал, сбывается.

— Березовский в свое время активно участвовал в замирении Чечни. Что бы он сейчас сказал? Был бы возможен диалог Березовского с Кадыровым?

— Я не вижу темы для диалога, но если бы она была… Я думаю, сейчас Кадыров чувствует себя весьма комфортно, я даже думаю, что Путин с Кадыровым чувствует себя гораздо менее комфортно, чем Кадыров с Путиным.

Я, честно, темы для разговора не вижу, но если бы она возникла… Например — привести отношения Чеченской Республики и Федерального центра в сколько-нибудь осмысленное состояние, то Борис бы мог это сделать. У него очень часто, когда ему приходилось сталкиваться с подобного рода проблемами, вдруг происходили прозрения… Когда он заканчивал чеченскую войну вместе с Лебедем, это, в общем, происходило по наитию. Он был хорошим переговорщиком. Несмотря на всю свою нетерпимость к чужому мнению, он умел чувствовать переговорщика, он умел ненадолго, на какое-то довольно короткое время, сосредоточиться, и вот тогда это было очень здорово. Тогда у него наступала такая абсолютная ясность, и он очень быстро добивался того, чего хотел.

— Что вы думаете о Ходорковском? Можно ли его сейчас воспринимать как реальную силу?

— Я думаю, что нельзя не воспринимать всерьез человека, который управлял таким бизнесом, прошел через такое и, отсидев 10 лет, не просто не сломался, а выглядит и ведет себя так, словно еще многое может. И я думаю, это действительно так.

— А допускаете ли вы какие-то контакты Путина с Березовским, будь Березовский жив?

— Путин — это гениальная ошибка Березовского. Думаю, что сейчас это было бы невозможно. Прошло слишком много времени… Мне трудно судить, но думаю, Путин сейчас чувствует себя настолько великим… и могучим… и вечным… И еще каким-то, что переговоры были бы бессмысленны.

— Березовский предполагал такое развитие событий?

— Ну вектор-то он угадал очень верно. Он говорил: «Ребята, у вас растет диктатор». Он же это говорил, когда никто не верил. Я сегодня не вижу для Путина никакой возможности разговаривать не то что с Махатмой Ганди, но и с кем-то повыше. Путин уверен, что находится сейчас на такой запредельной вершине, недоступной человеческому глазу, что рядом никого и быть не может, ну там еще какое-то количество вроде как архангелов есть, вот они еще могут что-то там попискивать…

— Березовский ведь стал христианином по собственному убеждению? Он крестился поздно…

— Да, крестился он в 1994 году, после серьезного покушения. Абсолютно добровольно, осознанно пришел к этому. В церковь он, правда, не ходил. Мне объяснял, что дома у него две иконы, и общается он в основном через них. Я видел его в церкви, наверное, трижды: два раза на панихидах и один раз затащил его тут, в Лондоне, на беседу с митрополитом Антонием Сурожским. Если бы он прожил еще хотя бы год, я бы, наверное, смог ему объяснить, зачем ходить в храм. Вот у вас есть телефон? Он везде работает? Нет? Так и у человека — в церкви лучше ловит. В церкви вай-фай лучше.

— Чего вам лично не хватает здесь больше всего, кроме мокрых листьев?

— Отцовского дома. Под Серпуховом. Вот этого не хватает. Туда бы я съездил. У меня там куча подшивок перестроечных журналов. Я бы там заперся месяца на четыре, все бы перечитал, вспомнил еще раз, как это все было, когда была надежда, а потом… Не знаю — наверное, обратно.

— Все-таки обратно. Что вы и Березовский нашли здесь?

— Самую справедливую судебную систему в мире. А потом Боря веру в эту систему потерял. И умер.


Лондон — Москва