Окраина нескольких империй. Там, где любит селиться русский человек

Сантехник с именем из Кустурицы — Марко — явным образом опаздывал. «Это Сре-ди-зем-но-мо-рье!» — увещевал меня мой друг. Когда Марко наконец заявился с нужной деталью и заявил, что к нему приехал «кум», они выпили «лозы» и поэтому он опоздал на четыре часа, отчего сходство с обстоятельствами кинематографа Кустурицы стало пугающим, я ответил своему товарищу: «Нет, это Бал-ка-ны».

Юная продавщица-албанка, обладательница свежевыбритых рук, пыталась засунуть в аппарат кредитную карту. Аппарат гудел и отплёвывался, отказываясь карту принимать. Сдачи с 500 евро, старинной русской монеты, выдаваемой московскими банкоматами, естественно, не было — на столько здесь можно наторговать только к середине дня…

В мясном отделе местного рынка орудовала топором квадратная женщина. Одета она была в майку с надписью «University of Havana»…

Крохотное кафе при рынке было заполнено завсегдатаями, стариками и безработными, таксистами и продавцами. Пили кофе, цепенели часами или, наоборот, без конца о чём-то разговаривали, наливая себе то ракии, то ликёра, в который полагалось выжимать лимон и бросать лёд. Ликёр считался местным, но достаточно было вчитаться в мелкие буковки на бутылке, чтобы понять — он импортирован из Словении. Впрочем, когда-то это была одна страна…

Здесь — европейская провинция. Здесь больше от Востока, чем от Европы, которая обнаруживалась исключительно благодаря локальной денежной единице — евро. «При Тито жилось хорошо, — говорит таксист. — Были немцы — были марки. Потом — динары. А теперь — евро. Цены — вверх, работы нет».

«Деньги» по-сербски — «пара». Точно так же, как и по-турецки. Здешние места были окраиной Оттоманской империи. А до того — Римской. Затем — окраиной социалистического лагеря. А много позже — фрагментом развалившейся Югославии и глухой провинцией объединённой Европы. Даже для этой маленькой страны этот город — провинция, населённая албанцами и сербами. Сами они выделяют ещё одну нацию — католиков. Абрис города пестрит минаретами, над пейзажем доминирует колокольня православной церкви, которая, конечно, когда-то была мечетью, а до этого — христианским храмом. Муэдзины здесь не слишком трудолюбивы — их почти никогда не слышно. Зато колокольный звон по воскресеньям слышен везде. Надписи на двух языках — албанском и сербском. По этим народам прошли не только турки. По-албански «рыба» — «пешк», явное заимствование из итальянского, благо Италия рядом, достаточно переплыть Адриатику, которая на сербском, который теперь в этих местах считается черногорским, называется как знакомый с детства магазин на Ленинском проспекте — «Ядран».

Здесь — Восток на окраине Европы. Или, наоборот, Запад на окраине Востока. Или попросту этот город — окраина сразу нескольких империй.

Старый город, неухоженные руины старинной крепости, — и тот был всего лишь местом поселения арабских пиратов. Здесь смешивались и сталкивались цивилизации. Люди мирно жили рядом друг с другом, потом друг с другом воевали — состоялся тот самый clash цивилизаций, о котором так долго и упорно писал старик Хантингтон, царствие ему небесное. А затем люди снова стали жить мирно, потому что единственный шанс совместно выжить — это обслужить, накормить, подвезти русских туристов и русских владельцев недвижимости, которые кто с июня по август, а кто с апреля по октябрь переселяются на эти берега в поисках солнца, моря, покоя. Ракии.

Местные газеты, издаваемые, конечно, не в этом городе, безнадёжно провинциальны. Первые полосы заполняются тоскливой обязательной программой — новостями, и лишь для того, чтобы несколько полос спустя газетчики с облегчением и страстью занялись наконец любимым делом — написанием текстов о футболе. Каком, не имеет значения. Лишь бы люди в форме пинали мяч и это можно было описывать, компенсируя скуку новостной секции. Постояльцы кофеен курят одну за другой, вяло пролистывая газеты, смотрят на улицу, провонявшую соседней помойкой, насыщенную запахом бензина от проносящихся по узким улицам старых раздолбанных иномарок. Они безразлично поглядывают на мальчика лет пяти, обладателя неправдоподобно грязных ног: он гоняет в одиночку мяч, имитируя финты. Вот так в трущобах рождаются будущие Пеле… Цыганка, женщина без возраста, залезает в мусорный бак, достаёт оттуда банку из-под йогурта, цепляет пальцами остатки содержимого и облизывает пятерню. Вот ты какая, цыганская романтика…

Говорят, что в межсезонье здесь всё вымирает, вообще никакой жизни нет. Море отчаянно бьётся о пиратские скалы, рестораны обслуживают по нескольку человек в сутки, бурный трафик летних «базарных дней» сменяется вялым движением очумевших от безделья и безденежья таксистов. И только активисты какого-то там Союза албанских демократов или чего-то в этом роде продолжают заседать в своих душных помещениях на центральном проспекте. Вот когда здесь настоящий покой. Правда, на виллы, которые скуплены здесь русскими, плохо поступает вода, часто вырубается электричество, становится совсем сыро, холодно, а по ночам ещё и страшно.

…Дорога вдоль моря, ведущая из глухой провинции этой страны в её более густонаселённые части, испещрена билбордами на русском языке с призывами покупать недвижимость, виллы, квартиры, элитные и не очень, большие и маленькие. Здесь — дачная зона современных русских. Самый внятный плакат с чётким месседжем и уникальным торговым предложением висит в помещении нового маленького и очень симпатичного аэропорта: «Живите у моря».

Вот зачем русский человек едет сюда, на окраину империй, почивших в бозе, в эти места, где сталкиваются цивилизации, смешиваются народы, а сантехник Марко под жужжащий у него в ушах от выпитой ракии саундтрек Горана Бреговича идет на нашу съёмную дачу, чтобы честно, всего-то за 20 евро, починить сломавшийся унитаз.