Одинокий Путь Фридриха Ницше

На модерации Отложенный

Александр Пятигорский (соратник Ю.Лотмана и М.Мамардашвили, выдающаяся фигура недогматической философской мысли, писатель) в одной из своих лекций рассматривает такой аспект обыденного мышления как мифологичность. Противопоставляя его мышлению философскому, рефлексирующему, он сделал несколько тонких наблюдений.

Цитирую.

«Начинаю с пары банальностей по поводу философа. Профессии такой нет. Есть образ мышления и образ жизни. Образ мышления – непрофессиональный в строго предметном смысле этого слова. Потому что объектом философствования философа может быть что угодно. Для философа не может быть ни высокого, ни низкого, ни хорошего, ни плохого. Для философа может быть интересное и неинтересное. Интересное – это то, на что он направляет свое мышление. Неинтересное – это то, чем он в данный момент в своем мышлении не занимается».

«В мышлении не может быть друзей, не может быть соратников. Мышление, как любил говорить Мераб Мамардашвили, - самое одинокое дело на свете»

И далее.

«…Кончается христианско-возрожденческий миф о хорошем и прекрасном человеке… что человек на самом деле, во-первых, добр и прекрасен. А, во-вторых, способен к бесконечному развитию».

«…От позитивного антропизма: человек – это хорошо, не излечили ни гитлеровские лагеря, ни сталинская тюрьма. Он все равно – хороший. А с тем, что человека убивало? Для этого есть богатейшая мифологическая номенклатура: СС, ГБ, ЦК, Гитлер и его окружение, Сталин и его окружение. Мы, согласно возрожденческому мифу, который практически не изменился от Шефтсбери до Гегеля, – объекты каких-то дурных дьявольских воздействий болезни, мы – не субъекты. Но… это – мы, а не Сталин или Гитлер, это мы – полнейшая рефлективная инерция, которая позволила с нами это сделать. Я бы назвал всю эту мифологию мифологией деперсонализации…».

И наконец.

«Единственным философом, который брыкался, орал и кричал, ну, и сошел с ума, разумеется, был Фридрих Ницше».

Поговорим об этом «брыкающемся», «чужом среди своих» - Фридрихе Ницше.

Есть какая-то странная закономерность. Многие великие ниспровергатели, словно «по закону маятника», начинали свой путь ревностными адептами ниспровергаемых учений. Мартин Лютер, своими 95 тезисами заложивший основы протестантизма и выступивший против юрисдикции папы римского над чистилищем (что в свое время являлось неслыханной ересью), в молодости был весьма усердным монахом и доктором богословия Виттенбергского университета. А в 1515 году даже получил пост окружного викария и наблюдал за деятельностью 11 августинских монастырей.

Фридрих Ницше также в свое время считался новой восходящей звездой, надеждой немецкой классической филологии. В 22 года он пишет весьма зрелую работу «Последняя редакция элегий Феогнида». Ознакомившись с ней и последующими пятью-шестью статьями, профессор Ричль «первый филолог Германии», скажет: «Среди стольких молодых дарований, развившихся на моих глазах в течение последних 39 лет, я не знал никого, кто в столь раннем возрасте обладал бы такой зрелостью, как этот Ницше.

Если ему суждено долго прожить – дай ему Бог этого! – я предсказываю, что однажды он займет ведущее место в немецкой филологии».

В 24 года Ницше, еще студента, рекомендуют на должность экстраординарного профессора классической филологии Базельского университета. И параллельно Лейпцигский университет по совокупности тех же статей присуждает ему докторскую степень. «Он может все, чего он захочет», - авансировал его на будущее мэтр немецкой филологии.

И вроде бы ничего не должно было помешать прекрасно складывающейся профессорской карьере. Но Ницше неожиданно оставляет кафедру Базельского университета и становится одиноким затворником. Из-под его пера одна за другой появляются выходящие мизерными тиражами и практически никем не читаемые книги. За год «Человеческое, слишком человеческое» было продано в количестве 120 экземпляров, «Так говорил Заратустра» - меньше сотни за два года. Примерно столько же продали и «По ту сторону добра и зла».

Потом был приступ, падение посреди улицы и последовавшие 19 открыток знакомым и известнейшим людям того времени примерно вот такого содержания. «Паулю Дёйссену в Берлин. Турин 4 января 1889 года. – После того, как безоговорочно выяснилось, что я самолично сотворил мир, в мировом плане предусмотренным оказывается и друг Пауль; ему надлежит, вместе с господином Катюлем Мендесом, быть одним из моих великих сатиров и праздничных зверей. Подпись: Дионис».

Последним приютом Ницше на оставшиеся ему 11 лет жизни оказался базельский сумасшедший дом.

Что же двигало этим человеком? Что побудило уйти из уютного, предсказуемого профессорского мирка буквально в никуда? Что заставило более 10 лет творить без всякой надежды быть услышанным, поставив перед собой немыслимую задачу – разрушить все моральные и общественные устои? И на их обломках сотворить новую нравственность - Нравственность Сверхчеловека.

Тщеславие? Несомненно, и оно. Иначе он не носился бы столь долго с совсем уж нереальным проектом одновременного перевода своих книг на 7 языков и издания 7-миллионным тиражом. Не испытывал бы почти детскую радость от известия о курсе Георга Брандеса в Копенгагенском университете «О немецком философе Фридрихе Ницше».

Неизлечимая болезнь, преследовавшая его с молодости? Возможно.

Но тщеславия и болезни вряд ли будет достаточно для объяснения столь самоотверженного труда. Скорее всего, это было ощущение Пути.

Ницше сумел найти и реализовать свое предназначение, заплатив в итоге сумасшествием. Но сотня прижизненных экземпляров превратилась в миллионные тиражи, а его творческое наследие изучают на кафедрах университетов по всему миру.