Наследники вне очереди

Надо позвонить. Наверняка сидит рядом с телефоном и смотрит на часы. Никаких сил нет. Она ведь даже не вспомнит, что я звонила… Ладно, позвоню.

Настя взяла трубку и набрала номер. Тётка ответила тут же, как будто сидела рядом с телефоном.

— Здрасьте, тёть Шур, это Настя, — наигранно весело сказала она.

— Здравствуй, — тётка говорила холодно.

Опять обиделась.

— Ну, как вы? — ещё более задорно спросила Настя.

— Спасибо, хорошо.

Настя наизусть знала, что стоит за этим «спасибо, хорошо». Тётка обычно звонила по утрам, но иногда «специально» пропускала дни. Это означало, что Настя сама должна была позвонить и справиться о здоровье. В это утро Настя замоталась по дому и посмотрела на часы, когда было уже два. С точки зрения тётки, это означало, что Насте на неё глубоко наплевать и что тётка могла двадцать пять раз с утра окочуриться, а Настя и в ус не дует.

Настя знала: тётка панически боится умереть в одиночестве. Боится, что её найдут дня через три, когда из квартиры начнёт попахивать. Так случилось с её соседкой. Её нашли к вечеру. Правда, у соседки была собака, которая целый день выла, скребла дверь, вот соседи и не выдержали. А у тётки даже собаки не было. Правда, одно время она всерьёз собиралась её завести и даже интересовалась породами. Проблема была в одном — тётке не нужен был друг и тёплое существо рядом. Она терпеть не могла животных, откровенно говоря. Ей нужна была собака, которая бы не ела, не гадила, не линяла, не лаяла и была бы натаскана на трупный запах. Натаскивают же собак на наркотики. Такой породы не нашлось, поэтому тётка каждый день обзванивала трёх человек, которые, по её замыслу, должны были её похоронить.

Одной из них была Настя — седьмая вода на киселе, но всё же — родная кровь, двоюродная племянница. Тётка, страдающая периодическими провалами в памяти, считала её молоденькой вертихвосткой, не очень умненькой, но пробивной особой, которая «не пропадёт в жизни». На самом деле Настя была сорокалетней, уставшей женщиной, у которой не было ничего — ни любимой работы, ни детей, ни мужа. Она жила в однокомнатной квартирке с ширмой. За ширмой жила мама с Альцгеймером. Настю она не узнавала последние года два. Эти два года у Насти слепились в один бесконечный тяжёлый день. Мать кричала, когда к ней подходила Настя. Кричала и сбрасывала её руки со своих. Для Насти это было самым тяжёлым — уговорить мать не кричать.

— Завещание сегодня заверила у нотариуса, хлеба купила и простокваши, — рассказывала тётка. Настя почти не слушала.

— А-а?

— Завещание, говорю, на квартиру. Брат приезжал с женой, я им сразу и показала бумагу, чтобы они знали, — продолжала тётка.

— А почему не мне? — вырвалось у Насти.

Тётка этого не услышала.

— Они живут на одну пенсию, а пенсии сейчас… Жена у него приличная женщина, лет на пятнадцать старше. Окна мне помыла один раз. Плохо, я лучше мою, но помыла же.

Настя дослушала тёткин монолог и положила трубку. «Вот она странная всё-таки. Этому брату — семьдесят пять, не сегодня-завтра — инфаркт. Микроинсульт уже был. Зачем им квартира?»

Настя не успела додумать эту мысль — мать в комнате закричала. Настя кинулась, обняла. Мать срывала её руки и металась по кровати.

В это же время о тёткиной квартире думала ещё одна женщина — Эльвира. Её муж Альберт был вторым человеком, который должен был хоронить тётю Шуру по её собственному замыслу. Альберт был сыном единственной, рано умершей, подруги тёти Шуры.

— Опять она звонила, — ворчала Эльвира, — сама говорила, что ты ей, как сын, вот пусть тебе как сыну квартиру и завещает, а то ты у неё самый хороший, самый лучший, а квартирка — тю-тю.

— Эльвира, зачем ты так говоришь? — возмущался Альберт.

— А как я должна говорить? Ты ей то продукты отвезёшь, то подарки, то в больницу, то операцию оплатишь, то телевизор новый, и похороны тоже ты будешь оплачивать, я тебя знаю, а она? Что тебе за это будет?

— Ничего не будет! Она была подругой матери.

— Вот именно — ничего не будет. Вот если бы она нам квартиру завещала, я бы слова дурного не сказала. И сидела бы с ней хоть круглые сутки. Каждому человеку нужен стимул. Ты бы ей намекнул что ли. Так аккуратно.

— Эльвира, ты сама понимаешь, что говоришь? Как намекнуть?

— А что такого? Ты о ней заботишься, а она квартиру брату завещает, который тоже скоро того, прости Господи. А тебя она с пелёнок любит, всё по-честному.

— Эльвира, прекрати…

— О себе не думаешь, о сыне подумай. Ему что — квартира лишняя будет? Куда он жену приведёт? Сюда, нам на голову? — Эльвира заплакала. Когда речь шла о единственном любимом сыне, она всегда плакала. — Она всю жизнь для себя жила, ни детей, ни мужа ― никого, вот и дожила до таких лет, ещё и бегает. А я, посмотри на меня, на кого я похожа? Правильно говорят — хочешь долго жить, живи для себя.

— Перестань, прошу тебя. Я поговорю с ней.

— Ой, да ладно, поговорит он. Так я тебе и поверила… — Эльвира подоткнула за пояс кухонное полотенце и пошла на кухню.

…Скандалили и в третьей семье. Ирочка Ксенофонтова была любимой ученицей тёти Шуры, то есть Александры Аркадьевны. Ирочка держала около уха телефонную трубку и кивала. Старший сын совал ей под нос учебник по английскому и шипел возмущённо:

— Ну, помоги мне, а то я не успею на компьютере поиграть. Что сюда ставить? Did?

Ирочка хмурила брови, махала рукой, наконец, закрыла рукой трубку и прошипела сыну в ответ: «Да!!!» Дочь уже минут пять тянула её за брючину и канючила:

— Мам, ну мам, можно мне мультики поставить? Мам, ну мам.

— Что мне можно съесть на ужин? — заглянул в комнату Ирочкин муж. Он увидел, что жена стоит с телефоном.

— Понятно, вечерний сеанс связи. Не надоело? — возмутился он и имел на это полное право.

Ирочка не возила Александру Аркадьевну к врачам, не оплачивала операции, не мыла её и не ходила за хлебом. Зато каждый вечер она слушала про племянницу, про маму племянницы, про сына подруги, про жену сына подруги. Александра Аркадьевна забывала, что уже рассказала, а что ещё нет… И Ирочка ещё раз слушала, что племянница обнаглела вконец, бессовестная. Мать её — симулянтка и бездельница. Сын подруги — бездарь и неудачник. А жена сына подруги — стерва, каких поискать. И только Ирочка у Александры Аркадьевны была хорошая, умная, порядочная девочка.

— Да, Александра Аркадьевна, вы совершенно правы, — поддакивала Ирочка. Она не рассчитывала на квартиру, просто с детства не умела сказать «нет».

Тётя Шура умерла в одиночестве. Её нашли через три дня соседи — от квартиры попахивало. Так уж получилось, что племянница похоронила маму и впервые за много лет уехала отдыхать. Сын подруги отмечал свадьбу сына за городом. А у Ирочки заболели все разом — муж, сын и дочка. Она металась от одного к другому с каплями и платками и даже не обратила внимания на то, что вечером телефон молчал.