Терезин - "образцовый лагерь" оккупированной Чехословакии

Я приехала в Прагу шестой раз. Конечно, за это время обошла почти десяток музеев, помолилась почти в каждом костеле города, умилялась лебедям, плывущим по водам Влтавы, и павлинам, вышагивающим по Вальдштейнским садам, видела солнце, снег, дождь, желтые и зеленые склоны Петршина, и почти обнаженные тоже, под ноябрьским небом, а потом — под февральским… Но было еще одно место, куда я должна была доехать. Должна была и все откладывала нашу встречу, зная, что она неизбежна.

Городок Терезин изначально был крепостью, возведенной по приказу императора Йозефа II в 18 веке и названной в честь его матери императрицы Марии Терезии. Почти с самого начала своего существования крепость служила тюрьмой для военнопленных и политических заключенных, а в 1941 году превратилась в концентрационный лагерь.

…Обшарпанные стены странно контрастировали с ярко-синим небом, жарким солнечным днем и пробивающейся сквозь кирпичную кладку травой, которая словно говорила: «Да разве есть что-то сильнее Жизни?». Есть. И одновременно — нет.
«Надо привозить сюда зимой», — подумала я. Но здесь и так голая голодная земля под ногами, а сверху сыплют колким снегопадом сухие семена с далеких берез, растущих за толстыми стенами. Словно Природа хочет поделиться свободой, которой дано на двоих, но Человек свою постоянно упускает, теряет, то ли просто не дорожит…

По сути, это было еврейское гетто и сборный пункт для дальнейшей пересылки. Нацисты презентовали это место как «образцовый лагерь», «имперский дом престарелых» — сюда попадали в том числе немецкие и австрийские евреи, имевшие заслуги перед Германией. В Википедии сказано: «Терезиенштадт отличался очень высоким образовательным и профессиональным уровнем заключенных, среди которых было немало ученых, литераторов, музыкантов, политиков с международной известностью». Через него прошло свыше 140 000 евреев – мужчин, женщин и детей – с оккупированных территорий. Часть крепости служила тюрьмой гестапо, и очень скоро гестаповские принципы распространились на всех жителей. Узники оказались отрезаны от внешнего мира, жили в ужасающих санитарных и бытовых условиях, под постоянной угрозой уничтожения. Нам показали небольшой закуток с глухой стеной и воротами — там стояли стойки, как в душевых кабинах. «Они никогда не использовались по назначению, — пояснила местный гид. — У этой стены расстреливали провинившихся. А ворота специально не закрывали, чтобы расправу могли видеть и все остальные узники».

…Мы топтались во дворе — свободные люди из разных европейских стран — посреди бараков, в которые было страшно даже зайти, не то что потрогать стены, представить самого себя спящим на прогнивших деревянных полках. Семьдесят лет назад этот двор был наполнен теми, кто так же, как и мы, имел право на жизнь, любовь, творчество, счастье. И был этого права лишен. «Встаньте в тень», — сказала девушка-гид. Она была месяце на 6-м беременности, и ее деликатное положение плохо вязалось с работой на 30-градусной жаре, с этим местом, с этой темой. У меня во рту стояла горечь, горло сильно болело, словно сдавленное толстой веревкой, как всегда бывает на пороге слез. А эта девочка, разместив нас под навесом, стояла на солнцепеке, обнимала свой живот и, блестя влажными глазами, рассказывала дальше…

Горький исторический факт: одновременно с реальными событиями Терезин  в 1944г. и в начале 1945г. демонстрировали делегации Красного Креста, называя его «городом, который Гитлер подарил евреям». После визита комиссии, которая увидела на территории детский сад, школу, больницу, кафе, бассейн, содержавшихся здесь людей продолжали истязать, убивать, депортировать в лагеря смерти… Заключенные выбрали свою форму молчаливого сопротивления: по мере возможностей и данных им свобод (если можно это так назвать) они обучали детей (в местном Музее Гетто сохранилось множество детских рисунков), организовывали небольшие музыкальные концерты и театральные постановки, придумывали уловки для облегчения бытового положения, вели свою духовную жизнь.

После экскурсии по крепости наш основной гид, мужчина лет 38 с ярко-синими глазами и прекрасным английским («Чех? Словак? Поляк?» — пыталась угадать я, пока ехали из Праги), отвел нас в крошечный кинозал. На экране — документальный фильм: черно-белые фотографии заключенных, тихая музыка, сухие цифры. В Терезине людей «комплектовали» в составы по 1-2 тысячи (а многие умирали прямо в сборном пункте от тяжкой работы и невыносимых условий содержания) и гнали дальше — в Освенцим, Аушвиц, другие лагеря. К моменту освобождения в 1945 году из каждой такой партии на 1-2 тысячи узников, отправленных из Терезина, в живых оставались единицы. Кажется, 20 — максимальное число, которое я услышала только раз. Чаще звучало тяжким колоколом: «Ни одного выжившего»…

…Автобус остановился около одноэтажного здания серого цвета. Перед ним расстилалось поле с маленькими надгробными плитками. «А где имена? И что это за цифры?» — удивилась пара американских девушек. Я услышала паузу, которую гид выдержал с усилием. «Это крематорий. Когда Терезин освободили, остались только номера некоторых казненных узников и пепел. Никаких имен. И конечно, никто не разбирал, где чьи останки».
Мы зашли внутрь: витрины с фотографиями и документами, несколько печей и прямо на них — свечки, зажженые в знак памяти о погибших.
Я вышла во двор. Наш гид стоял чуть в стороне.
— Хотела спросить: почему на крыше крематория установлена скульптура совы?
— Ночная птица. Охраняет тех, кто ушел из этого мира.
— Ясно, спасибо.
— Откуда Вы?
— Из Москвы.
— А я с Украины, — и он перешел на русский, разом из молодого мужчины превратившись в усталого человека среднего возраста. — Не люблю сюда ездить, так тяжко… А сегодня надо было заменить коллегу. Знаете, тут многие приезжают: американцы, немцы, австрийцы, и молодые тоже. Но мне кажется, они ничего не понимают и никогда не поймут… А Вы? Неужели Вам так это интересно?
— Да, — тихо ответила я и не посчитала возможным объяснять что-то сверх. Потому что ни одного логичного «сверх» у меня и нет. Просто за эти две недели в Европе, побывав почти в десятке храмов, я поставила свечку именно здесь, в терезинском крематории…

Необходимость написать что-то я уже безошибочно распознаю по возникающим физическим ощущениям. И при этом никогда не знаю, что явится спусковым крючком, определяющим тему текста и момент, когда, наконец, обреченно и облегченно вздохну, усаживаясь за компьютер. А тут день за днем перед глазами стоял слайд: обглоданные кирпичные стены, истоптанная земля, колючий снегопад березовых семян…
И я почувствовала: видимо, мне дано написать об этом и одновременно не дано написать ни о чем другом, пока я не расскажу, что есть такое место на Земле — Терезин. Есть такое существо на Земле — Человек. И есть чувство, без которого он не имеет права собою называться, без которого не может являться собою настоящим, это чувство — Сострадание.

…Да разве есть что-то сильнее Жизни? Есть. И одновременно — нет.