Эпоха перемен – благо или проклятие?

Мы часто повторяем известную китайскую поговорку «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен». Это древнее суждение воспринимается нами и сейчас практически как аксиома. И все же…

Один знакомый производственник, как-то поделился любопытным наблюдением: "В последнее время у меня появилось ощущение, что я работаю не на действующем производстве, а в чисто экспериментальном цехе - у нас каждый день какие-нибудь технологические, организационные либо технические изменения. Отсутствие каждодневных перемен воспринимается уже не как норма, а как патология. И если раньше такой режим определяли как - "производство лихорадит", то теперь лихорадка становятся нашим естественным состоянием".

 Это нехитрая сентенция человека, который проработал долгие годы в реальном секторе производства, дала толчок к рассуждению, выходящему уже на другой, не эмпирический, а скорее философский уровень обобщения.

 В индивидуальном сознании моего знакомого произошел знаменательный поворот: если ранее он воспринимал стабильность как естественное состояние производственной жизни, то теперь он оказался в ситуации, когда именно постоянные перемены становятся нормальным состоянием.

 Однако вместе с этим, по его же словам, на смену уверенности покоя к нему пришло ощущение неустойчивости. И хотя мой знакомый, в общем-то, участник управляемых перемен (по крайней мере, в сфере его деятельности) они все же вызывают у него ощущение зыбкости каких-то сугубо жизненных оснований.
    Это чувство знакомо многим россиянам, даже не задействованным в мире современных технологических процессов. Еще недавно целое поколение жило в условиях "чугунной" стабильности советской державы. Она была плоха, но она давала уверенность в завтрашнем дне. При этом мы жаждали перемен, не имея опыта жизни в условиях перманентных изменений.

 И как только "процесс пошел", мы поняли, что не готовы к нему. Нашей базовой потребностью было и остается (по крайней мере, для основной массы людей) именно стабильное состояние, когда тебя не "напрягают" необходимостью менять образ поведения и даже жизни сообразно быстроменяющемуся миру. Тем более мы не хотим менять его сами. Мы стараемся поглотить, демпферировать любые перемены. Почему? Потому что мы народ ведомый (партией, правительством, вождем, аятоллой и т.д.) как любой народ институциональной цивилизации и у нас нет опыта самостоятельной деятельности. У нас есть опыт приспособления к обстоятельствам, но у нас нет навыков управления обстоятельствами.

 Кроме того, у нас нет опыта жизни в условиях, когда устойчивость жизненных оснований обеспечивает не статика, а именно скорость. Скорость, которая придает векторную устойчивость, подобную той, которую получает велосипедист, крутя педали. И хотя в нашем сознании уже происходит переворот, это еще не означает, что вместе с ним мы уже приобрели и навыки устойчивого векторного движения и тем более чувство устойчивости в этом движении.

 Однако все это относится не только к частным ощущениям и даже не только к нашему национальному мировосприятию. Это состояние становится все более глобальным. Хотя и входят в него народы далеко не одновременно.

 Мне представляется, что наряду с технической, технологической, индустриальной революциями в XX веке произошла еще одна, мало кем замеченная (или не осознанная), но важная и радикальная перемена.

 Ее суть может быть выражена очень просто, и она лишь более обобщенное выражение мысли, высказанной моим знакомым производственником.

В большей части мира (как по населению, так и по территории) произошла смена "полярности" одного из важнейших оценочных критериев социального благополучия: стабильность и перемены поменялись местами. Эпоха, когда отсутствие перемен воспринималось как благо, сменилась на эпоху, когда благо видится именно в перманентных переменах. Именно они становятся признаком опережающего развития, а значит, свидетельствуют о преимуществе в борьбе за выживание.

 И если раньше большинство относилось к переменам инстинктивно настороженно, то сегодня больше настораживает уже стабильность положения и окружения. Она воспринимается как признак деградации или неконкурентоспособности.

 
  При этом следование традиции становится анахронизмом, скорее осуждаемым, чем поощряемым обществом. Появиться на людях в национальной одежде, скажем, в расшитой косоворотке или даже в казачьей форме значит, как минимум вызвать невольное ироническое удивление в глазах большинства окружающих. Общественное мнение все больше связывает сегодня следование традициям с отклонением от нормы или даже лузерством. Теперь жить по завету "как деды наши жили" воспринимается как тормоз в развитии, а не как позитивная поведенческая установка.

 Даже на уровне элит наследуется уже не традиция и культура предыдущих поколений, а всего лишь семейный брэнд, который замещает все поведенческое наследие и не предполагает обязательного следования сформировавшимся ранее стереотипам поведения.

Проблема конфликта поколений, разрыва с традицией существовала во все времена, но теперь она стала уделом не только отдельных личностей, подобных тургеневскому Базарову, она стала тотальной.

 При этом отказ от традиции становится важнейшей составляющей процесса общественного развития, и носит уже не "прорывный", а вполне рутинный характер.

 В этом суть тихой революции, которая произошла в течение прошлого столетия и которая теперь ощущается все более и в нашей стране. Эта революция нами еще до конца не осознана, но она уже производит и еще произведет гораздо большее воздействие на ноосферу, чем все индустриальные и технологические революции вместе взятые.

 Что есть в судьбе человечества эта перемена?

Мне представляются очевидными по крайней мер четыре важнейших последствия этой "тихой" революции.

Риск утраты ощущения скорости перемен

  Биологи знают, что выживание любого вида обеспечивается двумя фундаментальными видовыми свойствами - устойчивостью и изменчивостью. Первое из них позволяет сохранять видовые признаки, проще говоря, оставаться самим собой. Второе - дает возможность адаптироваться к изменениям в среде обитания и развивать видовые качества.

 Приведет ли смена вектора видовой динамики (от акцента на устойчивость к акценту на изменчивость) к тому, что наш вид либо погибнет, либо изменится в ближайшее время настолько, что произойдет качественное перерождение рода человеческого?

 Мне представляется, что если эти вопросы пока не осмыслены, то, по крайней мере, мы должны принимать во внимание опасение, которое возникает в связи с отмеченной нами революцией в восприятии изменений. Темпы перемен возросли настолько, что человек уже проскочил психологический барьер, который обеспечивает баланс устойчивости и изменчивости. Эта ситуация таит в себе опасность подобную той, когда увлекшийся водитель теряет ощущение скорости и разгоняет автомобиль до потери управляемости.

Разум без ограничений

  Смена вектора оценки социального благополучия освободила от оков традиции самый производительный инструмент созидания и творчества - разум.

 Теперь его ничто не ограничивает, теперь даже к самой сумасшедшей идее не надо идти через костер и общественное осуждение. Теперь суждение, аналогичное высказанной в эпоху инквизиции мысли о вращении земли вокруг солнца, а не наоборот, как утверждала традиция, - уже не повод для аутодафе. Теперь ниспровержение основ уже не только норма, но мы живем в мире, в котором люди жаждут повседневного ниспровержения.

 Изобрети завтра кто-нибудь машину времени и это будет воспринято не как чудо, а как очередной гаджет или прибамбас в мобильном телефоне.

 Утрата способности испытывать шок от нового знания или открытия возводит в ранг обыденности, стандартной перемены то, что может или сделать человека Богом или погубить человечество. И проблема именно в том, что мы этого даже не заметим.

 Из привычки к переменам мы попросту пропустим, если пользоваться терминологией летчиков, точку возврата - повернуть события вспять будет уже невозможно. И данное человечеству каким-нибудь гением очередное эпохальное открытие может стать тем же, что положенная в коляску к ребенку граната - он начнет забавляться с этой новой игрушкой, отличающейся от привычной погремушки лишь тем, что тяжелее…

Неустойчивость бытия

  Все это еще более придает нашей жизни временный характер и обесценивает ее ценности. Становится стремительным темп морального устаревания вещей. Производственные сооружения возводятся уже не на века как пирамиды, а на период цикла смены технологий. На больший срок их строить не имеет смысл: либо исчезнет потребность в производимом продукте (как исчезла потребность в производстве тележных колес и исчезает потребность в бумажных газетах), либо изменится настолько технология производства, что прежнее сооружение уже не будет отвечать условиям работы нового оборудования.

 Брак теперь не обязывает к пожизненному сожитию, он все более замещается гражданским союзом, а смена партнера рассматривается уже не как отклонение от нормы, а естественный результат несовпадения ритмов и темпов развития супругов, который ведет к утрате эмоционального резонанса между ними.

Общественный строй утрачивает сакральность и то, что казалось ранее незыблемым, становится предметом каждодневных перемен. Посягательство на устои общественного бытия уже не есть преступление.

Мы вообще переходим все более в эфемерный, виртуальный, а потому весьма неустойчивый мир, который нам замещает основательность вещного бытия. Носки, платье, автомобиль, жена, муж становятся все более "одноразовыми". Что передавать по наследству из вещей? Мобильный телефон устаревшей модели? Будут ли дети пользоваться отцовским Pentium 4 и жить в каркасно-щитовом доме, собранном из ДСП, ДВП, МДМ и прочих суррогатов основательности?
  Естественно, человек приспособится к такому образу жизни. Наверное, потомкам современный нам мир, еще покоящийся на трех китах и черепахе наших представлений о стабильности как благе, будет казаться нелепым именно из-за своей статичности. Но это уже будет другой человек, - человек беспочвенный, человек космический, устремленный в другие измерения пространства, скоростей, времени.

На пороге новой этики

  Сумма моральных установок, которыми руководствуется сегодня человечество, относится к "дореволюционному" времени и наши моральные максимы построены на прошлом опыте.
  Но перемены все властней корректируют наше представление о морали. Двадцатый век дал человеку опыт, позволяющий осознать, что нынешние морально-этические системы уже не способны охранить его бытие и вести вперед. Они стали слишком беспомощными, чтобы отвести надвигающуюся глобальную катастрофу, вызванную климаксом старой морали. Становится очевидным, что дальше жить по ним опасно, как опасно входить в зрелую жизнь с чисто детскими представлениями о добре и зле.

 Мы все более ощущаем, что нормы, которыми руководствуется человечество сегодня, не имеют всеобщего характера. Мир становится все более универсальным и конфликтным, а нормы, включая и десять заповедей Господних, отражают лишь частно-цивилизационное представление о ценностях.

Но даже и в христианстве фундаментальные ценности подвергаются эрозии. Сегодня уже стало нормой моральное оправдание самоубийства и все больше стран уже готовы к законодательному признанию права на эвтаназию.

 В условиях коммуникативной революции мы видим качественно новый уровень взаимодействия культур, цивилизаций. Сегодня контакты становятся настолько интенсивными и тотальными, что очевидной становится проблема определения действительно универсальных морально этических норм, действующих в любой из систем координат моральных ценностей. Иначе конфликт культур попросту взорвет этот мир.