Андрей Архангельский: Учимся нарушать

В обществе обязательно должно быть какое-то количество людей, которые совершают дерзкие или бессмысленные с точки зрения большинства поступки. Суд над выставкой «Запретное искусство» – свидетельство полного непонимания этого естественного положения дел.

12 июля суд должен вынести решение по поводу организаторов выставки «Запретное искусство» Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова, которым предъявлено обвинение в разжигании религиозной вражды. Какое-то количество людей, включая министра культуры Александра Авдеева, Марата Гельмана, Людмилу Алексееву, уже вступилось за кураторов и художников.

Похожее единение наблюдалось, когда работу «Целующиеся милиционеры» не пустили на выставку в Париж; только теперь министр культуры был «со своим народом», заявив, что провокационные картины могут подлежать моральному суду, но никак не уголовному. Заявление как-то приободрило: министр культуры «подал сигнал», как это на их разговорно-бюрократическом называется, а это дело нешуточное. Напомним, что предыдущий сигнал министр подал против строительства «Охта-центра» – в тот период, когда казалось, что остановить это строительство уже не под силу ни одному человеческому существу на земле. А между тем министр был против, а затем выяснилось, что еще кое-кто был не совсем за, а потом как-то неожиданно стало ясно, что с «Охта-центром» совершенно еще ничего не решено. Вот такой небывалый случай. Пользуясь возможностью, я хочу сказать, что с министром на этот раз повезло.

...Для искусствоведа или галериста ответ на вопрос, каким судом судить художника, тем более за работы 10–15-летней давности (половина работ «Запретного искусства» датируется 1985–1995 гг.), предрешен заранее. Точно так же, как для религиозных догматиков, которые являются истцами против «Запретного искусства», само собой разумеется, что художников и кураторов нужно примерно наказать.

Церковники и художники – вечные антагонисты. То, что у церкви нашлись защитники, которые довели дело до суда, тоже неудивительно: современное искусство способно не только верующих довести до белого каления. Ироническое обыгрывание «святого» всегда было распространенным способом борьбы с догматизмом. Скандалы из-за этого случались и похлеще, вспомним хотя бы карикатурный скандал в Дании.

Но все перечисленные – лица заинтересованные, и последнее слово – до суда – остается в таких случаях за обществом, и к нему и следовало бы обратиться как к посреднику. По-хорошему эту тему следовало бы вынести на общенародное обсуждение – в виде какого-нибудь опроса или телевизионного шоу. Я уверен, что общество не было бы так кровожадно, чтобы требовать для кураторов реальные сроки за кусок картона с чем бы то ни было; проблема в том, что у общества  не нашлось бы и настоящих аргументов в защиту такого искусства.

Притом что наше общество довольно уже далеко продвинулось в смысле понимания: оно уже, например, знает, что «художник провоцирует сознательно», или что «художник может лаять собакой, и это нормально». И хотя в душе большинство считает, что «так может рисовать каждый», но вслух этого уже не произносят, чувствуют, что это «отсталый взгляд», и предпочитают, глядя на очередную абстракцию нефтью по ситцу, признаваться, что «что-то в этом есть». Каким-то чудовищным образом такое искусство считается «крутым» – ну, и черт с ним, мы готовы это признать, чтобы нас тоже считали крутыми.

То есть, в сущности, наше общество не так уж и плохо, за исключением одного момента: никто лично для себя не может объяснить, убедительно доказать, какая польза от этого искусства обществу? И уж тем более зачем «оскорблять чувства», зачем покушаться на «святое»? Ради каких целей? Какой в этом смысл?

На этот вопрос в преддверии суда и нужно попытаться ответить.

Все это нужно, в первую очередь, для того, чтобы утверждать само по себе право делать, говорить и показывать все, что не запрещено законом. Государство – это репрессивная машина, система запретов, общество по мере сил ему сопротивляется – в соблюдении этого баланса и состоит суть демократии. В России запрет неформальный не менее строг, чем формальный: общество живет, опираясь на целый свод сложных, нелепых, а подчас и диких норм и представлений о том, что прилично и что неприлично. Неприлично ходить по улицам в рваной обуви; неприлично не пить за столом, когда все пьют; неприлично жить одной, без мужа, ну и так далее. Это все имеет полное право на существование – это называется «консервативные ценности». Но в таком случае имеют  право на существование и «альтернативные ценности»: право вырваться из этого круга, жить по-другому – для тех, кто этого желает. Если есть консервативная культура, значит, должна существовать и культура нарушения правил, которую и воплощает современное искусство.

Это искусство – оно защищает вашу свободу самим фактом своего существования; пока оно существует открыто – до тех пор и вы можете свободно жить, мыслить, пить, спать с кем бы то ни было и т.д., кто бы там ни считал ваше поведение Кощунством и Отступлением от Нормы. Современное искусство – это и есть свод допустимых нарушений, список того, что нарушать можно, не становясь при этом преступником. И это право также должно быть признаваемо обществом.

...Голливуд съел на этом собаку – при помощи однообразных сюжетов там постоянно внушается одна и та же мысль: один чувак не слушался старших, ругался с теткой, плохо учился и стал Джоном Ленноном. Одна чувиха убежала из дома, спала где попало, пела в кабаке, а потом стала Эдит Пиаф. Один парень совсем свихнулся, нарисовал черный квадрат – и стал Малевичем.

Так формируется норма допустимого нарушения в обществе: без этого, говорят нам, невозможно стать кем-то, добиться успеха.

Наши фильмы и сериалы в основном воспевают поклонение норме, правилу, верность слову, делу и т.д.

У нас никто не учит, как правильно нарушать – до каких пределов в нарушении норм можно дойти, чтобы оставаться свободным, но закона не нарушать? У нас все время учат, что нужно слушаться старших, начальников, жить по закону, не воровать, не обманывать, то есть весь этот набор аргументов, который действует примерно до семилетнего возраста.

Учить правильно нарушать – это все равно, что учить предохраняться. Учить тому, что можно нарушать, не менее важно, чем учить соблюдению законов.

Мой коллега, журналист Борис Гордон задался как-то вопросом, является ли прыжок через турникет в метро (естественно, без билета) правонарушением в глазах общества? Да, мы знаем, что так нельзя делать, но вот, допустим, нет денег, а надо домой?.. И если ты сделаешь это, что тебя ждет? Какое наказание? По реакции контролеров, охранников на эту ситуацию, писал Борис, «простить или наказать» – по этой реакции и проверяется уровень нравственности и человеколюбия в обществе, а не по количеству поклонов и свечек в церкви. Способно ли общество в этом случае понять и отпустить – или оно радостно побежит вдогонку, будет свистеть, хватать, составлять протокол и звонить в милицию?

Ответьте себе на этот вопрос – и вы ответите на вопрос, нужны ли художники, проверяющие общество на терпимость и толерантность.

Да, современное искусство проверяет, в том числе, на что способно общество. Способно ли оно прощать художника, к примеру.

Навсегда в моей памяти останется эпизод в Праге, на концерте Пейджа и Планта, в 1998 году, где в 25-тысячном зале, почти под самой сценой лежал в жопу пьяный молодой человек. Его мама, однако, могла быть спокойна: толпа в том месте расступилась и образовала аккуратный кружок, в котором в жопу пьяный человек мирно спал под величественные стоны lovely-lovely-lovely. Это вовсе не мешало окружающим буянить, размахивать руками-ногами, кричать нечеловеческим голосом, то есть делать то, что принято делать, когда видишь живых Пейджа и Планта. Но вот бухой чувак при этом мирно спал, и общество охраняло его сон. И никакая охрана не пыталась его оттуда убрать, выкинуть. Вот что такое подлинная культура нарушения правил.

 ...Плохо ли поступают художники, используя религиозные формы для социальной критики? Что касается художественного смысла, то идея тут крайне простая: жить по законам глобализма и делать вид, что вера твоя сильна и несомненна, и что деньги для тебя ничто, и церковь выше политики и суеты – значит, сильно обманывать себя. Но мы не об этом, повторим: мы о принципе. Сам факт появления такой работы говорит об определенном уровне свободы в обществе. Говорит о том, что мы взрослые люди и способны обсуждать серьезные проблемы: веры, эстетики, различать поступок и жест. Леня Еб...тый прыгает на крышу автомобиля с мигалкой с ведром на голове – и ему за это почти ничего: несмотря на всю кажущуюся бессмысленность действия это также гарантия моей свободы, это расширение также и моих возможностей. Я могу не только ходить на работу и в клуб, но еще и надеть на голову синее ведерко и гулять так по улице.

В этом месте обычно появляются ненавистные люди с вопросом: «Ну и что ты хотел этим ведерком сказать? Ну и чего ты добился?»

Какая вам разница, что я хотел сказать? Какая разница, с чем я не согласен?

Это в каком-то смысле самая нормальная человеческая реакция: быть недовольным, возмущаться, не молчать в тряпочку.

Если вы не испытали ни разу в жизни желания совершить нечто из ряда вон, нарушить тишину, разбить стекло – не о чем говорить.

Свобода что-либо крикнуть или сделать, не спрашивая разрешения, доставляет радость сама по себе.

Современное искусство и является таким криком – за нас за всех.

Судить художника за крик – это все равно что судить за крик младенца. Живой – вот и кричит. Не может иначе.