Тонкая грань

Борис Немцов был сложным человеком и прожил сложную жизнь. И будь он сегодня жив, разговор о нем был бы тоже сложным. Если бы речь шла, например, о выборе лица протеста. Расстрел на мосту всё упростил: того, кто при жизни святым не был, святым сделала мученическая смерть. Как это произошло, например, с последним самодержцем, а еще раньше – с коммунистами, расстрелянными коммунистами. А так как власть по поводу этой смерти с самого начала повела себя странно до глупости: не признала вполне очевидных заслуг, отказалась почтить память, всё же у нас бывших первых вице-премьеров убивают не каждый день, да и само расследование повела темно и скользко – то и возможностей для своих оппонентов, реальных и мнимых, предоставила немеренно. И они от возможностей этих, естественно, не отказались: шествие, фонд и статьи, статьи, статьи...

Но в любом деле необходимо чувствовать грань, которую нельзя переходить. Когда от слишком частого повторения слова начинают тускнеть, а к вполне законному гражданскому негодованию и чуть-чуть преувеличенным воспеваниям и скорби, тихонечко начинает подмешиваться поначала еще очень тонкая струйка пошлости.

С маршем памяти с самого начала всё пошло не так. С самОй безмолвной готовности принять издевательское разрешение мэрии на прогулку в загоне. С того, что желающих поучаствовать в этом мероприятии оказалось гораздо меньше, чем должно было быть в годовщину убийства людьми, связь с властью которых никто не опроверг (скажу поаккуратней), политика, который был настроен по отношению к этой власти крайне критически (скажу помягче). Сотни тысяч должны были бы выйти. С морем знамен. Включая украинские. С "Не забудем, не простим!". С "Я – Борис". С "Всех не расстреляете!". "С "Нас не запугать"...

Ничего похожего. Почему? Потому что запугали? Или – простили?

Нет, не поэтому. Потому что почувствали фальшь. Да, и как ее было не почувствовать.

Пиар на крови (хватит уж выражаться помягче) – соблазн большой. Он уже святой, ты еще не святой (и, дай бог, не станешь) – ну, как не попросить поделиться святостью, с него же не убудет. Но штука эта обоюдоострая: когда точно отмеренная – работает, но стоит передозировать, и тонизирующее становится рвотным. Так всегда происходит в искусстве – перетрагедьте любую трагедию, и она станет фарсом.

Почему вчера народа было в два раз меньше, чем за год до этого? Нет той остротЫ? Да, нет – не в этом дело. За этот год скопилось столько, что по любому поводу на улицы могли бы выйти сотни тысяч. Если бы не чувствовали фальшь. А фальшь чувствовалась всё сильнее. И всё сильнее отвращала.

И уж коли решил я не говорить помягче, не стану – и поаккуратней. Не думаю, что это – просто  фальшь. Естественная фальшь. Она гораздо больше похожа на фальшь искусственную, фальшь сознательно запрограммированную и сделанную. Эффект крика "Волки, волки!" известен всем. Знают о нем и люди, получающие деньги (и очень большие деньги) за контроль над протестом. И поэтому более чем естественной казалась бы их попытка заставить подконтрольные СМИ и подконтрольные политические структуры кричать слишком громко – чтобы то и дело запускать петуха. Число адептов у таких подконтрольных структур, конечно, при этом подсократится, но зато в обществе вырастет ощущение безнадеги: никому нельзя верить, все врут... Эффект не тот, конечно, как когда баранов сгоняют в стадо и ставят впереди козла, но всё равно очень полезный для регулирования протеста эффект.

Скажете – конспирология? Возможно. Допускаю, что они там могут и не быть такими тонкими. А могут – и быть.