На войне как на войне: Из воспоминаний бойца 111-й пехотной дивизии вермахта Ханса Клаусмана

из воспоминаний унтер-офицера 111-й пехотной дивизии вермахта Х.Клаусмана.

 "Я начал служить в июне 41-го года. Но я тогда был не совсем военным. Мы назывались вспомогательной частью, и до ноября я, будучи шофёром, ездил в треугольнике Вязьма - Гжатск - Орша. В нашем подразделении были немцы и русские добровольцы.

         Потом меня отправили в учебный гарнизон под Магдебург в унтер-офицерскую школу и после неё весной 42-го года я попал служить в 111-ю пехотную дивизию под Таганрог. 
       Мы сдерживали наступление на Ростов. Потом нас перекинули на Северный Кавказ, позже я был ранен, и после ранения на самолёте меня перебросили в Севастополь. 
       В 43-м году под Таганрогом я получил ранение. Меня отправили лечиться в Германию, и через пять месяцев я вернулся обратно в свою роту. В немецкой армии была традиция - раненых возвращать в своё подразделение и почти до самого конца войны это было так. Всю войну я отвоевал в одной дивизии.
        Думаю, это был один из главных секретов стойкости немецких частей. Мы в роте жили как одна семья. Все были на виду друг у друга, все хорошо друг друга знали и могли доверять друг другу, надеяться друг на друга. Раз в год солдату полагался отпуск, но после осени 43-го года стало иначе.
        Наша дивизия входила в 29-й армейский корпус и вместе с другими частями составляла армейскую группу "Рекнаге". Все мы входили в состав группы армий "Южная Украина".


          Каких-то жёстких требований по пропаганде не было. Никто не заставлял читать книги и брошюры. Я так до сих пор и не прочитал "Майн камф". Но следили за моральным состоянием строго. 
        Отношение к местному населению, к русским, белорусам, было сдержанное, но в целом, дружелюбное.
       Украинцы встретили нас очень радушно,  как освободителей. Украинские девушки заводили романы с нашими солдатами. В Белоруссии и России это было редкостью. На обычном человеческом уровне были и контакты.

         На Северном Кавказе я дружил с азербайджанцами, которые служили у нас вспомогательными добровольцами.  Кроме них в дивизии служили черкесы и грузины. Я до сих пор их кухню очень люблю.
        Нам объясняли, что относиться к ним надо, как к боевым товарищам, что это наши помощники.   Правда их использовали только как обеспечивающих солдат. 
            Иногда я общался и с местными людьми. Ходил к некоторым в гости. Партизан я не видел. Много слышал о них, но там, где я служил, их не было. На Смоленщине до конца 41-го партизан почти не было.

              Главным оружием роты были пулемёты. Их в роте было 12 штук, 4 пулемета было в пехотном взводе. Это было очень мощное и скорострельное оружие. Нас они очень выручали. Основным оружием пехотинца был карабин. Его называли "невеста солдата". Он был дальнобойным и хорошо пробивал защиту.
          Мы старались добыть русский автомат ППШ. Его называли "маленький пулемёт". В диске было, кажется, 72 патрона, и при хорошем уходе это было очень грозное оружие.
            Ещё были гранаты и маленькие миномёты. Ещё были снайперские винтовки. Но не везде. Мне под Севастополем выдали снайперскую русскую винтовку Симонова. Это было очень точное и мощное оружие. Вообще русское оружие ценилось за простоту и надёжность. Но оно было очень плохо защищено от коррозии и ржавчины. Наше оружие было лучше обработано.
              Однозначно русская артиллерия намного превосходила немецкую.
Русские части всегда имели хорошее артиллерийское прикрытие. Все русские атаки шли под мощным артиллерийским огнём. Русские очень умело маневрировали огнём, умели его мастерски сосредоточивать. Отлично маскировали артиллерию.
        Танкисты говорили, что русскую пушку увидишь только тогда, когда она уже по тебе выстрелила. Вообще, надо было раз побывать под русским артобстрелом, чтобы понять, что такое русская артиллерия.
          О русских танках. Нам много говорили о Т-34. Что это очень мощный и хорошо вооружённый танк. Я впервые увидел Т-34 под Таганрогом. Двух моих товарищей назначили в передовой дозорный окоп. Сначала назначили меня с одним из них, но его друг попросился вместо меня пойти с ним. Командир разрешил. А днём перед нашими позициями вышло два русских танка Т-34.               Сначала они обстреливали нас из пушек, а потом, видимо, заметив передовой окоп, пошли на него, и там один танк просто несколько раз развернулся на нём и закопал дозорных заживо.

          О советских штурмовиках Ил-2 . В начале войны мы их видели мало. Но уже к 43-му году они стали сильно нам досаждать. Это было очень опасное оружие. Особенно для пехоты. Они летали прямо над головами и из своих пушек поливали нас огнём.
           Снаряд, взрывавшийся в траншее, имел силу осколочной гранаты и давал очень много осколков. Особенно угнетало то, что сбить этот штурмовик из стрелкового оружия было почти невозможно, хотя летал он очень низко.
            Кормили на передовой неплохо. Но во время боёв редко было горячее. В основном ели консервы. Обычно утром давали кофе, хлеб, масло (если было), колбасу или консервированную ветчину. В обед - суп, картофель с мясом или салом. На ужин каша, хлеб, кофе.
            Питались все одинаково. И офицеры, и солдаты ели одну и ту же еду. Я не знаю, как генералы - не видел, но в полку все питались одинаково. Рацион был общий. 
         

         После ранения меня перекинули в Севастополь, когда коммунисты уже отрезали Крым.
         И там под Севастополем был самый трудный в моей жизни бой. Это было в первых числах мая, когда оборона на Сапун-горе уже была прорвана и коммунисты приближались к Севастополю. Остатки нашей роты - примерно тридцать человек - послали через небольшую гору.
          Мы шли по каменному дну сухого ручья и неожиданно оказались в огненном мешке. По нам стреляли со всех сторон. Мы залегли среди камней и начали отстреливаться, но противник был среди зелени - его не было видно, а мы были, как на ладони, и нас одного за другим убивали.
         Я не помню, как, отстреливаясь из винтовки, я смог выползти из-под огня. В меня попало несколько осколков от гранат. Особенно досталось ногам. Потом я долго лежал между камней, а вечером я выполз к своим.
           В Севастополе уже полным ходом шла эвакуация из города. Меня эвакуировали с Херсонеса вечером 10-го мая уже после того, как пал Севастополь. 
           Мне повезло потому, что мы, раненые, лежали на понтоне, прямо к которому подошла одна из последних самоходных барж, и нас первыми загрузили на неё. Нас везли на барже в Констанцу и все это время нас беспрестанно бомбила и обстреливала вражеская авиация.  Нашу баржу не потопили, но убитых и раненых было очень много. Вся баржа была в дырках.  Когда мы пришли в Констанцу, то в трюмах мы стояли в воде по самое горло. Если бы нам пришлось идти ещё километров 20, мы бы точно пошли ко дну.
             Я был очень плох. Все раны воспалились от морской воды. Там, в Констанце, меня положили в госпиталь, и на войну я уже больше не попал."