Упраздненное искусство, или о транспарентности

Призрак бродит по России. Призрак гуманизма. Все прогрессивные и реакционные силы совокупились заедино, чтобы прикормить этого призрака, дабы он снизошел на суд и защитил организаторов антиправославной выставки «Осторожно религия». Комар и Меламед, Кабаков и Кабакова, Рабин и Янкелевский, Шаргунов (младший, разумеется) и Емелин - все требуют снисхождения. Даже отец Владимир Вигилянский, глава патриаршей пресс-службы, считает требуемый прокуратурой приговор в 3 года слишком суровым. Даже о. Дмитрий Смирнов, позицию прокуратуры поддерживающий, считает необходимым расписаться в личной жалости к Самодурову.

Отмечу, что эта вялость и двоесловность весьма резко контрастирует с поведением противной стороны, которая явно ведет себя как власть имеющая, требует, давит на президента, давит на суд, угрожает осуждением международного сообщества, протестами, и беспорядками. Господин Гельман и его команда оказались весьма изощренны в публичном давлении на власть, в то время как православные демонстрируют стремление к компромиссу, которого с ними никто не ищет (не считать же таковым откровенно оскорбительное и глумливое письмо Ерофеева Патриарху).

Беспрецедентная по размаху кампания давления на суд даст, конечно, свои результаты и провокаторы либо оправдаются, либо отделаются символическим испугом. А в российском «обычном праве», которое у нас, несмотря на отсутствие прецедентных норм, гораздо сильнее формального законодательства, будет раз и навсегда прописано: «Глумление над сакральными, эстетическими и нраственными ценностями большинства граждан России - русских, православных и т.д. ненаказуемо, либо практически ненаказуемо». Разумеется, для нашей правоохранительной системы, которая и без того готова была порождать из себя афоризмы типа «надо вешать и убивать этих русских», это будет вполне определенным сигналом, который она воспримет как руководство к действию.

Православные, хотя бы косвенно, хотя бы в форме утверждения истинности Православного Христианства, «оскорбляющие» другие религии будут караться, а те, кто и прямо и косвенно православие оскорбляют будут раз за разом прятаться за широкую спину прегрессивно-антиклерикальной общественности и квазихристиан- ского всепрощения. Русские деятели, защищающие достоинство своей национальности с минимальной степенью горячности и определенности будут стройными рядами маршировать под суд по той самой статье, любое же, сколь угодно лживое, гадкое и издевательское мнение о русских, в какой бы гнусной форме оно не было растиражировано, будет ненаказуемым и я вполне могу себе представить тот день, когда наказуемым станет отрицательное мнение по поводу такого мнения.

Именно за утверждение этого дивного нового мира и боролись ненадолго присаживающиеся на скамью подсудимых господа Самодуров и Ерофеев. Не надо обманывать себя, речь шла не об арт-акции, вообще не о чем-то имеющем отношение к искусству. Искусство - это создание рукотворных объектов, в которых концентрируется мастерство художника, эстетические идеалы той культуры, в рамках которой он творит. Именно на этом свойстве создаваемого в художником артефакта и основана транспарентность искусства. Взаимная художественная проницаемость мировых культур, несмотря на исключительное несходство их культурных кодов, связана именно с этой транспарентностью, присущей подлинному художественному произведению.

Я не знаю языков майя, мне глубоко непонятна их культура, мне отвратительны человеческие жертвоприношения, которые лежали в основе этой культуры, более того, я никак не могу осуждать испанскую инквизицию за то, что она покончила с этой бесовской религиозной практикой. Однако не только мне, но и самим испанским инквизиторам, которые одной рукой жгли памятники индейской литературы, пронизанные идеей человеческих жертвоприношений, а с другой стороны старались записать и сохранить память об ужасных и прекрасных образах индейской культуры, совершенно ясно, что перед нами подлинное высокое искусство и литература, пусть и подчиненные ложным и  отвратительным для нас ценностям. Искусство может быть совершенно чуждым, но именно признание его искусством ставит его выше даже самого благочестивого и обоснованного фанатизма. Ставит не в том смысле, что выдает индульгенцию художнику, а в том, что даже борьбу делает определенной формой признания.

Именно такое признание через борьбу и пытаются отчаянно имитировать защитники «запретноискусников», но и этого у них не получается, поскольку борьба дело серьезное, а им важно представить всё шутовской не заслуживающей внимания акцией. Это с одной стороны. А с другой, произведения «крупных художников», которыми пытаются прикрыться Самодуров и Ерофеев не обладают той самой транспарентностью, которая в данном случае необходима. Никакой надценностностью, надграничностью они не обладают, в них нет ни концентрации авторского гения, ни концентрации культурных кодов, позволяющих относиться к ним как к произведениям искусства. Это и не произведения, это акции

Принципиальное отличие акции от артефакта в том и состоит, что акция абсолютно контекстна. Это жест, пощечина, поцелуй, плевок, коленопреклонение... Обращенная к сакральному акция никогда не может быть нейтральна. Это либо поклонение, либо надругательство - третьего не дано. Тот, кто не кричит «Осанна», кричит «Распни», хотя иногда это оказывается один и тот же кричащий. В инкриминируемой Самодурову и Ерофееву выставке с самого начала не было никакой нейтральности - если кто сомневается, то пусть вспомнит факты. Это было акционирование, имеющее заявленной и очевидной целью унизить, опошлить «мракобесие» и высмеять «фанатизм». Высмеивать же фанатизм иначе, кроме как через глумление над святыней этих акционистов даже и не пытались учить. Не случайно главный скандал вызвали не образы «попов-толокнных лбов», «фанатиков» и прочего, чего на этом действе и не было, а манипуляции со священнейшими для православных изображениями, оклады икон, в которые можно было вставить свою голову и прочие фокусы из арсенала журнала «Безбожник» (впрочем, не слишком ли обидно это сравнение для того журнала, в котором работали Дейнека и другие титаны раннесоветского искусства?).

Конечно, в последнее время появились попытки эстетически «отмазать» по крайней мере некоторых участников выставки и наладить их «диалог» с Церковью. Сказать, что эти попытки достигли своей цели, я не могу, реакция православной общественности была по меньшей мере неоднозначной и сама выставка в стенах Татьянинского храма также была меньше всего воспринята как художественное событие, приобретя характер жеста. Но уже непонятно - то ли покаянного, то ли оправдательно-извиняющего...

Кстати, отвлекаясь в сторону, чисто художественный смысл такого эксперимента в пусть и «при», но все-таки «храмовом» пространстве тоже для меня не очевиден и вызывает беспокойство. Сперва это беспокойство было смутным, затем, оказавшись в старинных католических храмах Дубровника я понял какое опасение смущало мою душу. В покореженном аджорнаменто католичестве, как оказалось, совершенно утрачена разница между тем, что прилично помещать в храме в качестве священных изображений, и тем, что неприлично. Наряду с имеющими определенную, как ни крути, художественную ценность работами барочного направления в современном католическом храм можно абсолютно наравне и наряду с ними увидеть и «примитивы», и какие-то еще эксперименты в том стиле, которому вполне нашлось бы место на самодуровской выставке. Так что опасность эволюции «арт-объектов» и «арт-жестов» от антирелигиозной выставки до представленных в храме «икон» действительно существует.

И это, кстати, еще одна опасность любого примиренчества с «самодуровщиной». Нет ничего хуже, чем когда провокатор своими приемами навязывает себя в качестве безальтернативного партнера по диалогу. Когда он заявляет тебе: «Дай мне намалевать икону, а то я в неё плюну». Игра в широту души русского человека здесь до крайности опасна.

Но вернемся к главному, задачей самодуровской выставки (как и её близнеца 2003 года - «Осторожно религия») было а). застолбить право этого (как-то неуместно употреблять тут обычный оборот «нашего») артсообщества на глумление, б). сделать это не мобилизуя хотя бы минимальную толику художественного таланта, не создавая эстетически транспарентных произведений, ограничиваясь жестами. Другими словами, Самодуров и Ерофеев обеспечивали за «художниками» (то есть теми, кто вписан в это сообщество, подменившее собой художественный мир России) и теми, кто выступает от их имени право на непристойный жест в сторону Церкви, православия и православных.

При всей размытости понятия современного искусства, между правом на свободу творчества и правом на непристойный жест есть, по прежнему, некоторая разница.

То, что в 2003 ответом на акцию стала акция - знаменитый разгром кощунственного пространства и его объектов - вполне закономерно. И этим, казалось бы, вполне можно было бы удовлетвориться, если бы не одно «но» - существенное изменение социального климата за прошедшую с 2003 по 2006-2008 целую политическую эпоху. Представить себе сегодня, в нашей запуганной управлением «Э» и трясущейся от каждого намека на экстремистские проявления общественной среде, непосредственный активный ответ на подобные непристойные жесты - невозможно.

Право ответить на жест жестом практически утрачено (хорошо это или нет - вопрос к нашей власти, но вопрос второстепенный, жираф большой, как говорится). А это значит, что вопрос о подсудности или неподсудности Самодурова, Ерофеева и прочих приобретает принципиальный характер. Признание невиновности, неподсудности, или хотя бы безнаказанности означает признание одностороннего (подчеркиваю - именно одностороннего) права так называемой богемы, самоназванного «арт-сообщества», на любые непристойные жесты в адрес православных и русских. Еще раз: любому самозванцу, заявившему, что он «художник», будет дозволено совершенно безнаказанно и как угодно оскорблять православных и русских. И любая попытка ответа с их стороны будет выглядеть жалко и бессильно.

Это, так сказать, итог политический возможного оправдательного приговора. Полтому, что в случае приговора не оправдательного возникают вопросы к прокуратуре. Почему она сосредоточилась только на преследовании лиц, совершенно не преследуя кощунственных объектов? Почему изображения хотя бы наиболее кощунственных из поделок ерофеевских подопечных не пополнили списка экстремистских материалов, в котором уже что только не нашло своего места, включая статью про «Чеченскую республику» и пресловутый «флаг с крестом»? Почему любое издание в России может помещать у себя эти объекты сделанные на стыки помойки, порнографии и христианофобии, не испытвая никаких проблем а с законом? По сути это безразличие уже является серьезным поражением всей нашей «антиэкстремистской» правовой практики.

Рядом с этим будет стоять еще и итог эстетический, который, в каком-то смысле стал бы для нашего общества настоящей гуманитарной катастрофой.  А именно, нашему обществу будет навязано отношение к объектам, не обладающим ни малейшей художественной транспарентностью, не содержащим никакой значимой эстетической информации ни о личности художника, ни о его культуре, как к художественным артефактам.  Последствия этого будут весьма предсказуемы - после подобного решения большинство наших художественных музеев можно попросту будет закрыть, поскольку никакого отличия между объектами, находящимися в них, и любыми другими объектами попросту не будет. Мадонна и Содом окончательно уравняются в правах.

Странным образом этого не понимает наше «художественное сообщество», ухитряющееся одновременно поддерживать Самодурова и Ерофеева и сопротивляться передаче икон и храмов в руки Русской Православной Церкви. Основной аргумент музейщиков состоит в том, что храмы и фрески, иконы и потиры и даже паникадила с орарями имеют уникальную художественную ценность, которая делает их чем-то большим, чем рядовыми предметами культа. Если с точки зрения богослужебного употребления (когда речь не идет о чудотворной иконе) совершенно безразлично употребление «Троицы» Рублева или её копии, то с точки зрения искусства значение имеет именно рублевская икона как концентрация творческого гения великого иконописца. Именно поэтому сотрудник музея имеет право говорить (и быть услышанным), что именно это уникальное произведение нуждается в особых условиях хранения, и, кроме того, будучи выдающимся созданием человеческого творческого гения и шедевром национального искусства, предполагает свободный доступ всех ценителей искусства. И заметим, что Православная Церковь относится к этим аргументам с пониманием.

Признание поделок ерофеевских чертомазов такими же художественными артефактами, как и рублевская «Троица» аргументы музейщиков уничтожает, проводя границу художественного и не художественного и отношения к нему по самой нижней планке. Если искусство - всё, если искусством считается самая пошлая и кривая пародия на искусство, третичное травестирование иконописных шедевров, то никакого основания для выделения «Троице» привелегированного статуса попросту не существует и трястись над ней совершенно незачем. Пусть отдадут её Церкви, где она гораздо более потребна в целях «клерикального акционизма», и закажут себе новую, к примеру, - у Тер-Оганьяна, если он способен нарисовать хотя бы пару линий.

Другими словами, если Самодурова и Ерофеева ждет оправдательный или, хотя бы, снисходительный приговор, то в высшей степени логичным со стороны РПЦ будет на следующий день вновь поднять вопрос о возвращении в её владение и пользование абсолютно всех культовых предметов из музейных запасников. Эстетические основания для удержания их в руках музеев будут, в этом случае, упразднены решением суда, а никаких юридических оснований, чтобы не возвращать ограбленному награбленного попросту не существует.

Да и, в конечном счете, в руках Церкви в этом случае иконы будут безопасней, а то придет то ли Бренер с долларом, то ли Тер-Оганьян с топором, то ли, не дай бог, Леня-запамятовал-как-прозвище с не-буду-говорить-чем. В храмах пока еще есть простые бабки, и простодушные мальчики, которые святыню может и защитят. А вот относительно музеев - не уверен, не спрячет ли православная интеллигенция лицо, и не скажет ли она, что останавливать кощунников - недостаточно гуманно и боязно перед законом.

Ведь и в самом деле, если «акции» Самодурова, Ерофеева и их подельников будут признаны законными, то сопротивление им и противодействие кощунникам окажется как бы и незаконным. Чтобы возвысить руку на кощунников потребуется мужество не меньшее, чем на мученичество. А готово ли к этому наше православное сообщество, измученное диалогом, совершенно непонятно. Во всяком случае, пока-что знаменитые слова Иоанна Златоуста об отношении к кощунникам звучат нам скорее в суд и осуждение, да еще и попахивают «экстремизмом»:

«Раз у нас зашла речь о хуле, то я хочу просить вас об одной услуге, взамен этой речи и рассуждения, - именно, чтобы вы унимали в городе тех, кто богохульствует. Если ты услышишь, что кто-нибудь на распутьи или на площади хулит Бога, подойди, сделай ему внушение. И если нужно будет ударить, не отказывайся, - ударь его по лицу, сокруши уста его, освяти руку твою ударом; и если обвинят тебя, повлекут в суд - иди. И если судья потребует ответа, смело скажи, что он похулил Царя ангелов, ибо если следует наказывать хулящих земного царя, то гораздо больше оскорбляющих Того. Преступление одного рода - оскорбление. Обвинителем может быть всякий, кто хочет. Пусть узнают и иудеи и эллины, что христиане - хранители и защитники Города. Пусть то же самое узнают распутники и развратники, что именно им следует бояться слуг Божиих...

Исправляй, по крайней мере, хоть равного себе, и если даже надо будет умереть, не переставай вразумлять брата. Это будет для тебя мученичеством... До смерти борись за Истину и Господь будет сражаться за тебя...

И не говори мне таких бессердечных слов: "Что мне заботиться о богохульнике? У меня нет с ним ничего общего". У нас нет ничего общего только с дьяволом, со всеми же людьми мы имеем весьма много общего. Они имеют одну и ту же с нами природу, населяют одну и ту же землю, питаются одной и той же пищей, имеют одного и того же Владыку, получили один и тот же естественный закон, призываются к тому же самому добру, что и мы. Не будем, поэтому говорить, что у нас с ними нет ничего общего, потому, что это голос сатанинский, дьявольское бесчеловечие. Не станем же говорить этого, а покажем подобающую братьям заботливость...

Достаточно одного человека, воспламененного ревностью, чтобы исправить весь народ. Не по чему иному, как по нашей лишь безпечности, а отнюдь не слабости, многие погибают и падают духом! Не безрассудно ли, в самом деле, что если мы увидим драку, то бежим на площадь и мирим дерущихся? Да что я говорю - дерущихся?! Если увидим, что упал осел, то все спешим подать руку и поставить его на ноги! А о гибнущих братьях не заботимся. Богохульник - тот же осел, не вынесший тяжести своего гнева и упавший. Подойди же и подними его и словом и делом, и кротостью и силой. Пусть разнообразно будет лекарство. И если мы так устроим свои дела, что будем искать спасения ближних, то вскоре станем желанными и любимыми и для самих тех, кто получает исправление. И насладимся будущими благами, которых все мы да достигнем благодатию и человеколюбием».