Громовержец. Началась эта история после войны...

Мои приятели по даче на Илью сердились. Наговаривали всяческие гадости: дескать, Илья пописал в реку, и она от этого стала холодная. Я не спорил, но прекрасно знал, что всё это враньё. Что пророк Илья — это на самом деле Илья Петрович Соловьёв, который умер спустя год после моего рождения, попал на небо и стал Громовержцем.

В детстве меня вывозили на лето на дачу. Я жил там с бабушкой-пенсионеркой Полиной Гавриловной Астровой. Один месяц с нами проводила мама, дочь бабушки, — отпуск. Другой месяц — тётя Тома, сестра мамы, тоже отпуск. На выходные мама с тётей наезжали регулярно. Иногда приезжал их брат дядя Олег.

Весело было. Лес, грибы, купание на реке Пахре. Правда, купаться, по довольно крепкому в те времена поверью, можно было только до второго августа. А второго августа, в Ильин день, обязательно шёл затяжной холодный дождь с грозой. Считалось, что это Илья Громовержец раскатывает в небесах на своей колеснице. После чего вода в реке сразу же делалась холодной, и лето фактически заканчивалось. Потому что главный смысл детского лета не во внеклассном чтении, а именно в купании.

Мои приятели по даче на Илью сердились. Наговаривали всяческие гадости: дескать, Илья пописал в реку, и она от этого стала холодная. Я не спорил, но прекрасно знал, что всё это враньё. Что пророк Илья — это на самом деле Илья Петрович Соловьёв, который умер спустя год после моего рождения, попал на небо и стал Громовержцем. И что именно он разъезжает по небу в своей колеснице. Вполне реальный в прошлом человек, которого я, разумеется, не помню, он же меня тем не менее знал. И даже предвидел моё появление на свет. Когда моя мама была беременна, все гадали: мальчик будет или девочка, а он просто достал из кошелька железный рубль, дал ей и сказал: «Пацану на портки».

Мне всё это бабушка рассказывала. А если в Ильин день мы ожидали, например, визит дяди Олега, она смотрела на небо и приговаривала:

— Ну, Илья, ну погоди ещё немножко, пусть Олег доедет, а потом можно и дождь. Ну пожалуйста, ты же его любил.

Илья обычно дожидался, не отказывал. Чай не чужой.

А началась эта история после войны. Моя бабушка работала в домоуправлении бухгалтером, одна троих детей воспитывала — Тамару, Олега и Светлану, соответственно, моих тётю, дядю и маму. Её муж Алексей ушёл на войну добровольцем и пропал без вести.

В 1946 году к ним в домоуправление пришёл Илья Петрович Соловьёв. Он стал начальником бригады отопления, однако же был мастер на все руки — и проводку починить, и прибить-приколотить, и смастерить. К тому же он был безотказный. И домой не спешил: жена Ильи Петровича познакомилась на курорте с молодым статным офицером и, не долго думая, ушла к новому воздыхателю, а значит, спешить было не к кому.

У работников домоуправления наступила светлая полоса жизни. По большей части женщины, утратившие на войне мужей, они вдруг оказались избавлены от мужской части домашних забот.

В 1947 году в один прекрасный день Илья Петрович зашёл к бабушке исправить выключатель. Быстренько всё сделал, сел пить чай, а встать не смог — ноги не держат. Смерили температуру — за сорок. Вызвали врача — двустороннее воспаление лёгких. На скорой увезли в больницу.

Бабушка ежедневно навещала его, больше-то всё равно некому. Кур ему возила, морс домашний. Из больницы выписали ещё слабого, нужен уход, а дома никого. Бабушка взяла его к себе, а он так и прижился. Когда окончательно выздоровел, первым делом сделал огромную

«А помните, как поминали Сергея? Все перепились, забыли, по какому поводу собрались-то. Начали петь, анекдоты рассказывать. Илья так вообще задремал.

И вот, значит, Петька рассказывает анекдот. Про то, как один пьяный заснул в Москве под памятником Пушкину, а лётчики над ним решили пошутить, взяли его в самолёт, отвезли в Киев и посадили под тамошний памятник Пушкину. Пьяный проснулся, увидел памятник и закричал: «А Пушкин сидит! А Пушкин сидит!»

Илья от этого проснулся, спьяну решил, что это про него, обиделся. Как заорёт: «Это я Пушкин? Это я Пушкин?!!» А Евгения ему: «Илья Петрович, не хотите быть Пушкиным, будете Гоголем».

А он всё: «Я Пушкин? Я Пушкин?» Вскочил, оделся и убежал».

Я вырос под эти истории. Пророк — громовержец Илья, он же Илья Петрович Соловьёв, человек, именины которого регулярно отмечались 2 августа на даче, благодаря которому целую треть лета запрещалось купаться и благодаря которому, по большому-то счёту, и выжило семейство моей бабушки, и стал возможен я сам, прочно слились у меня в голове воедино.

Положа руку на сердце, поросёнок он был тот ещё. Пил страшно. Когда напивался, не помнил себя. История с Пушкиным — это цветочки.

Однажды он дал моей бабушке 300 рублей на хозяйство. А спустя пару дней напился, пришёл и кричит: «Отдавай мои деньги назад». К тому моменту 50 рублей было потрачено, осталось только 250. А бабушка тоже была озорница. Порвала эти деньги на мелкие клочки, швырнула на пол — забирай! Тот поползал по полу, собрал клочки, унёс. На следующий день явился каяться, клочки вернул. Бабушка их обменяла с коэффициентом 0,5. На 125 рублей. Благо что была бухгалтером, связи соответствующие имелись.

В другой раз — похожая история. Сделал Илья корыто, а спустя несколько дней явился пьяный, схватил корыто, смял его и на помойку потащил.

— Ты бы ещё веник взял, — лишь крикнула ему вдогонку бабушка. — Как Баба-яга, в корыте и на помеле.

Случалось, что дарил часы, а после приходил и разбивал их об пол. Один раз за нож схватился, бабушка струхнула не на шутку, а Илья всего-навсего сорвал с потолка абажур собственного изготовления и изрезал его. Все эти истории пересказывались многократно, обрастали подробностями, а подробности смаковались. Никакой, естественно, злопамятности, напротив, гордость, дескать, наш-то какой!

Тем более что, протрезвев, Илья сразу же превращался в ангела. Конечно же, все эти абажуры и корыта появлялись вновь. Разбитые часы чинились, не беда, что стоимость ремонта мало отличалась от цены самих часов — зарабатывал Илья прилично.

А по выходным он ходил в магазин.

— Посмотри, какая колбаса, — говорила ему моя бабушка.

Илья уходил, возвращался, докладывал: дескать, такая и такая.

— Купи столько-то такой.

Возвращался с колбасой.

— Теперь сходи посмотри, что там с рыбой.

И так раз по десять, ведь мобильных телефонов тогда не было.

А вот богатырским здоровьем Илья не отличался. Вспомнить хотя бы пневмонию 1947 года, на пустом-то месте. А со временем дела пошли совсем печально. В 1966 году Илье удалили аппендицит. Потом началось что-то с ушами. Принялся лечить уши ультразвуком и вроде бы от этого стал слепнуть. От надвигающейся слепоты начал с ума сходить. В 1967 году — туберкулёз. Снова больница, снова моя бабушка туда моталась каждый день, снова морс, курица, картошка-пюре. Больничного не ел, всё свою Полю дожидался.

Как-то попросил привезти выпить. Бабушка посоветовалась с врачом.

— Привозите, — сказал тот. — Ему уже всё можно. Надежды нет.

А спустя несколько дней в очередной приезд — котлеты паровые и так далее — она не обнаружила Илью в палате.

— Скончался Соловьёв Илья Петрович, — сказали ей. — Ночью. А перед смертью всё стонал, всё звал кого-то — не то Колю какого-то, не то Полю. Непонятно было.

Вот, собственно, и вся история. Илья Петрович Соловьёв, он же Илья Громовержец, в 1947 году совершенно неожиданно вошёл в чужую семью, фактически спас её от голода и прочих лишений, покуролесил и спустя два десятилетия скончался, оставив в память о себе с десяток анекдотов в стиле Хармса. Обидно? Да нет, по-другому и быть не могло. Он не снимался в кино, не сочинял сонеты, не водил полки в атаку, порох не изобретал. Любил выпить, любил что-нибудь смастерить, любил Полю свою и её детей. Проживал свою жизнь, как умел и, надо сказать, не без шарма.

Со временем скончалась моя бабушка, за ней неспешным образом ушли и мама, и дядя Олег и тётя Тома. Илья забылся, да и дети в Подмосковье не боятся больше Громовержца — даже в сентябре купаются.

И я когда-нибудь умру, и память об Илье исчезнет окончательно. А крестик на Калитниках не в счёт — там много крестиков, на каждом что-нибудь написано, да только кто их, эти крестики, читать-то будет?