Как мы опоздали на «Ледокол»

На модерации Отложенный Великая Отечественная война принесла нам колоссальные людские и материальные потери и стала важнейшим событием истории страны в моральном плане. Мы до сих пор переживаем и тяжелейшую психологическую травму начала войны, и триумф её завершения. Фраза о том, что война прошла через каждую семью, стала очень банальной, но от этого не перестала быть верной. И тема войны до сих пор остаётся весьма актуальной. Особенно в том случае, если возникает нетрадиционный взгляд на неё.

Книга Виктора Резуна (Суворова) «Ледокол», опубликованная в России в начале 90-х, произвела очень сильный эффект и на профессиональных историков, и на массовую аудиторию. Автор книги обладает безусловным литературным талантом, поэтому его произведения оказываются очень увлекательными, убедительными и общедоступными. Резун в предисловии книги прямо заявляет о том, что хочет отнять у нас основную святыню («Простите меня. … я замахнулся на единственную святыню, которая у народа осталась»), доказывая, что СССР готовился первым напасть на Германию 6 июля 1941 года, поэтому Гитлер вынужден был ответить превентивным ударом 22 июня. Именно на это все и «повелись». И спорят до сих пор. Спорят о том, могла наша страна быть агрессором или нет. И почти никто не ставит вопрос иначе: может быть, нам и надо было ударить первыми?

Разумеется, никакого «превентивного удара» Германия по нам не наносила, план «Барбаросса» начал разрабатываться немцами сразу после разгрома ими Франции и в декабре 1940 года был утверждён Гитлером. Уже поэтому, даже если Резун полностью прав насчёт того, что наш удар намечался на 6 июля, Гитлер просто опередил Сталина, его первый удар оказался первее. Он по факту агрессор, а мы — жертва, от этого факта никуда не деться, соответственно, невозможно и «отнять у нас Победу» ни юридически, ни морально. Хотя бы поэтому к проблеме надо было бы подходить спокойнее, не биться с предисловием, а обсуждать собственно книгу, в которой, безусловно, рациональное зерно есть. Уже ведь никто сегодня не спорит с тем, что группировка Красной армии на западной границе в июне 1941 года значительно превосходила три немецкие группы армий, предназначенных для реализации «Барбароссы», количественно, а по танкам ещё и качественно. Более того, наша группировка имела наступательную конфигурацию. При этом никаких документов, свидетельствующих о готовящемся советском первом ударе, до сих пор так и не обнаружено. Однако, повторю, вопрос можно вообще поставить иначе — а не совершил ли Сталин преступления, не ударив первым?

К началу Великой Отечественной СССР уже был двукратным агрессором. Он совершил агрессию против Польши (вместе с Гитлером) и Финляндии (да и «мирное присоединение» Литвы, Латвии, Эстонии и румынской Бессарабии тоже напоминало агрессию), однако это наших историков почему-то не волнует. Ни мы, ни англичане не стесняемся своей совместной агрессии (под эвфемизмом «ввод войск»; как говорится, почувствуйте разницу) против Ирана в сентябре 1941 года. С другой стороны, Гитлер был агрессором двенадцатикратным (на его счету были Австрия, Чехословакия, Польша, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Люксембург, Франция, Великобритания, Греция, Югославия). Он сам поставил себя вне закона, и против него были возможны и оправданны любые действия. Уже поэтому истерические попытки официозных историков доказать чистоту наших помыслов выглядят странно.

Более того, мы даже чисто юридически были обязаны нанести удар по Германии, поскольку в марте 41-го успели подписать договор о дружбе и взаимной помощи с Югославией, где перед этим произошёл военный переворот и прогерманское правительство было сменено на антигерманское. Сразу после этого Германия атаковала и оккупировала нашего нового союзника.

В этот момент, в апреле 1941 года, ситуация для нашего первого удара была весьма благоприятной. 7 танковых, 2 моторизованных, 11 пехотных, 4 горнострелковых, 1 егерская дивизии, 1 дивизия СС (это составляло почти 20% всего вермахта и треть его танковых войск) воевали на Балканах против Югославии и Греции, находясь в естественном стратегическом мешке. В их числе была и 1-я танковая группа Клейста, позже ставшая главной ударной силой группы армий «Юг» и совершившая поход до Ростова. Соответственно, у РККА была замечательная возможность выйти этим войскам в тыл, пройдя при этом через Румынию, являвшуюся основным поставщиком нефти для европейских стран «оси». С учётом времени на домобилизацию и доразвёртывание войск западных округов мы бы могли начать операцию в конце апреля или в первые дни мая, когда немцы были в максимальной степени втянуты в Балканскую операцию, и на юго-западном направлении наш удар пришёлся бы почти исключительно по румынам.

Румынская армия была абсолютно недееспособна (по справедливости, ей надо поставить памятник под Сталинградом, именно благодаря «растворению румын в пространстве» удалось так легко окружить Паулюса), она всегда создавала гораздо больше проблем своим союзникам, чем своим противникам. Да и болгары против нас воевать бы не стали. Они три года были союзниками Гитлера, но СССР войну так и не объявили, войск на фронт не посылали, а в сентябре 1944 года, когда Советская армия вышла к болгарской границе, мгновенно капитулировали. Нет особых оснований сомневаться в том, что весной 1941 года они бы поступили аналогично.

Конечно, по уровню подготовки личного состава от рядового до генерала вермахт в тот период был на голову выше РККА. Как показали реальные события 41-го, у нас были колоссальные проблемы и со стратегией, и с оперативным искусством, и с тактикой. Чрезвычайно плохо было налажено тыловое снабжение. Поэтому ряд «альтернативных историков» (я не первый додумался рассмотреть вариант советского первого удара с рациональных позиций без идеологической истерики) предполагают, что Красная армия, начни она первой, потерпела бы такое же сокрушительное поражение, что и в реальной истории. Возражения на это совершенно очевидны. РККА «первого созыва» погибла практически полностью на своей территории летом 1941 года. Западный фронт сразу сгинул в Белоруссии, Юго-Западный чуть позже под Киевом. Более того, Западный фронт «второго созыва» (вместе с Резервным и Брянским фронтами) вторично погиб в октябре под Вязьмой, что стало, видимо, крупнейшим поражением в военной истории вообще. В итоге его пришлось воссоздавать второй раз на протяжении всего трёх месяцев. Всё это происходило на нашей территории и сопровождалось, говоря нынешним языком, колоссальной гуманитарной катастрофой, гибелью миллионов мирных жителей, полным разрушением инфраструктуры, потерей огромных промышленных мощностей и людских ресурсов. Даже те промышленные предприятия, которые удалось эвакуировать на восток, в этот наиболее критический момент войны не работали, поскольку ещё не были установлены на новых местах.

Если бы мы ударили первыми весной 1941 года, то даже при самом худшем развитии событий Западный фронт погиб бы не в Белоруссии, а в Восточной Пруссии (подобно армии Самсонова в августе 1914 года) и Польше, Юго-Западный — не под Киевом, а в Румынии. Это сопровождалось бы разрушением не нашей, а вражеской промышленности и инфраструктуры (включая румынские нефтяные месторождения), гибелью не наших, а их мирных жителей. Даже в случае максимально успешного контрудара вермахт неизбежно лишился бы значительной части танкового парка. Из-за этого утратили бы наступательный потенциал четыре танковые группы, которые и организовали РККА минский, киевский и вяземский котлы, которые летом и осенью 41-го так умело разрывали и разваливали нашу оборону. Да и заправлять оставшиеся танки тоже было бы нечем, поскольку с добычей нефти в Румынии проблемы возникли бы как минимум очень надолго. По-видимому, немцы бы просто «выпихнули» РККА примерно на линию старой границы, но уж никак не под Москву и не до Ростова-на-Дону (а потом до Кавказского хребта).

Однако, скорее всего, даже и такого развития событий не было бы. При всех своих организационных недостатках РККА, ударив первой, владела бы инициативой, что само по себе даёт очень существенное преимущество и отчасти компенсирует недостатки системы управления и отсутствие боевого опыта. Не было бы первого удара люфтваффе по нашим аэродромам, наоборот, был бы удар советских ВВС по аэродромам противника с заведомо ненулевой эффективностью. Главное, что весной 1941 года немецкая группировка на советско-германской границе ещё была не готова к наступлению и уж совершенно не была готова к обороне, которая здесь вообще не предусматривалась. Основная часть немецких войск была развёрнута в приграничных районах в последний предвоенный месяц.
В апреле 1941 года непосредственно против СССР вермахт имел 3 танковых, 1 моторизованную, 1 кавалерийскую и 43 пехотных дивизии. Для сравнения: к 22 июня эта группировка выросла до 17 танковых, 14 моторизованных (в том числе 5 дивизий СС), 1 кавалерийской, 90 пехотных (в том числе 9 охранных и 1 лёгкой), 3 егерских и 1 горнострелковой дивизии, ещё 17 пехотных, 1 моторизованная и 1 горнострелковая добавились в начале июля. В частности, на восток «переехали» почти все войска, воевавшие на Балканах.

Можно предположить, что советский удар на западном направлении (в Польше и Восточной Пруссии) достаточно быстро выдохся бы, поскольку здесь нам противостояли высококачественные немецкие части. Скорее всего, здесь бы мы проиграли, но, как уже было сказано, на чужой территории, а не на своей. А вот на юго-западном направлении, где как раз и находилась большая и лучшая часть РККА, ситуация была бы другой. Румынская армия очень быстро развалилась бы, а болгарская в основном перешла бы на нашу сторону, независимо от позиции своего государственного руководства. С полным восторгом встретили бы нас югославы. А ударить во фланг нашим войскам было бы некому, поскольку, как уже было сказано, 1-я танковая группа немцев воевала на Балканах.

Более того, при подобном развитии событий неочевидна позиция Венгрии. Даже и в реальной истории Будапешт сильно колебался насчёт участия в походе на восток, лишь 27 июня под влиянием немецких успехов Венгрия присоединилась к «Барбароссе». Если бы первый удар нанесла РККА (тем более по крайне не любимой венграми Румынии), энтузиазм Будапешта, скорее всего, вообще обнулился бы и страна осталась нейтральной. Хотя если бы и не осталась — от этого было бы хуже ей, а не нам. И уж с гарантией 100% не ввязалась бы в войну Финляндия (которая в реальной истории оказалась единственным по-настоящему качественным союзником Германии в Европе), поэтому у нас бы не было никаких проблем на севере.

В итоге, даже если бы на западном направлении немцы успешно отразили советский удар, перейти здесь в контрнаступление у них, видимо, не было бы возможности. Им пришлось бы перебрасывать войска на юг, пытаясь спасти свою балканскую группировку и вернуть румынскую нефть. Поэтому наиболее вероятно, что после нескольких месяцев активных боёв фронт бы установился примерно там, где он проходил осенью 1944 года. Из всей советской территории войной бы могла быть затронута лишь та её часть, которая прилегала к Польше и Восточной Пруссии, — запад Белоруссии и Литва.

Правда, превращение осени 41-го в осень 44-го не обязательно означало бы красный флаг над Рейхстагом в мае 42-го. РККА ещё не имела бы того боевого опыта, который приобрела за три года реальной войны, а вермахт не прошёл бы через Москву, Сталинград, Курск, Тунис и катастрофы лета 44-го. Линия фронта проходила бы не от Баренцева до Чёрного, а лишь от Балтийского до того же Чёрного или до Адриатического моря, то есть была бы существенно короче. Это было бы более выгодно Германии как стороне обороняющейся и обладающей гораздо меньшими людскими ресурсами. В пользу Германии было бы укорачивание её коммуникаций и отсутствие на них партизан. С другой стороны, значительная часть немецкой промышленности оказалась бы в радиусе досягаемости советской авиации. Немцы не имели бы остарбайтеров, «хиви», «восточных батальонов», а также пшеницы, леса, марганца, угля, коими они в реальности славно поживились на оккупированной советской территории. Всё это осталось бы у нас.

«Большой тройки», видимо, не получилось бы. Разумеется, Черчилль бы не расстроился, если бы Сталин атаковал Гитлера. СССР и Великобритания, конечно, стали бы союзниками, но, скорее всего, чисто формальными, на уровне обмена информацией. Не было бы никакого ленд-лиза (просто потому, что Советский Союз не попал бы в ту критическую ситуацию, в которой он оказался в реальной истории), однако при таком развитии событий мы бы точно без него обошлись. Британцы бы занялись Африкой, где очень быстро разделались бы с итальянцами, поскольку Роммель воевал бы против нас. А после этого спокойно сидели бы на островах, ограничившись борьбой с немецкими подлодками и наблюдая, как два диктатора бьют друг друга на континенте. Тем более что немцам бы было уже не до подводной войны (по крайней мере в тех масштабах, в которых они вели её в реальной истории). Максимум активных действий, на которые могли бы пойти в такой ситуации англичане, — захват Сицилии.

Совершенно неясно, что делали бы США и Япония. Рискнула бы Япония напасть на США, если бы Германия уже в 41-м оказалась в критической ситуации? А если нет, полезли бы американцы в европейские дела?

Видимо, в Европе между РККА и вермахтом развернулась бы манёвренная война, подобная той, что в реальности шла на советской земле. Возможно, немцы бы добивались в ней определённых эпизодических успехов, однако крайне неблагоприятное начало войны и несопоставимость людских и материальных ресурсов неизбежно решили бы дело в нашу пользу. Можно предположить, что это произошло бы в 1943 году.

Здесь возникла бы уже другая коллизия: где именно мы бы закончили войну — в Берлине или на берегах Ла-Манша? Если бы стала очень высокой вероятность реализации второго варианта, англосаксы, несомненно, форсированно высадились бы во Франции (тем более что немцам бы было не до «Атлантического вала», который и в реальности-то остался в основном мифом), чтобы встретить советских союзников как можно восточнее. В результате, скорее всего, им бы достались Франция и Бенилюкс, а нам, кроме Восточной Европы, вся Германия, Австрия и Дания (что касается Греции, то её континентальную часть мы бы взяли ещё в начале войны, а острова остались бы за англичанами). Насчёт судьбы Италии и Норвегии возможны разные варианты.

Нельзя исключать, что встреча на Рейне переросла бы в войну между союзниками, причём её инициатором мог бы стать Сталин. Ресурсы СССР были бы гораздо больше, чем в реальном 45-м, отсутствовал бы личностный фактор отношений между вождями «Большой тройки» (взаимное уважение, возникшее между тремя этими выдающимися личностями, оказывало на них сильное сдерживающее влияние), США ещё не имели бы атомной бомбы. Тем не менее такой вариант представляется не очень вероятным. Слишком велика была экономическая мощь англосаксов, слишком сильны их флот и авиация. Сталин это прекрасно понимал. Англосаксы, со своей стороны, понимали, что не имеют шансов в наземной войне против СССР. Поэтому победители бы с чувством глубокого взаимного отвращения поделили Европу, как это и произошло в 1945 году.

Таким образом, война бы окончилась примерно так же, как и в реальности, только значительно раньше и с несравненно меньшими жертвами у всех участников. Наши потери составили бы не 27 млн, а вряд ли больше 2 млн человек (это были бы почти исключительно потери вооружённых сил). Материальный ущерб, понесённый нашей страной, естественно, был бы на несколько порядков ниже, чем оказался в реальности. Общеполитические последствия войны, как кратковременные, так и долговременные, тоже были бы примерно теми же, что и после настоящей Второй мировой. Не было бы, как уже говорилось, никаких проблем и с формально-юридической стороной дела, на роль жертвы агрессии Гитлер не подходил уже как минимум с 39-го.

Ну и конечно, война не имела бы такого сакрального значения в нашем сознании, как сейчас. Мы гордились бы ещё одной выдающейся военной победой, но вряд ли войну назвали бы Великой Отечественной. И даже если бы это название придумал агитпроп, оно бы не прижилось (как в 1914 году не пошёл термин «Вторая Отечественная»). С точки зрения отстаивания геополитических интересов всё было бы отлично. Да и факт «освобождения Европы от коричневой чумы» тоже никуда бы не делся, поскольку Гитлер именно и был коричневой чумой. Но святости в войне бы не было, поскольку она не проехалась бы по нашей территории и судьбам всех без исключения. И не бился бы в тесной печурке огонь. И не уходила бы в лес смуглянка молдаванка. И враги бы не сожгли родную хату.

И возможно, это тоже было бы к лучшему. Мы бы более адекватно оценивали свою роль в истории и меньше страдали нынешней смесью мании величия и комплекса неполноценности. И власть наша не могла бы легитимизировать себя через май 45-го (а она каким-то удивительным образом умудряется это делать до сих пор, хотя не имеет к Победе совсем никакого отношения). Таким образом, со всех точек зрения очень жаль, что 69 лет назад мы не начали первыми.

Впервые текст был опубликован в журнале «Русская жизнь»