"Одна семья, одна война..."

"Одна семья, одна война..."
http://vpk-news.ru/articles/6040

Они познакомились в 1946-м. Свадьбу сыграли спустя три года. Поздравляя нынешним летом Александра Борисовича и Викторию Сергеевну Дергуновых с 60-летием семейной жизни, вице-спикер Госдумы Светлана Журова сказала: «Супруги Дергуновы – яркий пример семьи, где правят любовь, верность, доверие и взаимоуважение. Они сумели сохранить свои чувства до глубокой старости, невзирая на жизненные трудности…» И хотя в жизни Александра Борисовича и Виктории Сергеевны было немало ярких и значимых событий, войну они помнят до мельчайших деталей.

«Огонь, батарея!»

Победную весну 45-го артиллерист-гвардеец Александр Дергунов встретил в Австрии. Ликовали бойцы и командиры, палили изо всех стволов в воздух, обнимались и высоко подбрасывали командира полка, который сообщил, с трудом подавив волнение, новость о полной капитуляции Германии.

И еще запомнил Александр Борисович, как на передовой один за другим поднимались солдаты. Они стояли во весь рост и молчали, просто наслаждаясь тем, что можно стоять, не опасаясь за свои жизни. Так закончилась война для гвардии младшего лейтенанта Дергунова. 12 мая ему исполнилось 20 лет.

В конце сорок четвертого молодой офицер, успешно окончив артиллерийское училище, принял взвод управления батареи 76-мм пушек. «Мы в училище очень боялись, что нам не хватит войны, что не успеем попасть на фронт». Успели. Во взвод управления попросился сам, чем вызвал удивление бывалых артиллеристов, получавших назначение после ранений. Один даже обозвал Александра дураком: «Ты же не выживешь!». Реакция фронтовика была понятна: должность считалась опасной. В этом Дергунов убедился позднее: из пяти командиров взводов управления полка уцелел только он.

В подчинении у молодого офицера были два десятка бойцов – разведчики, радисты, телефонисты. Среди них немало пожилых. 19-летнего командира они приняли тепло. «Некоторые в отцы годились, и мне иногда тяжелее было не самому ходить на опасные задания, а посылать подчиненных, особенно тех, кто намного старше меня. Мне они казались стариками, а им было-то всего по сорок лет. Никаких проблем не было. Они меня даже берегли». Рассказал о таком эпизоде. В начале апреля сорок четвертого фланговым пулеметным огнем немцы так прижали наших к железнодорожной насыпи, что, стремясь хоть как-то голову укрыть, как вспоминает Дергунов, буквально приходилось рыть землю руками. «Казалось, пошевелись – и конец. И тут вдруг разрывом мины перебило провод полевого телефона.

Прервалась связь с нашими орудиями, от огня которых зависел исход боя. И вот я должен был выбрать и послать под пули одного из связистов, которые мне в отцы годились. Я посмотрел на них и на какое-то мгновение заколебался: передо мной солдаты, уже прошедшие огонь и воду, и теперь, когда до победы уже рукой подать, нужно было кого-то посылать, может быть, на смерть. Я внутренне сжался, и это, наверное, заметили подчиненные. И тогда старший сержант Крылов, а ему лет сорок, как-то просто и даже с сочувствием сказал: «Не переживай, лейтенант, я пойду» – и, не мешкая, пополз, а потом короткими перебежками под шквальным огнем добрался до повреждения. Вскоре телефон заработал, «заговорили» наши пушки, а затем целым и невредимым вернулся и сержант».

Виктория Сергеевна Дергунова
в годы Великой Отечественной войны

Сначала, говорит ветеран, не боялся ничего. Но после недели-двух серьезных боев пришло отрезвление. «Когда насмотришься на раненых, искалеченных, убитых, поневоле становишься расчетливым и при обстреле так к земле прижимаешься, как будто роднее ничего нет». Но страшнее всего, уточнил, не бомбежка или обстрел. Самые неприятные ощущения, когда снайпер работает по бойцам и командирам.

Наступали наши войска порой так стремительно, что иногда попадали под огонь своей же артиллерии или авиации. Один раз – под обстрел 120-мм гвардейских минометов, второй раз – штурмовиков. Это было на окраине одного из венгерских городков. Бои были тяжелые, враг держался крепко. Пришлось просить помощи у авиаторов. «В небе появились наши штурмовики Ил-2, которые немцы называли «черной смертью». Они, резко сваливая на крыло, своими пушками, пулеметами и ракетами начали утюжить окраину городка, где мы уже находились. Вокруг все пылало и взрывалось, сразу стало темно. Хотелось вдавиться в любую щель и просто в землю. Продолжалось это несколько минут, но они показались вечностью. Хорошо, что наземный авиатор-корректировщик сумел остановить тот страшный огонь, но убитых и раненых было немало».

Артиллеристом он был хорошим. «Меня командир батареи ценил и очень часто посылал помогать огневикам, особенно когда сложная стрельба – сосредоточенная, параллельная или единичная. Всю эту науку я назубок знал». Умело наводил на цели, метким огнем батареи уничтожено немало вражеских танков и огневых точек. К тому же Дергунов хорошо владел немецким языком, и его часто привлекали к допросам пленных. Возможно, потому, что в полку у молодого офицера была хорошая слава, его долго не отпускали на «гражданку». Вызывали Александра к высокому начальству. Предлагали остаться в кадрах и потому тянули с оформлением документов, грозили самыми страшными карами, вплоть до трибунала. Но Дергунов не поддался.

«Чокнутый» геолог

В Институт цветных металлов и золота, который располагался на Крымском валу, поступил за компанию со своим фронтовым другом Борисом Максиным. Бывший командир батареи уволился по ранению и последовал совету брата, а для Дергунова все институты были одинаково привлекательны и интересны. К фронтовикам в институте отнеслись с пониманием, достаточно было сдать экзамены на тройки. Лишь с годами Александр Борисович понял, что сама судьба привела его в эти стены.

«Я удачно выбрал профессию геолога – она соответствует моему характеру, особенностям мышления и любви к дикой природе. Вгрызался в науку не просто упорно, а свирепо. Многое в учебниках мне было непонятно, ведь школьные азы напрочь забыл. Но жить было очень трудно – постоянное недоедание и плохая одежда так ослабили меня, что Максин пошел к руководству института с просьбой о помощи. Я получил ордер на зимнее пальто и шапку и даже путевку в подмосковный санаторий на зимние каникулы. И – ожил».

Жизнь не баловала Александра с самого детства. Он родился и вырос на Масловке, в двухэтажном деревянном доме «со всеми удобствами на дворе», который давно снесли. Признался, что «воспитывала» его улица, ведь рано, в восемь лет, остался без отца. «Мама – Галина Александровна работала кассиром в продуктовом магазине, – вспоминает фронтовик. – Чтобы прокормить нас с пятилетней сестренкой, часто работала по две смены. Придя домой, буквально валилась с ног от усталости».

Когда Саша окончил семь классов, выбор был невелик: ремесленное училище, где одевали и даже кормили, или учеником на завод. Но тут одна из родственниц помогла попасть в артиллерийскую спецшколу, в которой готовили будущих офицеров. Как известно, суворовские училища появились позднее и, возможно, именно такие спецшколы стали их прообразом. 14–15-летним мальчишкам давали добротное среднее образование, их одевали и кормили. После спецшколы – ускоренный курс военного училища, оттуда – на фронт.

Гвардии младший лейтенант Александр Дергунов (в центре) с сослуживцами. 1945 год
Из архива семьи Дергуновых

…В свою первую экспедицию поехал в 1949-м, после первого курса. На западных скалистых отрогах Тянь-Шаня отряд изучал геологию урановых месторождений. Поехал коллектором, но по собственному признанию, больше «как экскурсант и турист». Но все быстро схватил и освоил, а главное – понял особенности жизни и работы полевого геолога, которые покорили, как оказалось, навсегда. Фронтовик подчеркнул: «В поле все проще, честнее, те, кто пытается жить за счет других, отсеиваются после одного-двух сезонов. Остаются в экспедициях те, кто по-другому жить уже не может. Таким «чокнутым» я стал еще студентом».

В последующих экспедициях – в Казахстан, Горный Алтай – овладел методами геологической съемки. «Понял, что могу самостоятельно выполнять региональное геологическое картирование в новом и сложном районе, суровых условиях высокогорья и сибирской тайги. Тогда же приобрел опыт многодневных конных и пеших маршрутов. Физически приходилось несладко, но меня это не пугало. Со временем таежный быт стал привычным». Кстати, ему много раз предлагали должности, которые не предполагали командировок. Отказывался. А «защитился» Дергунов на материале, который накопил за десять лет работы в малоизвестных районах Горного Алтая и Западного Саяна. Именно из этих мест сделанные им две топографические карты крупных районов, каждый из которых около шести тысяч квадратных км. «Сегодня мне самому трудно представить, что почти сорок летних полевых сезонов я провел в экспедициях. Чаще и дольше всего – в горных и горно-таежных районах Южной Сибири и Монголии, в отдельные годы – в горах Средней Азии, Восточного Казахстана, Кавказа и Полярного Урала».

О многом рассказывал ученый, но более всего – о людях, с которыми свели его дальние горные и таежные маршруты. Отметил, что всегда предпочитал маленький отряд. Обосновал так: для него и место легче найти, и работать можно прямо «от палаток», и на переезд такого лагеря требуется меньше времени и труда. Каждый хорошо знает свои обязанности и выполняет их сам – «прятаться не за кого» да и начальник занимается геологией, а не хозяйством. Когда начал возглавлять экспедиции, при подборе людей старался прежде всего иметь ядро группы – тех, на кого можно смело положиться. Такой костяк сохранялся на многие годы.

Несколько сезонов Дергунов отработал в уральском Заполярье. Сказал, что мошка и комары там донимали так, что впервые попавшие в тундру порой впадали в «комариную» истерику. На его глазах молодой рабочий обливался слезами и выл от боли.

«Трудно представить, – отметил Александр Борисович, – как выживали здесь, в этих диких условиях заключенные многочисленных лагерей – никаких репеллентов и накомарников у них наверняка не было.

Много развалин этих лагерей сохранилось в тундре». В целом, отметил ученый, работа геологов в Заполярье труднее, чем в сибирской высокогорной тайге: и летний сезон только два месяца, и ураган со снегом может налететь среди лета, и комарье, и болота, и прочие прелести.

Примечательная деталь: в один из сезонов, в 1972 году, в Заполярье с отцом работала коллектором старшая дочь Елена. Ей шел тогда 23-й год, и она спокойно преодолевала все невзгоды, чем расположила к себе геологов местной воркутинской экспедиции. К слову, у Александра Борисовича обе дочери – Елена и Галина – кандидаты технических наук, а внучка Евгения, названная в честь прабабушки, – врач, кандидат медицинских наук.

В основу докторской диссертации, которую Александр Борисович защитил в 1986 году, лег материал, накопленный за годы работы в Монголии. Помогло опубликование серьезных статей, первой геологической карты всего Монгольского Алтая и крупной монографии «Геология Западной Монголии». «Черных шаров» на защите не было. Дергунов считает Монголию прекрасным полигоном для геологической науки. Здесь с июня по сентябрь тепло и сухо. Распад СССР негативно сказался на наших связях с соседями. Прекратила свою деятельность и монгольская экспедиция. И ученому обидно за то, что мы ушли из этой страны: «Это геологический рай. Запасы золота, меди, цинка там на многие поколения. Сейчас там работают и французы, и японцы, и шведы, и корейцы. К сожалению, россиян практически нет, а ведь когда-то в стране работало по тридцать отрядов, многие из которых возглавляли доктора наук».

Много рассказывал Александр Борисович о 35-летней работе в Геологическом институте Академии наук, который тепло называет храмом науки, об ученых, с которыми его свела судьба.

Воевала рядом с матерью
Войну они прошли вместе – капитан медицинской службы и медсестра. Спасли немало жизней бойцов и командиров, обычных селян. Вместе попали в плен в сорок втором, после разгрома на Волховском фронте 2-й Ударной армии.

А свой рассказ о пережитом в те годы Виктория Сергеевна Дергунова начала так: «Мою маму мобилизовали на третий день войны. Евгении Ивановне Шатировой было 52 года, за плечами – более тридцати лет медицинской практики. Окончив фельдшерские курсы еще в начале Первой мировой, она добровольно стала сестрой милосердия во фронтовом госпитале. Позже окончила мединститут. Много работала, но я никогда не видела ее растерянной или раздраженной. Она была сильной женщиной».

После окончания девятого класса Вике пришлось остаться одной. Комитет комсомола в школе организовал бригаду, которая по ночам при налете вражеской авиации дежурила на крыше и сбрасывала на землю зажигательные бомбы. Делала молодежь это охотно и даже весело – никакого страха! А когда девушки и юноши видели, как прожекторы ловят вражеские самолеты, как бьют по ним пушки и атакуют истребители, кричали «Ура!». Особенно дружно, когда сбивали фашистский самолет.

Иногда Вика ездила в Коломну к маме и все чаще подумывала о вступлении добровольцем в армию. Так и сделала, подав заявление. В скором времени был сформирован особый саперный батальон, в котором медсанчасть состояла из трех человек: капитана медслужбы Евгении Ивановны Шатировой, лейтенанта – фельдшера Лиды Козловой, которую призвали, несмотря на физический недостаток – у нее был горб, и Виктории, санинструктора.

Батальон – примерно 400 человек. Многие из солдат уже побывали в боях и имели частично не зажившие раны. Женщин одели в обычное мужское обмундирование. После формирования батальона, ближе к зиме личный состав погрузили в теплушки и направили в сторону Ленинграда.

«Только батальон высадился в лесу, немцы начали нас бомбить. Несколько дней шли пешком – лесом, по открытой местности и нигде не видели ни души. Маме нашлось место на повозке, а я уставала так, что еле ноги передвигала. Как-то пожилые солдаты пожалели и посадили верхом на обозную лошадь. Стало легче, но к концу дня ноги так окоченели, что сапоги пришлось стаскивать вместе с примерзшими портянками. Хорошо, что на другой день мне отыскали огромные солдатские валенки. Спать приходилось прямо на снегу: солдаты настилали еловый лапник, ложились на него и прижимались друг к другу, на другой бок поворачивались одновременно. Женщины спали на повозке».

Когда батальон дошел до назначенного места, солдаты вырыли землянки, где разместились роты, штаб батальона, санчасть и другие необходимые службы. Немцы часто обстреливали расположение батальона. Вике приходилось в случае ранений оказывать первую помощь, доставлять раненых в медсанчасть, а в тяжелых случаях везти раненых в госпиталь. Только значительно позже, после войны стало известно, что 2-я Ударная армия должна была оттянуть на себя фашистские дивизии, которые рвались к Ленинграду, но сама по существу была обречена.

Однажды в батальон прибыла группа военных из штаба армии. Им нужен был медработник. Послали Вику. Пройдя примерно километр, она увидела жуткую картину: в неглубоких траншеях, вырытых в снегу, лежали сотни замерзших трупов наших бойцов и командиров. Это было прибывшее накануне пополнение. Фашисты перебили их ночью штыками и ножами, без единого выстрела.

Старший группы приказал собрать все документы погибших (красноармейские книжки и комсомольские билеты и т. д.) Это были молодые сибиряки. Немцы, завидев шевелящихся над траншеями людей, открыли минометный огонь. Осколок попал в плечо командира. Кровь полилась сильно, Вика быстро наложила жгут, остановила кровотечение и перевязала рану. Разглядев поближе, офицер удивился, что городская девчонка могла так смело действовать с замерзшими трупами и так умело обработать рану. Похвалил и сказал, что представит к награде за отвагу, но время было очень тяжелое и было не до наград.

Ближе к весне начались перебои с продуктами. По ночам прилетали «уточки», как называли легкомоторные самолеты У-2, и сбрасывали мешки с сухарями. Но разве с воздуха накормишь целую армию? Доставалось по одному сухарю на день.

Враг постоянно сжимал «котел», бомбардировки и минометные обстрелы следовали один за другим. В начале лета болота, окружавшие наши войска, вскрылись, землянки затопило водой. Однажды поступил приказ отходить в сторону Мясного бора, но дорога из бревен, которую проложили наши солдаты, была разбита немецкой авиацией. Поэтому две недели группа голодных и мокрых людей блуждала, ища выхода. Чтобы не утонуть в болоте, шли цепочкой.

Однажды мать и дочь заметили, что те, кто впереди, куда-то сворачивают. Пошли следом и увидели, что на поляне уже много наших бойцов и командиров, а вокруг – немцы с автоматами. Голодные, мокрые, вконец изможденные люди не сопротивлялись: на это не было сил.

Немцы вытрясли все из вещмешков, отобрали одежду и обувь, обшарили карманы. Увидев у Евгении Ивановны женские вещи, вражеский солдат закричал: «Мародер! Комиссар!» – и наставил пистолет! Вика кинулась к матери с криком: «Май мутер!». А кто-то рядом добавил: «Фрау доктор!». Немец не сразу понял, что перед ним женщина, настолько та была худая и изможденная, что больше походила на мужчину. Когда фашист это понял, то, удивленный, отошел.

Потом пленных долго гнали по дороге. Образовалась длинная колонна – не видно ни начала, ни конца. Чтобы не привлекать внимания, Вика измазала лицо грязью, а голову до глаз покрыла косынкой и шла, хромая, в одном сапоге – другой спрятала, чтобы не отобрали. «К вечеру колонну вывели на большое, огороженное колючей проволокой поле. Там уже были несколько тысяч пленных. А наутро мы проснулись и услышали, что кто-то играет на случайно спасенной гармошке песню «Синий платочек». Женщины плакали, да и мужчины вытирали глаза. Казалось, что мы прощаемся с жизнью, что ничего хорошего никогда не будет. Нас построили и повели на станцию, погрузили в грузовые вагоны без крыши и долго везли без еды и питья в лагерь для военнопленных. На остановках местные жители выкрикивали имена и фамилии своих близких, искали родных, бросали куски хлеба, картошку. Так нас довезли до Гатчины, где был временный лагерь военнопленных».

Спустя месяц Евгению Ивановну вызвали к начальству и предложили работать врачом в сельской местности на оккупированной территории. Все врачи с начала войны были мобилизованы в армию, в селах началась эпидемия сыпного тифа. Так мать и дочь стали работать в больнице. Люди приезжали и приходили из ближних и дальних деревень, но нередко приходилось садиться на повозку и ехать к тяжелобольным. В больнице целая палата была занята больными сыпным тифом.

«Как-то для ремонта мостов и дорог немцы прислали много мужчин и женщин из Белоруссии. Из-за плохой еды и одежды они часто болели и обращались за помощью в нашу больницу. Мама лечила их и, главное, давала справки о болезни, которым их начальство верило и не гоняло больных на работу. Белорусы буквально молились на маму, которая, спасая их, очень рисковала».

Молва о благожелательной и самоотверженной докторше быстро разошлась по округе. Именно она, эта добрая слава, спасла позднее мать и дочь от жестокой и несправедливой расправы! В феврале сорок четвертого пришло освобождение. Во время наступления наших и отступления немцев они спасались в лесу. Когда вернулись, увидели, что больницу сожгли. Евгении Ивановне вместе с медсестрами-старушками пришлось организовать медпункт в одном из пустующих домов ближайшего села. Но вскоре мать и дочь попали в руки «органов». «Предатели! Немцам служили! Я вас всех пересажаю! Всех к стенке!» – звучало на допросах. Спасение пришло неожиданно: среди местных жителей прокатился слух: «Посадили нашу докторшу!». Из деревень стали приносить передачи, заметно подобрели охранники, даже смягчилось начальство. Допросы стали похожи на беседы, а через пару недель Евгению Ивановну и Вику освободили. «По возвращении в Москву маму приняли на работу в ту же больницу, из которой в 41-м она ушла на фронт. Работала, не считаясь с силами и временем. Немного не дожила до 80-летия».

Сама Виктория Сергеевна после войны окончила, как и муж, Институт цветных металлов и золота. С 1959 года ее трудовая биография связана с НИИграфит, где, защитив кандидатскую, сначала возглавляла лабораторию, затем – крупный отдел. Имеет печатные работы, удостоена почетного звания «Заслуженный изобретатель», награждена орденом и медалями".

Владимир Гондусов