Про русофобию

Как известно, слоро "русофобия" впервые применил Тютчев в 1867 г. Цитату легко можно найти в Интернете, патриотическая общественность очень любит ее цитировать. Впрочем, не без купюр.

Начнем с того, что письмо Тютчева дочери от 20 сентября 1867 г. написано по-французски. И таким образом, слово russophobie впервые появляется по-французски и, конечно, с двумя s - не хитрецов же они не любят. Приведу отрывок в русском переводе, но целиком, и выделю квадратными скобками то, что обычно опускают патриоты.

[Посылаю твоему мужу, отнюдь, разумеется, не с целью предания гласности, а для его личного ознакомления, отрывок из письма к Майкову Достоевского, в котором он рассказывает о своей встрече с Тургеневым в Бадене. Аксаков мог бы развить это в статью, которая была бы сейчас как нельзя более кстати. — В ней ] следовало бы рассмотреть современное явление, приобретающее все более патологический характер. Речь идет о русофобии некоторых русских — [причем весьма почитаемых…] Прежде они говорили нам, и говорили совершенно искренно, что Россия их отвращает отсутствием прав, свободы слова и т. д. и т. д., а Европа внушает им нежную любовь именно наличием там всего этого… Что же мы видим теперь? По мере того как Россия, добиваясь некоторых послаблений, все более самоутверждается, отвращение к ней этих господ только растет. Ибо, судя по всему, прежние порядки никогда не вызывали у них столь лютой ненависти, как современные направления национальной мысли… И напротив, сколько бы ни попирали в Европе право, нравственность, саму цивилизацию, это, как мы видим, ничуть не уменьшает их расположения к Западу. Они по-прежнему сочувствуют полякам и находят совершенно естественной подлую политику западных держав по отношению к восточным христианам и т. д. и т. д. Словом, в означенном мною явлении принципы, как таковые, никак не замешаны, тут нет ничего, кроме инстинктов, и вот природу-то этих инстинктов и нужно бы проанализировать.

Таким образом, патриоты опускают несколько вещей. Во-первых, слова "причем весьма почитаемых". И во-вторых и в главных, они опускают имя русофоба, о котором идет речь в письме. Потому что в письме идет речь о Тургеневе.

Приведем большой отрывок из письма Достоевского Майкову от 16 (28) августа 1867.

Гончаров всё мне говорил о Тургеневе, так что я, хоть и откладывал заходить к Тургеневу, решился наконец ему сделать визит. Я пошел утром в 12 часов и застал его за завтраком. Откровенно Вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично. Сквернее всего то, что я еще с 67 года {ошибка, с 1865}, с Wisbaden’a, должен ему 50 талеров (и не отдал до сих пор!). Не люблю тоже его аристократически-фарсерское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет вам свою щеку. Генеральство ужасное: а главное, его книга «Дым» меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве». Он объявил мне, что это его основное убеждение о России. Нашел я его страшно раздраженным неудачею «Дыма». А я, признаюсь, и не знал всех подробностей неудачи. Вы мне писали о статье Страхова в «От<ечественных> записках», но я не знал, что его везде отхлестали и что в Москве, в клубе, кажется, собирали уже подписку имен, чтоб протестовать против его «Дыма». Он это мне сам рассказывал. Признаюсь Вам, что я никак не мог представить себе, что можно так наивно и неловко выказывать все раны своего самолюбия, как Тургенев. И эти люди тщеславятся, между прочим, тем, что они атеисты! Он объявил мне, что он окончательный атеист. Но Боже мой: деизм нам дал Христа, то есть до того высокое представление человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это идеал человечества вековечный! А что же они-то, Тургеневы, Герцены, Утины, Чернышевские, нам представили? Вместо высочайшей красоты Божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно: на что они надеются и кто за ними пойдет? Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрессисты, преимущественно школы еще Белинского, ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением. Разница в том, что последователи Чернышевского просто ругают Россию и откровенно желают ей провалиться (преимущественно провалиться!).

Эти же, отпрыски Белинского, прибавляют, что они любят Россию. А между тем не только всё, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру, но что если б действительно представить им наконец факт, который бы уж нельзя опровергнуть или в карикатуре испортить, а с которым надо непременно согласиться, то, мне кажется, они бы были до муки, до боли, до отчаяния несчастны. 2-е) Заметил я, что Тургенев, например (равно как и все, долго не бывшие в России), решительно фактов не знают (хотя и читают газеты) и до того грубо потеряли всякое чутье России, таких обыкновенных фактов не понимают, которые даже наш русский нигилист уже не отрицает, а только карикатурит по-своему.

Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» — спросил он. «Отсюда далеко, — отвечал я. — Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно». Он ужасно рассердился. Видя его так раздраженным, я действительно с чрезвычайно удавшеюся наивностию сказал ему: «А ведь я не ожидал, что все эти критики на Вас и неуспех „Дыма” до такой степени раздражат Вас; ей-богу, не стоит того, плюньте на всё». «Да я вовсе не раздражен, что Вы!» — и покраснел. Я перебил разговор; заговорили о домашних и личных делах, я взял шапку и как-то, совсем без намерения, к слову, высказал, что накопилось в три месяца в душе от немцев: «Знаете ли, какие здесь плуты и мошенники встречаются. Право, черный народ здесь гораздо хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет. Ну вот Вы говорите про цивилизацию; ну что сделала им цивилизация и чем они так очень-то могут перед нами похвастаться!».

Он побледнел (буквально ничего, ничего не преувеличиваю!) и сказал мне: «Говоря так, Вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!» Я ответил: «Хоть я читал „Дым” и говорил с Вами теперь целый час, но все-таки я никак не мог ожидать, что Вы это скажете, а потому извините, что я Вас оскорбил». Затем мы распрощались весьма вежливо, и я дал себе слово более к Тургеневу ни ногой никогда. На другой день Тургенев, ровно в 10 часов утра, заехал ко мне и оставил хозяевам для передачи мне свою визитную карточку. Но так как я сам сказал ему накануне, что я, раньше двенадцати часов, принять не могу и что спим мы до одиннадцати, то приезд его в 10 часов утра я принял за ясный намек, что он не хочет встречаться со мной и сделал мне визит в 10 часов именно для того, чтоб я это понял. Во все 7 недель я встретился с ним один только раз в вокзале. Мы поглядели друг на друга, но ни он, ни я не захотели друг другу поклониться.

Но меня в письме Тютчева заинтересовала еще "подлая политика [l’infâme politique] западных держав по отношению к восточным христианам". О чем здесь речь? Письмо написано в 1867 г. , до событий в Болгарии, приведших к Русско-Турецкой войне.

В 1867 г. главные события происходили в Сербии.

Русская Википедия описывает события 1860 гг таким образом:

В 1862 году случайная драка на улицах Белграда между несколькими турками и сербами вызвала народное волнение, окончившееся разгромом сербами турецкого квартала. Турецкий гарнизон отвечал на это из цитадели бомбардировкой Белграда, продолжавшейся три дня (17—19 июня), но причинившей сравнительно ничтожный вред. Народ быстро вооружился, на улицах Белграда были воздвигнуты баррикады; однако дело не дошло до войны вследствие представлений иностранных консулов как турецким, так и сербским властям. Под давлением иностранных правительств Порта согласилась на уничтожение турецкого квартала в Белграде и на выселение турок из Сербии.

В 1867 году под давлением России Турция вывела свои гарнизоны из сербских крепостей. Вслед за ними княжество покинула большая часть ещё сохраняющегося мусульманского населения.
Английская же Википедия пишет так:

Following the clashes between the Ottoman army and Serbs in Belgrade in 1862, and under pressure from the Great Powers, by 1867 the last Turkish soldiers left the Principality, making the country de facto independent.

Так кто же оказал давление на Турцию: Россия, недавно проигравшая Крымскую войну, или Great Powers?

Историк K. Bourne пишет:

At the end of 1866 an unexpected change occurred in one aspect of Austrian and British Near-Eastern policy. The two powers, who in 1862, had insisted upon the maintenance of the Turkish garrison in Belgrade as vital to the existence of the Ottoman empire, reversed their attitude and proceeded directly to hasten the Turkish withdrawal.

Таким образом, в 1862 г. Англия и Австрия настаивали на неделимости Турции, но в 1866 г., до того, как Тютчев писал свое письмо, изменили свою точку зрения и потребовали полного вывода турецких войск из Сербии.

В 1865 г. умер Пальмерстон, и в Англии сменилось правительство. Сменился и министр иностранных дел: вместо графа Кларендона пришел лорд Стенли. С этим, говорят, связано и изменение политики в Сербии.

Таким образом, Тютчев и тут совершает стандартную российскую ошибку: считает западную политику монолитной.