Война перфомансов вместо политики

Защитники донорства против защитников Конституции. Фаллический мост против Кати Муму. Окончание последует.

В недрах «Единой России» вызрела идея получить 90% голосов несогласных. Для этого выстроена довольно стройная концепция, объясняющая природу протестных настроений в среднем классе, которую продвигает восходящая звезда партийной идеологии Алексей Чадаев.

На заседании политических клубов «Единой России» он открыл внутрипартийную дискуссию о новом протесте, и сразу же дал интервью «Взгляду»,  в котором подробно описал мотивы «новых сердитых». По мнению Чадаева, это «подростковый» протест, он характерен для ранней стадии политизации среднего класса. Поэтому, наладив диалог с этой средой, «Единая Россия» ее завоюет. Это на здоровье. Куда интереснее тот факт, что идеологи власти, пожалуй, впервые признали не только рост протестных настроений, но и несоциальную, неэкономическую природу этого протеста.

Описания «новых сердитых» и их мотивов, предложенные Чадаевым, любопытны. Он весьма точно квалифицирует сдвиг в протестном движении: «Если пять лет назад протест имел социальную природу, то есть касался уровня жизни людей, <…> то теперь появился новый тип протеста, который имеет другую социологию. В нем участвуют люди, которым, по большому счету, от государства ничего не надо в плане материального обеспечения… Их претензии к власти состоят уже не в том, что она мало или плохо кормит, а в том, как она сама себя ведет. Предметом протеста являются коррупция, «феодальные привилегии», например, мигалки. Предметом протеста является несоответствие формальных законов и реально сложившейся практики…»

Замечательнее всего то, что диагноз точно объясняет не только природу протеста, но и природу власти. Это смело. Но, как всегда, прописано лечить симптоматику.

ЭСТЕТИЧЕСКИЕ РАЗНОГЛАСИЯ

Нельзя не заметить, что чадаевское описание нового протеста сильно смахивает на формулу диссидента Синявского, созревшую в другой, но, видимо, похожей эпохе: «у меня с советской властью разногласия не политические, а эстетические».

Материалистическое сознание власти хорошо понимает протест народа. Например, требования шахтеров создают ясный политический риск. Эти требования обоснованы в глазах власти, которая должна заботиться о хлебе для народа. Понятно, как реагировать: зарплаты, жилье, директору по башке и все такое. Привычная парадигма. Но чего требуют «новые сердитые»? Они предъявляют какие-то чудные претензии по поводу морального облика власти. Что с этим делать? Субсидиями не заткнешь.

Для того, чтобы различать мораль, нужны политические риски, связанные с аморальностью. Таких политических рисков нет, потому что политика слилась с вертикалью власти и единственным политиком стал чиновник. А чиновнику эти материи недоступны, его риски с моралью не связаны. Поэтому деятель, который толково объяснит нарастающее непонятное бузотерство и пообещает с ним управиться, пойдет в гору. У Чадаева – блестящее будущее и уже настоящее.

Но далее не о нем, а о новой реальности, в которой власть перенимает жанровую стилистику несогласных, потому что сочинять перфомансы явно веселее, чем унылые политические имитации.

ТВОРЧЕСКИЕ ПЛАНЫ

Не имея ни политических амбиций, ни возможностей, «новые сердитые» делегируют на авансцену пассионариев, которые сгущают протест в формах творческого самовыражения. Это отнюдь не борьба за власть, а борьба за публику, причем, «публику» в эстрадном смысле слова.

Случись сейчас политика, к борьбе за власть окажутся неспособны ни власть, ни оппозиция. Власть в дискуссиях давно не участвует, случайно выскочивший из табакерки со своими вопросами Шевчук наталкивается на ответы о коксующихся углях и дачниках.

А оппозиция выхолощена властью до состояния борьбы за Триумфальную площадь.

Когда для политических претензий ни места, ни сил нет, разломы в тотальном консенсусе наполняются, действительно, подростковыми поведенческими претензиями. Суть этих претензий – «сам дурак». Одно крыло власти отвечает репрессиями, роняя свой облик. Другое работает тоньше: стремится уронить облик оппонента и ищет достойных художественных ответов. Против защитников Конституции выставляют защитников донорства. В ответ на «синие ведерки» запускают активистов с наклейками на лобовое стекло припаркованного поперек «майбаха». Война хеппенингов началась, как сказал бы магистр Йода.

Стороны обмениваются и ударами по телесному низу: на скабрезный фаллический мост, призванный показать забористый народный символ соседствующему учреждению, есть не менее скабрезная история с Катей Муму. Ведь то был акт не половой, а семантический. Эдакая половая анафора: через общую женщину оскотинить передовых представителей творческого свободомыслия. Учитывая заведомое преимущество в ресурсе (слежка, красотки, кокаин), это, конечно, не так дерзко, как нарисовать половой член на разводном мосту, но тоже в раблезианском духе.

Политическим конструированием заниматься больше незачем. Для одних – все разрулено, для других – все выжжено. Стороны занялись конструированием художественным.

Есть вероятность, что формат увлечет участников все больше и больше. Потому что публика, в общем-то, приветствует. Народу всегда нравилось показать власти неприличную фигуру. Особенно, когда для приличных форм несогласия способов не осталось. Но и во власти есть люди с творческим зудом. Ведь художник всегда ценится выше правителя, и Нерону всегда хочется быть поэтом. Так что возгонка состязания перфомансов обеспечена.

КОРРОЗИЯ СВЯТОСТИ

Во всяком состязании уместно говорить о победителе. Но в войне хеппенингов бенефициаром окажется третья сила.

Творческое соревнование, с удовольствием подхваченное кремлевскими криэйтерами, конечно, еще больше разовьет эстетический протест. В творческом состязании власть, в итоге, всегда проигрывает: у нее ведь круг творцов узок и статичен, ротации нет. А у несогласных ресурса для воплощения хоть и меньше, зато художественного мышления больше. И воплощение – искреннее, с огоньком, а не по разнарядке.

Так что почти гарантированный результат эстетического бунта – десакрализация власти. Когда после обмена все более лихими акциями толстый защитный слой святости на власти облезет, она окажется нагой и хлипкой. Вот тогда придут те, кому глубоко перпендикулярны все эти перфомансы. Ведь именно святость только и способна защитить власть от народа. Легитимной святости, добытой в политических борениях, явно не в избытке, а византийская святость разрушается карнавалом еще быстрее, чем Советский Союз джинсами.

И семь, и пять лет назад про Путина говорили, что он тефлоновый: катастрофы, теракты – ничего не пристает. Сейчас про этот эпитет уже и забыли. Запаса сакральности у власти осталось лет на несколько. Карнавал же для того и карнавал, чтобы высмеивать табу. Кремлевские очень дальновидно подключились. В итоге может оказаться, что эстетический протест куда опаснее политической альтернативы, которую боялись и задушили, а теперь в перфомансы играются.

Нынешние протестующие тоже не выиграют, они слишком субтильны, чтобы выжить в той стихии, которая придет вместо. И тогда заграницу ждут три мощные и последние волны русской культуры: эмиграция, эвакуация и беженцы.

Вот к чему ведет карнавал вместо политики.