Кукольный дом. Нидерландское окно как образцовая иллюзия

В Амстердаме бросается в глаза что угодно, только не лицемерие, в котором привычно обвиняют буржуазную Европу с ее же собственной подачи. Портовый город знает, что и моряки в своих странствиях далеки от святости, и жены, оставшись на берегу, порой дают слабину. Почему бы и не признать этого факта? Тут никто ничего не стесняется и ни за кем украдкой не наблюдает, потому что и так все открыто.

Народностей в «нижних землях» около дюжины, но мы всех называем голландцами. Традиция восходит к Петру Первому, который побывал только в одной провинции, после чего использовал фигуру речи, известную под названием «синекдоха». Это когда целое называют по его части, например, говорят человеку: «Эй, борода, ну-ка стой!» Голландцы ― народ, придумавший буржуазный уклад жизни, демократичные питейные заведения и великую живопись, часто прибегавшую к оптическим иллюзиям. В XV веке Ян ван Эйк и Ханс Мемлинг, в XVI ― Мартин ван Хемскерк и Ян Вермер из Делфта рисовали такие сюжеты, где в одной картине соседствовало несколько видов реальности. Какой главнее ― до сих пор непонятно.

Самое большое впечатление от Нидерландов ― тамошнее безмятежное и узаконенное бесстыдство. Если часов восемь утра выйти на центральном вокзале Амстердама, похожем на Рийксмузеум, углубиться в центр и спустя четверть часа достичь Альдекерк с лепящимся к ней кварталом красных фонарей, то можно увидеть, как его обитательницы прибираются в своих каморках. В окнах бормочет радио, с мотороллера разгружают салат, из фургона катят гулкие кеги в раскрытый подвал пивной, летят велосипедисты вдоль канала, в стоки устремляется мыльная вода, которой служительницы любви намывают пол перед рабочим местом и кусок тротуара напротив стеклянной дверцы. Барышни одеты кто как. Обычно поверх корсета или боди небрежно наброшен халатик, на ногах шлепанцы. Тяжело было всю ночь на каблуках. Самые простые – африканки. Они знают, что шоколадная кожа – лучшая одежда, а фотографировать в квартале строжайше запрещено. К тому же, когда барышни не на работе, у них какой-то особенно пленительный вид. И нечего лицемерить.

В Амстердаме бросается в глаза что угодно, только не лицемерие, в котором привычно обвиняют буржуазную Европу с ее же собственной подачи. Портовый город знает, что и моряки в своих странствиях далеки от святости, и жены, оставшись на берегу, порой дают слабину. Почему бы и не признать этого факта? Тут никто ничего не стесняется и ни за кем украдкой не наблюдает, потому что и так все открыто. Общее место в о(б)суждении Нидерландов ― ее пресловутые окна, которые якобы запретили зашторивать испанские власти незадолго до своего поражения в первой национально-освободительной революции на территории Европы. В отличие от чисто буржуазной, то есть имущественной и классовой революции в Англии, обитатели Нидерландов сначала вместе воевали за свободу, а уже потом выясняли, кто будет главный. Любопытно, что после завоевания независимости обычай оставлять окна без занавесок остался ― лишнее подтверждение тому, что дело вовсе не в мерах против диссидентов.

«Эксгибиционизм какой-то!» ― блеснула знанием сложного слова художница из Питера, в чьей компании мне привелось оказаться на узкой улице городка Моникендам в получасе езды от столицы. Окна первых этажей вытянуты вдоль узкой улицы вровень со средним ростом человека. Величина проемов навевает ассоциации со стеклянной стеной. Выглядит так же, как двери в квартале красных фонарей, но там в последний момент закрываются шторки ― границы все-таки существуют, да и не каждый готов стать добычей вуайериста.

Вечер, смеркается, в домах зажигаются лампы и телевизоры. В одной из комнат старик в семейных трусах раскуривает трубку, не поднимая глаз на прохожих. В другой молодые родители укладывают спать ребенка. Дальше ― девушка лежит на диване, обложившись книгами и конспектами, на голове наушники. Улицы как бы нет, такая установка. Или привычка как следствие многовековой тренировки ― испанцы ушли в XVI веке. В чем, собственно, дело? Понятно, что художницу можно не слушать, тем более что она встает у самого окна и начинает фотографировать все, что видит внутри. Это бесстыдство наше, стихийное. Или не бесстыдство даже, а просто невменяемость, непонимание конвенций. Нет ведь тут никакого эксгибиционизма, хоть это и соблазнительная трактовка.

Похоже, что все коренится в тесноте. На рецепции в отеле участливым отработанным тоном отвечают, что голландцы живут в маленьких помещениях, их надо визуально продолжать на улицу, условно раздвигать границы помещения. А вот дальше начинается идеология, приправленная иронией. «Мы всегда сообща воевали с морем, у нас маленькие города, и нам нечего скрывать друг от друга. Ну, это мы так говорим, понимаете? Мы, голландцы, ха-ха!» ― смеется лилово-черный, как баклажан, портье. Живое последствие колониальной истории. Все верно, в тесном и насыщенном пространстве нидерландской культуры материальное переплетается с идеальным, контрасты наползают друг на друга и сливаются, образуя плотное и очень гибкое тело. Учитывая любовь голландцев ко всякого рода скабрезностям, его можно назвать пещеристым.

На социальном уровне возникает впечатляющий эффект. Люди живут за стеклом, хотя и принадлежат только себе. Нидерланды ― это лупа, где в крайне концентрированной форме собирается европейская индивидуальная свобода. При этом ты не сидишь наедине со своей свободой, а волей-неволей учитываешь других. Хотя все друг другу «на самом деле» и безразличны (ох уж это наше «на самом деле»!), всеобщая проницаемость служит хорошим дисциплинирующим фактором. Как раз за наглухо закрытыми гардинами и высокими заборами, выражающими русскую идею приватности, может происходить, что угодно. Утечка информации ― «сор из избы», как подсказывает родной язык. Граница на замке распаляет воображение и побуждает к действию. Широко известны разочарованные сетования русских туристов, попавших в тот же Амстердам, где все разрешено и поэтому неинтересно. Конечно, если ты привык, что тебе должно постоянно что-то угрожать, и ты по горящей земле спасаешься от бесконечных аварий, оползней и гнева начальства, то это внешнее расслабление и полная, на первый взгляд, вседозволенность, могут свести с ума.

Есть еще одно нидерландское изобретение, которое многое объясняет. Это кукольный дом. Буквально ― многоэтажный домик для кукол со съемной фасадной стеной. Появились такие дома и в Германии. Но Нидерланды превратили их в национальное достояние. В зажиточных жилищах такие стояли еще лет сто назад и служили кабинетной игрушкой ― забавой для взрослых, а не для детей. Внутрь кукольного дома помещались миниатюрные копии дорогой мебели, кухонной утвари, платяные шкафы наполнялись одеждой, фигурки разыгрывали сценки, хотя и меркли перед роскошью обстановки. Куклам ― заместителям людей ― уделялось куда меньше внимания, нежели обстановке. Можно, конечно, счесть это символом того равнодушия, что якобы пропитывает буржуазное общество. Но можно и так: проницаемые, открытые, предназначенные для наблюдения комнаты кукольного дома заставляют хозяев дома настоящего чаще смотреть на себя со стороны. Это полезное занятие, воспитывающее чувство меры, масштаба и дистанции.