Путаница с имперскостью

Трудно понять, откуда она пошла, эта путаница. Закричали ли первыми наши евразийцы, что мы – великая империя? И потому имеем полное право убивать и грабить. Или, наоборот, первыми о нашей имперскости заговорили наши жертвы – тех, кого мы убивали и грабили?

Но это не так уж и важно – слово прижилось. И теперь империей нас считают все: и критики, и мы сами. Слово звучит постоянно: для одних обвиняюще, для других, наоборот, вдохновляюще. Вот, дескать, какие мы великие! Не меньше других. И потому право имеем. Убивать и грабить. Держать и не пущать.   

Путаница здесь в том, что мы не понимаем, что такое "империя": какие признаки имперскости главные, а какие второстепенные. Так нам почему-то кажется, что главные признаки имперскости – стремление расширяться и укрепляться изнутри, подавляя стремление частей империи к самостоятельности. Поэтому и получается наша "империя" большим унтером Пришибеевым.

На самом же деле экспансия и антисепаратизм – признаки второстепенные. Главное в любой империи другое. Главное, что империя развивает свои части – распространяет культуру, которая выше той, которой живут провинции. И рост происходит именно за счет того, что провинции видят в своем пребывании в империи возможность роста. Когда эта возможность исчерпывается, смысл нахождения в составе империи пропадает и империя начинает рушиться.

Эта схема повторяется в истории раз за разом, но, конечно, лучше всего она видна с большого расстояния, Например, на примере империи Римской, распространявшей сначала очень прогрессивную на тот момент культуру античности, а потом еще более прогрессивное на тот момент христианство.

То же самое происходило и с другими историческими империями. И восточной Римской империей – Ромейской, названной историками Византийской, которая за тысячу лет своей истории смогла побывать для своих соседей-частей источником трех (если не четырех) культур. И империей арабской – халифатом. И Священной Римской империей – распространителем культуры католицизма. И более современными колониальными империями –французской и английской. И совсем современными западными "империями", существенно другими по своему политическому устройству. И Российской империей Романовых. И СССР. Все они несли своим частям новые, более высокие культуры. Естественно – на смену старым, отсталым и отжившим. И естественно – эту отжившую "самость" уничтожая. Увы, не без человеческих жертв: жертвами становились защитники "самости" – ультраконсерваторы, склонные скорее расстаться с жизнью, чем с наследством дедов, даже если это дедовское наследство во всех отношениях было хуже новаций.

В каком смысле "хуже"? И насколько вообще можно говорить, что, скажем, английские колонизаторы лучше австралийских аборигенов?

"Лучше" и "хуже" здесь имеют очень простой психологический, и даже когнитивно-психологический, смысл. Лучше – это сложнее, хуже – проще. Человек с более широким сознанием, видящий мир более сложным, с большим разнообразием свойств и связей, лучше человека с более примитивным, узким сознанием.

Что дает основание соединять такой когнитивно-психологический подход с этическим? Ведь понятно, что примитивный человек часто более морален, если иметь в виду мораль архаического общества. Основанием является то, что, будучи более моральным в смысле следования старым моральным нормам, примитивный человек менее нравственен в смысле чуткости к голосу совести. Проще говоря, живя по правилам дедов, он не может жить той жизнью, которой ему нужно жить сегодня, и тем самым отказывается от развития.

Конечно, расширение сознания и усложнение внутренней жизни само по себе не гарантирует чуткости к голосу совести, но оно создает необходимую предпосылку для развития нравственного слуха. Для высокоморального человека, живущего "как положено", нравственного измерения "по совести" нет так же, как для него невозможно, бессмысленно само противопоставление "мораль-совесть": эти два, как говорят психологи, "конструкта" для него, как говорят психологи, "склеены": совестливое не может быть аморальным, а моральное - бессовестным. Скажем, если мораль требует рубить руки или забрасывать камнями, то бессовестным это быть не может. А морали – они такие, они чего только ни требуют в разных по уровню своего развития обществах.

Впрочем, простите за долгое отступление. Вернемся к вопросу о современной российской "имперскости". Она невозможна. Для нее нет главного, нет основы. Мы можем хотеть захватить соседей. Мы можем держать и не пущать. Но у нас нет за душой сегодня ровным счетом НИЧЕГО, чем мы могли бы соседей привлечь, что мы могли бы им дать. А любая империя прежде всего дает. Наши же имперцы – нравственные уроды и культурные деграданты, люди без совести и без культуры. Ну, что они могут вызывать у окружающих, кроме страха и брезгливости? И чем сильнее они машут кулаками и брызгают слюной, тем оба эти чувства становятся сильнее.

Вот и весь сказ. Неприятный, но очень простой. Мы нищие. Нищие не материально – идейно. У нас нет за душой ничего, что мы могли бы предложить миру. И наш консерватизм в этом смысле – историческое самоубийство. Все эти наши "деды были не дураками" и попытки возродить то, что ушло сто или триста лет назад. Деды-то не были дураками. Да мы дураки, когда пытаемся в 21-м веке жить жизнью 19-го, а то и 15-го.

И не надо обвинять нас в имперскости. Наша имперскость – это коктейль из маскарада, клоунады, истерических попыток самоутверждения, комплекса неполноценности и психопатической агрессивности.

Пардон за прямоту.