НАЦИЯ, НАЦИОНАЛИЗМ, НАЦИЗМ, ПАТРИОТИЗМ

См. также в книге "Свойства без человека".

ГЛЯДЯ В ЧЕЛОВЕКА: ЗВЁЗДНОЕ НЕБО ИЛИ ПЛАНЕТАРИЙ?

Расизм, национализм, всевозможные фобии и разнообразные идолопоклоннические мифы о своём либо чужом народе паразитируют на том простом факте, что человек склонен к подражанию, а потому у людей, живущих вместе, всегда есть общие черты. Собственно, слово "характер" происходит именно от гревческого "царапина", "черта" и обозначает общность свойств людей определённой группы. Однако, эта общность имеет очень узкий диапазон и даже в этом диапазоне крайне относительна и слаба. Так, существует "английский курсив" - почерк, характерный для викторианской элиты. Однако, большинство англичан викторианской Англии писали отнюдь не английским курсивом, а просто каракулями. Те же, кто писал подлинным английским курсивом, писали очень разные вещи.

"Национальный характер" - ещё большая условность, потому что почерк реальное явление, а нация - абсолютно искусственная конструкция. О "национальном характере" заговорили лишь с XVIII века и только в Европе, где идея "нации" стала во многом определяющей для государственного строительства (и только для него), вытеснив идею монархии. Большинство же людей большинства эпох и стран жили, противопоставляя общие черты своей семьи, села, города - общим чертам чужаков, "варваров", но "нация", "этнос" при этом не воспринимались как реальность. Например, в Библии с юмором подчёркнуто разнообразие "характеров" разных "колен Израилевых", нет ни слова о едином "еврейском характере". Разговоры о таком характере - признак либо антисемитизма, либо сионизма, либо просто привычки чесать языком. Любые "национальные черты" - иррациональные обобщения, дружелюбные или враждебные. В реальности существуют лишь черты разных социальных, экономических, культурных групп, кружков, сословий, семей, регионов.

Сегодня на прилавках можно увидеть книги о "британском национальном характере", "французском характере". Рядом с книгами по астрологии и парапсихологии. Там и место. Идея национализма (а вера в существование национальых черт - питательная почва именно национализма) спустилась в сточную канаву культуру. Глобализация показала, что национальность - набор черт, которые прививаются воспитанием, но которые на удивление легко могут измениться, как по воле обстоятельств, так и по воле человека, носителя этих черт.

"Национальный характер" не только явление периферийное и зыбкое. Даже в тех небольших сферах, где он реален, он определяет только формы проявления человеческого, но не само человеческое. Это почерк, а не содержание письма. Теоретически это легко понять, но в духовной жизни не так легко отличить "как" от "что". Воинственность или, напротив, любовь? Раболепие или свободолюбие? Уже в античной литературе выработался стандарт, троп: "свои" (нация, этнос, соседи по городу или селу) - любят мир и свободу, "чужие", "варвары" - воинственные холопы, рождённые быть рабами свободых людей. Когда сегодня человек говорит, что арабы воинственны, русские холопы и т.п., - он всего лишь повторяет этот ход мысли или, лучше сказать, безмыслия.

Любить мир или свободу - это не "как", а "что". Это определяется изнутри и только изнутри. Принадлежность к определённой нации, сословию, культурной группе может определить лишь способ выражения любви или ненависти. Человек постоянно склонен маскировать свой дурной выбор, приписывая его "обстоятельствам". Ворую как дедушка, матерюсь как русский, дерусь как пролетарий. Выбор хорошего, выбор любви, небось, никому не приписываю. Никто не скажет девушке: "Я люблю тебя как русский!" (Хотя, безусловно, проявления любви могут быть, в том числе, характерыми для русских людей определённого времени, места, денежного достатка, культуры).

Преклонение перед своей нации, как и ненависть к чужой, есть грех идолопоклонства, потому что такое поклонение отрицает существование образа Божия в человеке. Не обязательно быть верующим, чтобы веровать, что человек любит или ненавидит сам, обстоятельства лишь обусловливают (в очень малой степени) форму любви или ненависти. В человеке - настоящее звёздное небо, а не планетарий, где яркие точки образуются благодаря подсветке внешних источников света. Человек - свет миру, и бесчеловечно как тушить этот свет в себе, так и отрицать его в других.

*

Попытка определить нацизм интересна не потому, что многими внешними чертами власть России после 2000 г. и её энтузиасты схожи с Гитлером и его поклонниками. Нацизм имеет прямое отношение к главной проблеме: что такое личность, частная жизнь, каков баланс между индивидуальным и общественным. Нацизм в ХХ в. слишком часто сводили к "немецкому", к неадекватной реакции на поражение Германии и на позорный мир. Это не объясняет, почему в той или иной мере нацизм - явление, существовавшее и существующее в самых разных странах, включая все те страны, которые воевали с Гитлером. Нацисты есть и в США, и в России, только в США они маргиналы, а в России - пусть без лозунгов, в маскарадных демократических костюмах - управляют страной. Нацизм есть бегство от личного и частного в лоно "народа". Это поражение в свободе быть частным человеком.

Быть индивидуальностью тяжело, потому что это означает постоянную неопределённость. Нацизм и прельщает уверенностью в завтрашнем дне. Скала предсказуема, - она и завтра, и послезавтра будет на месте. Таков народ. Такова семья. Пушинка одуванчика непредсказуема. Но жизнь там, где одуванчик, а не где скала.

От частной жизни, от личности не просто убегают в коллективизм - личность не оставляют в покое, её уничтожают. Уверенность в завтрашнем дне требует обрезания сегодняшнего дня. Чтобы семья была здоровой, надо "решить вопрос" с гомосексуалами, психопатами, с воспитанием, с цензурой... По этому пути в той или иной степени шли все государства модерна, и проблема ещё далеко не решена. Всегда возможен срыв, откат - личность, в отличие от народа, дело живое и нуждается в ежедневном дыхании.

Есть ли смысл говорить о "нацизме" в современной России или лучше вести разговор в более точных академических терминах? Ответ прост: пока разговор об антропологических девиациях с использованием слова "нацизм" вызывает негативную реакцию, следует говорить именно о "нацизме", не вообще о патологическом ответе на вызов персонализма. Когда люди перестанут морщиться при слове "нацизм", тогда проблема исчерпана. То же относится к слову "Холокост". Конечно, смерть одного человека ровно такая же трагедия, как смерть шести миллионов. Но пока остаются в действии механизмы, который могут вести к гибели миллионов, нужно говорить именно о миллионах. Орудие исследователя должно быть соразмерным задаче. Если определить "нацизм" слишком узко, то и Гитлер окажется отнюдь не нацистом. Если определить "нацизм" слишком широко, то нацист окажется даже Ганди. Задача не в том, чтобы определить "нацизм", а в том, чтобы предотвратить повторение трагедии. Поэтому исследования нацизма, проводившиеся русскими историками под руководством большевиком, были часто вполне профессиональными по методу, но бесчеловечными по цели или по её отсутствию.

Нацизм определить можно, но опасно. "Определить нацизм" означает отграничить его от национализма и от неонацизма. Операция столь же опасная, как и разделение сиамских близнецов. Только разделение сиамских близнецов опасно для близнецов. Разделение же национализма, нацизма и неонацизма опасно для тех, среди кого живут националисты, нацисты и неонацисты.

Знак "Заминировано!" следует ставить даже не у "национализм", "нация", а - коль скоро речь ведётся в России и для России - у слова "народ". Корень ведь один: "род", "рожать" (латинское "нат" - отсюда и английское "Нативити", "Рождество"). Следовательно, обстоятельства рождения слов, как и рождения человека, никак не определяют будущее слов и человека. Это лучшее опровержение национализма, нацизма и пр., но их ведь не опровергать надо, а видеть. Разглядывания в упор они боятся, и не случайно.

*

От частной жизни, от личности не просто убегают в коллективизм - личность не оставляют в покое, её уничтожают. Уверенность в завтрашнем дне требует обрезания сегодняшнего дня. Чтобы семья была здоровой, надо "решить вопрос" с гомосексуалами, психопатами, с воспитанием, с цензурой... По этому пути в той или иной степени шли все государства модерна, и проблема ещё далеко не решена. Всегда возможен срыв, откат - личность, в отличие от народа, дело живое и нуждается в ежедневном дыхании.

*

"До 1933 года немцы были одним из наименее подверженных антисемитизму народов" (Кунц, 30). Гитлер пришёл к власти не как расист - он избегал в обращениях к тем, кто не состоял в партии, самого термина "раса". Он говорил о "народе", "собратьях по народу", о "теле народа", "душе народа" (Volksseele, Volksgemeinschaft, Volksgenossen). Нацизм есть государство, основанное на принципе народности - любви к себе. Нацизм предлагает самое драгоценное - мир, любовь, порядок. Русские ничуть не меньше немцев любили и любят порядок и сокрушаются о его отсутствии ("страна наша обильна..."). Сама идея порядка схожа - это порядок коллективизма и государственного регулирования.

Сугубо отрицательный момент - "разочарование демократией" (в Германии - веймарской, в России - ельцинской) есть фиктивное объяснение нацизма. Веймарский или ельцинский режим были весьма далеки от демократических норм, это был компромисс демократии с весьма деспотическим наследием. С таким же успехом можно говорить о разочаровании в России 1990-х капитализмом - которого в России не было и нет, поскольку были допущены лишь отдельные элементы рыночной экономики, но не сам капитализм как правовое, экономическое и политическое явление.

"Немцы не потому стали нацистами, что были антисемитами; они стали антисемитами потому, что стали нацистами" (Кунц, 31). Опасность нацизма была не в ясно сформулированной программе. Эта программа, скорее, прикрывалась новоязом. Существование газовых камер требовалось доказывать. Что "решение еврейского вопроса" означает геноцид, мало кто понимал. Опасность была в том, что появилось "общее настроение, общее понимание, определённое душевное созвучие" (Рауль Хильберг): да, для блага народа нужно "решить вопрос" с евреями, цыганами, гомосексуалистами.

Сила системы была не в приказах и не в страхе погибнуть, не выполнив преступный приказ. Сила была в том, что системы не было. Многие солдаты и офицеры вермахта "импровизировали", превышая свои полномочия при уничтожении людей. Большевизм был силён не репрессивным аппаратом, а тем, что был "консенсус" большинства: для счастья народа ("советского народа") нужно, увы, решить вопрос с "бывшими", с "врагами народа", с "попами". В России 2000-х гг. налицо консенсус - молчаливый, нигде не зафиксированный: да, для "общего блага" нужно решить вопрос с иностранцами, с интеллигентами, вообще со всеми, кто не хочет "понимать", требует соблюдения законов и т.п.

Молчаливое согласие - самая страшная форма массового психоза и расчеловечивания. С ним невозможно спорить. Это не стена, а глухота. Стену можно разобрать, глухоту нельзя. В определённых дозах эта глухота присуща всем властным структурам - попробуйте объяснить что-либо чиновнику в муниципалитете, Ватикане, ООН. Когда этот феномен становится достоянием не только тех, кто управляет и уже поэтому подлежит определённому контролю извне, но и тех, кто составляет "тело народа", ситуация приближается к катастрофе.

ПАТРИОТИЗМ

Александр Знатнов, историк, древлеправославный: "Для одних патриотизм — это подвиг, труд, потери, гонения, увольнения, травля, клевета, унижения, непреходящая сердечная боль за веру, родину и народ, а для других патриотизм — это просто бизнес, коммерция, премии, гранты, тиражи, постановочные, квартиры, московская прописка, подмосковные дачи, зарубежные и иные командировки, то есть профессия. Словом, для партии дураков патриотизм — это поле боли, а для партии воров — поле чудес".