Почему Россия не дружит с Западом

Представим энный век до нашей эры. Одно человеческое стадо нападает на другое. Зачем, и чем вообще это закончится? Возможны варианты: а) прогонят соседей с охотничьих и собирательских угодий; б) убьют и съедят своих соседей.

Теперь представим, что дело происходит в период так называемых ранних классовых обществ. Один древний народ нападает на другой. Зачем, и вообще чем это закончится? Возможны варианты:а)ограбить, прибрать к рукам полезные ресурсы, в том числе пути торговых сообщений; б)захватить пленных для обращения в рабство.

Перенесемся в средние века. Один народ нападает на другой. Зачем и вообще чем это закончится? Возможны варианты: а)расширить подвластную территорию, как источник земельной и управленческой ренты; б)ограбить, прибрать к рукам полезные ресурсы, в том числе пути торговых сообщений. А что же в наше время?

Гражданская цивилизация

Можно ли сегодня представить вооруженное нападение, например Англии на Францию, Германию на Италию или наоборот? С трудом. Они уж точно не будут съедать или обращать в рабство друг друга. Не думаю, что причиной нападения может стать и стремление одной из этих стран расширить находящуюся под прямым контролем территорию для получения земельной и управленческой ренты. Сегодня оптимальная общественно-политическая организация в этих странах предполагает развитую местную автономию самоуправления, а границы все более утрачивают свой экономический смысл.

Не думаю, что причиной войны между ними может стать и стремление прибрать к рукам полезные ресурсы. Сегодня в странах гражданской цивилизации (Запад) существуют свои четко обозначенные правила получения управленческого доступа к производственным ресурсам и распоряжения ими. И право на это определяют экономические основания – в частности эффективность и конкурентоспособность. Распределение же извлеченных и переработанных природных ресурсов осуществляется также по рыночным правилам, в которых возможности потребления определяются финансовыми ресурсами.

При этом обществу совершенно безразлично кто конкретно разрабатывает и реализует природные запасы, так как правила для всех едины и само общество имеет возможность контролировать этот процесс.

К тому же у человечества есть заработанный не малой кровью опыт, который свидетельствует исторической бесперспективности установления силового господства. Раньше или позже, но подавленная этническая энергия приобретает взрывную силу и вырывается на свободу.

В конечном счете, установление и принятие единых правил игры и конкуренции влечет за собой перевод активности нации в область предприимчивости и устранение военной силы, как регулятора международных отношений. При этом устраняются и корневые основания для вооруженных захватов. На смену политическим инструментам обеспечения управленческого доступа к производству и распределению благ все более приходят экономические, основанные уже на совсем иных принципах действия.

Если орудием политики является, прежде всего, силовая государственная машина (как совокупность органов государственной власти, в том числе и вооруженные силы), то экономический механизм предполагает использование специфических конкурентных преимуществ (EBTDA, издержки, качество, сервисное обслуживание и т.д.), которые уже никак не связаны с государственными отправлениями.

Есть еще одна важная особенность организации воспроизводства у народов гражданской цивилизации: обывательскому обществу уже не интересно участие в перераспределении управленческого доступа. Воспроизводство и предоставление благ обеспечивается безотносительно национальной государственности и сами блага все более унифицируются и утрачивают свою национальную и культурную исключительность.

К тому же современная рыночная экономика устроена так, что товар или ресурс идет за потребителем, а не наоборот. Т.е. у современного потребителя нет нужды отправляться с мечом за золотым руном, всегда найдется тот, кто доставит ресурс к месту потенциальной потребности.

Заправляя свое авто, европеец обращает внимание лишь на цену и фирменный сервис и ему безразлична национальная принадлежность продающей бензин компании, так как эта принадлежность ничтожно влияет на потребительские качества АЗС и реализуемого на ней бензина.

Обыватель с интересом следит кто лучше, дешевле и качественней его обслужит, но ему уже почти безразлично, скрывается ли за торговой маркой его автомобиля, телевизора или мобильного коммуникатора японское, корейское, китайское или же домашнее происхождение. Ему уже почти не интересно, кто является его работодатель, тем более что все более компаний в мире становятся публичными и интернациональными (с “рассеянным” капиталом), а наемный труд все более стандартизируется по уровню зарплаты, социальным преференциям и т.д.

Вообще почти все базовые потребности человека (включая физиологические, и потребность в безопасности) не имеют национальной исключительности. Почти все - кроме языкового общения и культурной среды. Но эта среда может быть надежно обеспечена этнокультурной автономией, на которую в христианско-иудейском секторе цивилизации никто сегодня не посягает, и которой сегодня если что и угрожает, то только масскультура.

А что в ином мире?
Однако все вышесказанное справедливо только для народов Западной цивилизации. Иное дело, когда мы рассматриваем взаимоотношение сообществ, принадлежащих к разным типам. Например, между либерально-демократическим (США, ЕС, Япония и др.) и авторитарно-государственным (Россия, Белоруссия, бывшие страны советского Востока, Северная Корея и т.д.). Или между либерально-демократическими и теократическими (исламские страны).

На территориях различных цивилизационных секторов действуют разные и порой несовместимые принципы хозяйственной организации, разные механизмы доступа к природным ресурсам и разные принципы распределения.

Если в секторе либеральной социально-экономической организации хозяйства действуют правила, основанные на относительно свободной экономической конкуренции, то в авторитарно-государственных сообществах, работает система, в которой свобода экономического перераспределения, как правило, либо ограничена либо просто запрещена. А приоритетные права на управленческую ренту, как государства, так и отдельных экономических элитных групп, близких к государственным элитам, обеспечиваются и защищаются чисто политическими методами, имеющими мало общего с экономическими, основанными на эффективности.

На стыке различных цивилизационных систем неизбежно возникает конфликтность, обусловленная как взаимным стремлением оградить себя от проникновения чужеродной организации, так и взаимным стремлением систем одного типа распространить свое влияние на систему другого типа.

Зачем? Ограбить, захватить доступ к ресурсам, взять в рабство, съесть соседа и т.д.? Конечно же, нет. Цель такого подчинения – обеспечение системной совместимости, распространение единых правил функционирования экономики, как системы расширенного общественного воспроизводства.

Сегодня Западу действительно не обязательно присоединять к себе чужую территорию, устанавливать свое прямое правление и брать в плен народ. Достаточно, если на территории будут тем или иным способом введены правила функционирования экономики, основанные на конкуренции эффективностей, а доступ к сырьевым ресурсам будет регулироваться не политическими решениями, а свободным рынком, предусматривающим в числе прочего и правовую защиту от недобросовестной конкуренции. То бишь, эта территория будет вовлечена в свободный процесс глобализации экономических отношений, основанных на принципах конкуренции эффективности и расширенного воспроизводства.

Такая операция была успешно проведена после второй мировой войны в Западной Германии и Японии и отнюдь не привела к утрате этими странами своей суверенности. В конце восьмидесятых, начале девяностых это же, но другим путем произошло в Восточной Европе.

Однако аналогичные попытки напрочь проваливаются в Афганистане, Ираке и вряд ли они имеют мирную перспективу и на территории России. Любопытно разобраться - почему?

За что боремся?

В конфликты, возникающие на стыке разнородных систем, естественно, вовлечено все сообщество. Причем происходит это, как правило, под лозунгом национальных интересов. Мчатся танки, плывут авианосцы, на землю падают бомбы, гибнут люди – солдаты, старики, женщины, дети и даже иногда бизнесмены и политики.

За что гибнут последние, понятно. Они рискуют (чаще всего не собой) чтобы “пить шампанское”, то бишь, выиграть в жизненно важной для них схватке за распространение правил игры, в которую привыкли и умеют играть они, на территорию, где действуют другие правила. Или же защитить себя от конкуренции элит другой системы.

А в чем интерес обывателя? Причем интерес этот, судя по всему, силен настолько, что элиты сравнительно легко вдохновляют его на войну не за страх, а за совесть! И вдохновляют, спекулируя на страхах, которые, как правило, совершенно фантомны.

И действительно, с точки зрения удовлетворения базовых потребностей, обывателю сегодня практически почти безразлично, кто будет организатором этого процесса. Что ему из того, что собственником корпорации, в подразделении которой он работает, является например не Роман Абрамович или Вексельбер, а какой-то Джон Смит или Ямура Такагава? Ведь правила игры либеральной экономики предполагают процесс, хотя и весьма негладкий, постепенного усреднения рынка рабочей силы, стандартов социальной защищенности и качества жизни наемных работников, безотносительно национально-государственной принадлежности. И распространение этих стандартов на нашу территорию ведет к повышению  качества жизни.

Не думаю, что российского обывателя будет при этом душить патриотическая жаба, особенно если учесть, что поведение отечественных олигархов явно не способствует возбуждению у обывателя патриотических интенций по отношению к своим элитам.

И все же большинство россиян готово если не проливать кровь, то, по крайней мере, жестко отстаивать свою суверенность от посягательств Запада. Как впрочем, и западный человек по отношению к России. Чего же боится обыватель сегодня настолько, что он готов отстаивать стремление своих элит распространить свои правила игры на чужие территории или защищаться от проникновения правил чужих элит на свою территорию, проливая кровь и обрекая свои семьи на ужасы войны?

Чего боится обыватель?

У западного обывателя есть немало вполне реальных оснований боятся замещения своей системы, обеспечивающей высокие стандарты качества жизни, на менее эффективную. Это, как видно на примере стран, попавших после второй мировой войны в сферу влияния СССР и коммунистической системы, вышло им явно боком. Уж что может быть нагляднее примеров сопоставления Западной и Восточной Германий, Северной и Южной Кореи!

Обыватель в России и схожих системно с нами странах (Ираке, Иране, Афганистане и т.д.) в общем-то заинтересован в появлении более эффективных с точки зрения обеспечения базовых потребностей элит, но суть проблемы заключается в том, что он хочет “жить как у них, а работать, как у нас”. Если точнее, то пользоваться благами как на Западе, но быть избавленным от необходимости проявлять гражданскую инициативу и уж ни в коем случае не распространять у себя культурный и религиозный плюрализм, свойственный либеральным демократиям.

Почему? Может, обыватель настолько одурманен идеологическим наркотиком, который усиленно вкачивают в него его же национальные элиты и который возбуждает животные страхи перед утратой этнокультурной идентичности, приходом “чужих” элит и т.д.?

Однако и сегодня, когда появилась возможность прямого сравнения качества жизни и удовлетворения базовых потребностей и допущен определенный идеологический плюрализм, наш российский обыватель не очень стремится сделаться по примеру Запада народом гражданским, а не государственным. Наоборот, налицо возрастание охранительных патриотических интенций. Еще более сильны такие интенции в том же Ираке, Иране и Афганистане. Там люди готовы на обильную кровь, чтобы защищать солидарно со своими элитами свой привычный уклад, хотя и не прочь попользоваться благами Западной цивилизации и технологии.

В чем же дело?

Суть проблемы заключается в том, что всякий государственный народ действительно боится утратить то, что составляет основу его национального бытования. Подавляющее большинство россиян не готово даже во имя более высокого качества жизни сменить привычный российский уклад на иной, в котором уровень благополучия зависит более от личных качеств, а не от степени государственного покровительства.

Мы готовы защищать свое исконное право на холопство. Не важно, по отношению к кому – барину либо, как ныне, госбюрократу.

Возможно, действительно, сегодня в отличие от исламского мира, мы уже не готовы пойти ради этого на пролитие крови. Но защищать пассивно, противясь, отторгая всем нутром своим и саботируя попытки привить у нас гражданскую ответственность, мы будем еще долго.

Это настроение российского общества все более активно используют наши элиты для организации прямой конфронтации с западным сообществом. Это жизненно необходимо нашим элитам по причине их полной неконкурентоспособности.

Корни конфликта

Так как у наших элит сегодня нет достаточно ресурсов и мощи, чтобы применить к Западу наступательную стратегию, то они активно внедряют в сознание обывателя образ нашей страны как осажденной крепости. А в осажденной крепости любые действия элит могут быть представлены, как защита национального интереса. Даже если при этом от народ будет нищать, а «защитники» его интересов все более благоденствовать и увеличивать свои капиталы.

Именно в этом корни сегодняшней конфронтации России с Западом и наступления эры новой холодной войны. Войны, которая к тому же разворачивается на фоне усиления общего конфликта христианско-иудейского и исламского миров. Для каждого из них в этой конфликтности важны надежные тылы и консолидация, а потому нас в ближайшем будущем практически неизбежно ждут новые потрясения глобального масштаба, связанные с попытками установления единых правил игры хотя бы в своей цивилизационной зоне. Только вот единых - это каких? 

Мы уже отмечали, что именно либерально-демократическая система ведет к замещению политической силы механизмом экономической эффективности, значительно снижающим вероятность силового противостояния “на своем поле”. В то же время во всякой авторитарно-государственной системе политика и экономика нераздельны, что неизбежно превращает страну с таким укладом в корпоративное государство, которое всегда имеет соблазн компенсировать свою экономическую неэффективность силовыми политическими инструментами. Именно потому в отношениях государств с такими системами риски конфликтов неизмеримо больше. Это подтверждается как нашей “дружбой” с ближайшими соседями, не входящими в ЕС, так и вообще мировой международной практикой.

Чтобы понять эту закономерность, нужна революция в сознании обывателя и четкое обособление им своих собственных интересов от интересов элит. Однако бытовое сознание куда менее способно к изменениям, чем политические отношения и потому просто не успевает адекватно оценивать уровень возникающих опасностей. Тем более что для обыденного сознания риск утраты этнокультурной идентичности практически равнозначен утрате жизнеспособности. Ведь что ни говори, а национальная идентичность это далеко не только язык, одежда и привычное вероисповедание. Это и почти генетическая склонность быть народом либо гражданским, либо опекаемым государством. Но именно последнее обстоятельство категорически не может быть устранено ни этнокультурной автономией, ни веротерпимостью, ни каким иным плюрализмом.