Освящение

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянье,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье.

Шекспир

Однажды после Литургии ко мне подошли два накачанных молодых человека в кожаных куртках, с крепкими, круглыми, налысо бритыми, головами.

- Батюшка, надо бы домик один освятить.

- А вы сами-то кто будете, не из братвы ли? А то, не ровен час, угожу в освятители малины или воровского общака. Я, извините, не по этой части.

Ребята хрипловато захохотали.

- Да нет, бать, мы охранники начальника одного большого. Вот он и просит домик его освятить.

- А далеко ли ехать?

- Да минут сорок по Рублевочке.

- Стало быть, домик немаленький, раз по Рублевочке.

- Да, нехилый, сами увидите.

Охранники сели в свой джип, а меня посадили в другую машину. Ехали довольно долго, на Рублевском шоссе были пробки. Водитель, также одетый в кожаную куртку и также коротко стриженный, был очень мрачен и во все время пути не проронил ни слова. Когда мы въехали в один из элитных поселков, коих великое множество возведено на Рублевском направлении, и автомобиль остановился у одного из шикарных домов, водитель неожиданно огорошил меня вопросом:

- Ну, как вам, батюшка, все это нравится?

- Что вы имеете в виду? - несколько опешил я.

- Да все это, - повторил водитель, указывая рукой на множество элитных коттеджей. Не ожидая моего ответа, он продолжил:

- Сколько новых самолетов, подводных лодок и других нужных вещей зарыто в одном этом поселочке! А их, этих поселочков, тут хренова туча. Ну что молчите? - все больше распалялся водитель, - они воруют, а вы освящаете, разве не так?!

- Ну, я, знаете, не прокурор. Меня пригласили и почему же я должен людей обижать отказом, это не по-христиански. Богатые тоже ведь нуждаются в нашем внимании.

- Да бросьте вы! Прокурор - не прокурор. Вы что не понимаете, что все это построено на ворованное бабло. А вы, по существу, воров своим освящением благословляете воровать и дальше. Ненавижу я все это!

Остервенело махнув рукой, он отвернулся от меня и нервно закурил. Я вошел в огромную прихожую дома. Тут же ко мне подбежал кто-то из прислуги с какими-то нелепыми косматыми тапочками.

- Батюшка! Тут полы очень дорогие, надо бы в тапочки переобуться.

У меня вдруг пошла волна раздражения, и я заявил:

- Знаете ли, у нас не положено переобуваться, мы не мусульмане, мы носим черные ботинки, не снимая, понятно?! От меня тут же отстали.

В гостиной, оглядевшись, я ощутил какую-то непонятную тревогу, будто это и не дом вовсе, а нечто иное, вроде мемориала. Крематорий! - высветилось в моем сознании. Да, точно, все вокруг почему-то ассоциировалось именно с этим мрачным заведением. Все, и внешний фасад трехэтажного дома-дворца и внутренний интерьер были выполнены в черно-вишневом цвете. Огромные комнаты и комнатки были наполнены неприятной пустотой. Вот такой парадокс - наполнены пустотой. Только теперь я по-настоящему ощутил, что пустота - это не только отсутствие чего-то нужного и важного, это еще и присутствие мертвящей тишины, нехорошей тишины, в которой совсем не хочется пребывать, от которой хочется поскорее убежать на улицу к «шуму городскому». Это душная, высасывающая силы пустота. Что-то тут было от булгаковской «нехорошей квартиры». И даже, когда в комнаты с криком вбежали «господские» дети, две девочки и мальчик, лет пяти-шести, общее ощущение мертвой пустоты не исчезло, а лишь трагически углубилось. В доме-дворце царила какая-то эстетика смерти. И благоухание экзотических и неэкзотических цветов, доносящееся из оранжереи, лишь острее подчеркивало эту мертвую эстетику. Крематорское впечатление усиливалось еще и от наличия лифта, который беспрестанно поднимался и опускался, вызывая ассоциацию с опусканием гроба в печь. Я растерялся. Я понимал, что надо отказаться от освящения, что не стоит священнику что-либо совершать в таком состоянии. Но люди настроились, и у меня не хватило духа резко развернуться и уйти. А святая вода, слетающая веером с кропила, казалась на черно-вишневом паркете брызгами крови.

Кому-то мои слова могут показаться надуманными, не лишенными налета экзальтации. Уверяю вас, что это не так. Мне ведь и раньше приходилось освящать очень богатые дома, и я всегда в той или иной степени чувствовал нечто подобное. Но в тот раз все проявилось с особой силой. Да и вообще по природе я человек несклонный к экзальтации и деланию из мухи слона. К тому же в компартии никогда не состоял, и какой-то классовой ненависти к буржуазии у меня отродясь не было, тем более, что вырос я во вполне обеспеченной семье и комплексом «униженного и оскорбленного» не страдал и не страдаю.

Естественно возникает вопрос, как священнику, да и вообще православному человеку, относиться к богатству. Сегодня нередко можно услышать с церковного амвона проповедь, в которой священник подчеркивает мысль о том, что Иисус Христос порицает не само богатство, а лишь неправильное, пристрастное отношение к нему, привязанность к деньгам, ценностям мира сего, когда они ставятся во главу угла. Но так ли это на самом деле? Действительно ли Евангелие позволяет нам сделать такой вывод? На мой взгляд, никаких оснований в Евангелии для такого вывода нет. Богатство в Евангелии рассматривается лишь как великий соблазн, с которым человеку почти невозможно справиться. Если следовать духу и букве Евангелия, то получается, что материальное богатство несовместимо с богатством духовным, между ними невозможен компромисс, и единственным условием духовного преуспеянья является полный отказ от богатства и не просто отказ, а раздача его нищим и нуждающимся. В советский период русской истории данная тема не была актуальной, потому что законы о собственности и советский стиль жизни не позволяли легализоваться Абрамовичам, Ходорковским и другим богачам, имена которых сегодня известны всему миру. В советский период были иные проблемы и темы, связанные, прежде всего, с идеологией. Сегодня в храмах можно увидеть немало весьма состоятельных людей, к которым и обращены проповеди, убеждающие этих богатых, что грехом является не их богатство, а неправильное отношение к нему. Богатые, слушающие такие проповеди, очень быстро убеждают самих себя в том, что они-то как раз уже относятся к тем избранным, которые изменили свое отношение к богатству. А если они еще немножко пожертвуют на храм или батюшке, то эта убежденность становится абсолютно непоколебимой. И даже слова Евангелия: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие» (Мф. 19,24) или «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6, 24) не производят на них никакого впечатления. Психологически они перестают относить себя к категории тех богачей, которые не проходят в Царствие Небесное. А ведь еще митрополит Вениамин (Федченков) заметил, что если верблюду невозможно пройти в игольные уши, то богатому войти в Царствие Небесное невозможней невозможного.

В Евангелии Господь богачам всех времен предлагает только один выход - отказаться от своего богатства, раздать его нуждающимся и после этого следовать за Ним. И лишь единицы в истории принимают условие Господа, а подавляющее большинство «отходят с печалью» (Мф. 19,22). Вообще, если цитировать места из Евангелия, в которых речь идет о несовместимости стремления к материальному преуспеянью со стремлением следовать за Христом, то пришлось бы изложить Евангелие почти целиком. Человек очень легко обманывает сам себя. Ф. М. Достоевский устами старца Зосимы из «Братьев Карамазовых» предупреждает об опасности лжи самому себе, особенно о себе самом. И не бывает ли так, что мы, священнослужители, вольно или невольно, по тем или иным соображениям, потворствуем самообману богатых? И не придется ли нам отвечать за это потворствование по полной программе? И очевидно, что в Евангелии Господь предпочитает бедность богатству. Простите, что я говорю о прописных истинах.

Но беда в том, что буржуазная протестантская этика, утверждающая, что богатство является знаком спасительной добродетели, а бедность, напротив, знаком неблагополучным для спасения, все больше утверждается в сознании обеспеченной части церковного общества. Приглядитесь, прислушайтесь и вы убедитесь, что я ничего не преувеличиваю. Еще хотелось бы обратить внимание на следующее. Все апостолы Христовы были людьми бедными и нестяжательными. Лишь один из них, Иуда, оказался другим. Он стремился к богатству, хотел иметь деньги и стал вором и предателем. Есть над чем задуматься многим нашим богачам в этой связи. Воровство Иуды стало главной причиной его предательства. И просматривается здесь явная нравственная закономерность - воровство неизбежно приводит к предательству всех и вся, но, прежде всего, Иисуса Христа. И сколько бы вор ни отдавал наворованного на добрые дела, он все равно будет нести на себе несмываемую иудину печать.

Характерно, что в окружении святого праведного Иоанна Кронштадтского было очень мало богатых людей. Святой относился к богатству более чем критично. Вот, что он говорит о богатстве и бедности: «Богатство надмевает, утолщает, ожесточает сердце и от Бога удаляет; а нищета, переносимая ради Бога, смиряет и смягчает сердце, источая нередко слезы покаяния». Следует заметить, что великий подвижник благочестия порицает богатство, нажитое законным путем. Что же говорить о богатстве, которое, как в наше страшное время, очень часто является результатом воровства и других преступлений. Недавно один очень богатый человек, считающий себя церковным, в беседе со мной пожаловался, что не очень у него получается Иисусова молитва:

- Понимаете, батюшка, бывает целый день хожу по своим загородным владениям, а Иисусова молитва получается плохо, лезет в голову всякая дрянь. Что делать? Я предложил ему повнимательнее еще раз прочитать Евангелие, чему он был весьма удивлен.

Хотелось бы привести еще одну цитату из Дневника святого праведного Иоанна Кронштадтского: «Всё должно быть у нас общее, как солнце, воздух, огонь, вода, земля - общие всем нам. Также должны быть общими - частью - и пища, деньги, книги и вообще все дары Господни, данные нам обще для всех и удоборазделяемые. И несправедливо держат в сокровищницах своих избытки свои люди богатые, тогда как есть много людей бедных, нуждающихся в необходимом пропитании, в необходимой одежде и жилище». Вы только вдумайтесь в эти слова святого. Ведь перед нами программа христианского социализма! И очевидно становится, что если бы российская элита тех времен не топтала бы цинично Евангелие, то у большевиков не было бы никаких шансов. Но и большевики продемонстрировали удивительную тупость и узколобость революционеров, даже не попытавшись использовать ресурс христианского социализма, предлагаемый праведным Иоанном. Действительно, атеизм и богоборчество лишают человека разума. Наверное, наиболее предпочтительной для России является система, в которой социализм сочетается с православной монархией.

В этой связи хотелось бы немного порассуждать об отношении Евангелия и Христианства к социализму и капитализму. Евангелие, конечно, не может быть привязано к той или иной социально-политической и экономической системе. Но, на мой взгляд, социализм, при всех своих идеологических издержках, ближе по духу к Евангелию, чем капитализм, при всех своих кажущихся достоинствах. У социалистического человека меньше внутренних преград для принятия Христианства, чем у капиталистического. Коллективизм, при всех своих искажениях, предпочтительнее для Христианства, чем буржуазный индивидуализм. В коллективизме сохраняется жертвенный дух, а в индивидуализме он абсолютно отрицается. Коллективиста при определенных условиях можно исправить и расположить ко Христу. Буржуазный индивидуалист в принципе неисправим, в нем не за что зацепиться Христианству. И, конечно, буржуазный индивидуализм абсолютно несовместим с личностью, потому что он, повторяю, отрицает жертвенность. Коллективизм, с одной стороны, подавляет личность, но, с другой стороны, он сохраняет условия для ее возрождения, потому что любой коллективизм строится на идее жертвенности, что всегда близко христианскому пониманию личности, так как личность раскрывается только через жертву. Коллективизм предполагает служение высшему идеалу, а буржуазный индивидуализм исключает служение сверхличному идеалу и делает объектом служения исключительно самого себя, т.е. провозглашает самоистуканство. По моему глубокому убеждению, буржуазная Россия не смогла бы победить фашистскую Германию в Великой Отечественной Войне.

Обратно в Москву после освящения дворца-крематория меня вез тот же водитель. Говорил он зло, коротко, отрывисто. Так говорят люди, которые уже все давно обдумали, сделали свой выбор и лишь ждут момента, чтобы воплотить в жизнь задуманное.

- У него денег, что у дурака махорки, а у меня дочь болеет тяжело и денег на ее лечение нет.

- А просить у хозяина не пытались? - спросил я.

Водитель посмотрел на меня так, что я пожалел о заданном вопросе.

- Уходить мне от него надо. Не могу больше, я его ненавижу. Была бы возможность, я бы его...

Он замолчал и больше мы не разговаривали. Радовался я, как ни странно, тому, что мне почти ничего не заплатили за освящение дворца-крематория. Из рук таких людей лучше ничего не брать. Господь меня пожалел. А ведь хозяин дома на Рублевке и не подозревает, какие «гроздья гнева» вызревают в душах его охранников. И непраздный вопрос возник у меня, а как охранник-водитель поступит со мной и с такими как я, если вдруг эти «гроздья гнева» лопнут?

Через два дня в трапезной нашего храма раздался телефонный звонок. Звонила больная пожилая женщина и просила освятить ее жилище. Квартира была в хрущевке, недалеко от станции метро «Университет». В назначенное время я позвонил в дверь. Мне долго не открывали. Слышались шарканье старческих ног и вздохи. Наконец, дверь открылась, и я буквально чуть не потерял сознание от жуткого запаха.

- Проходите, батюшка, как я рада, что вы приехали, - произнесла изможденная женщина в замызганном халате, из-под которого выступал огромный живот.

Я вошел в квартиру, зажимая нос и, увидев балконную дверь, бросился к ней, открыл и долго стоял на балконе, пытаясь отдышаться. Несколько раз я делал попытки войти в комнату с балкона, но меня начинало рвать от жуткого смрада. Я вынужден был отступать назад. Уж не помню, как я вошел и начал готовиться к освящению.

- Запах, батюшка, от моих кишок. Мне недавно раковую опухоль удалили, и теперь кишки у меня наружу, а помогать-то некому. Вот все у меня тут постоянно слетает, и запах просачивается, но я уже привыкла, вы уж, батюшка, меня извините.

Обои в однокомнатной хрущевке были до того истерты и покрыты сальным налетом, что специальные наклейки с изображением Креста никак не хотели приклеиваться, и мне пришлось просто выдавливать кресты карандашом в слое настенного жира.

- Что же за вами совсем некому ухаживать? - спросил я.

- Да никому я уже давно не нужна. Мать меня никогда не любила, я была нежеланным ребенком для нее, а мужа давно схоронила. Да и любви у нас с ним особой не было. А сын про меня давно забыл. Зайдет изредка проверить, не померла ли. Он квартиру ждет. Отец меня только и любил, папочка родимый. Вот его фотокарточка, - она показала рукой в сторону зеркала, над которым ржавой кнопкой была приколота небольшая фотография нестарого мужчины с открытым, улыбающимся русским лицом.

  Когда я уходил, она протянула мне тысячу рублей, что было немного меньше суммы за рублевское освящение. В темноте коридора я незаметно вложил свернутую купюру за фотографию ее отца. Шел к метро с комом в горле, почти ничего не видя вокруг. Было очень тяжело, ведь я ничем не мог помочь этой умирающей жизни. А на Рублевку, в этот край мертвых, я больше не поеду. А еще у меня предчувствие, что скоро придет водитель с черными от гнева глазами и скажет: «Мир хижинам! Война дворцам!».