Икону не разглядывают. Перед ней молятся

Почему я поставила эту тему для обсуждения? Она для меня больная.Каждый день я встречаю в гайдпарке нелицеприятные отзывы о РПЦ. И вспоминаю своё детство. Мама с папой - оба члены партии. И сколько себя помню - Бог, церковь всегда присутствовали в нашей жизни. Чтобы меня окрестить - мама везла меня в Ташкент. Иначе бы её не только выгнали из партии, но и с работы. А она была зам директора училища.У нас была икона, прекрасная, старинная. Еще прабабки. Её прятали и доставали на пасху, закрыв окна и двери. Красили яйца и мама тщательно прятала крашенную кожуру, чтобы никто не заметил.И свой детский алюминевый крестик я ложила под подушку.
Да! Мне тоже противно видеть наших сытых ,наглых олигархов, стоящих в храме. Уж у них точно Бога нет ни в душе, ни на совести.Но Россия не из них одних состоит.А сейчас моя дочь, ей 20 ходит в церковь, ещё чаще чем я. И подружек водит. Все красивые, умненькие, будущие архитекторы.Что их тянет туда? Может просто гены прабабок? Пусть в церквях висят прекрасные иконы, пусть туда ходят наши дети, не под палкой, а по зову души. Им Россию строить. Может у них получится лучше, чем у нас.

 Не так давно группа деятелей науки и культуры обратилась к Дмитрию Медведеву с призывом отказаться от страхов в отношении передачи Церкви её имущества: «Мы полагаем, что вопрос сохранности памятников искусства, о которой пекутся противники возвращения церковного имущества, может быть успешно решён и в условиях нахождения этих раритетов в церковных стенах». Среди подписавших письмо был заведующий кафедрой мировой литературы и культуры МГИМО, профессор Юрий Вяземский.

  – Во всей истории передачи Церкви её имущества меня больше всего заботят иконы. И мне показалось очень странным, что сам вопрос, возвращать их Церкви или нет, вообще возник. По целому ряду причин.

Первое. Я считаю себя художником, писать повести, рассказы и романы – это моя основная профессия. В то же время я человек верующий и чётко понимаю разницу между религией и искусством. Так вот иконы – с моей точки зрения – никакого отношения к искусству не имеют. Принципиально. Потому что они созданы совершенно для другого. Они несут в себе совсем иную функцию. Они не созданы для того, чтобы люди на них просто смотрели. Они нужны, чтобы люди перед ними молились. И молясь, общались с Богом. А искусство, художественное творчество – это изначально другое. У него есть вполне конкретная цель: играть с самим собой с целью познания самого себя. Поэтому когда вдруг пошло обсуждение, отдавать иконы Церкви или не отдавать, мне это показалось чрезвычайно странным: а где же им, иконам, ещё быть, как не в Церкви? В крайнем случае икона может жить у тебя дома, но речь сейчас не об этом.

 Второе. Иконы никогда не оказались бы в музее, если бы не было гонений на Церковь, если бы не вешали священников, не грабили храмы, не растаскивали церковную утварь. В этом смысле музейные работники, конечно же, спасли иконы – вытащили их из грязи и стекловаты. Студентом я много ездил по различным заброшенным храмам и видел, в каком состоянии там всё находилось. Музеи приютили множество икон, согрели и оберегли. Стали для них своего рода детским домом, приютом, интернатом. Но сейчас, когда эта тьма закончилась, засиял свет и появилась Церковь, которая не переживает гонений, у культовых предметов появилась мать, которая хочет их взять к себе. И которой их, по моему мнению, нужно вернуть. Естественно, поблагодарив воспитателей, мачеху, опекунов: «Спасибо! Спасибо, что сохранили и спасли. Мы вам кланяемся до земли!» Но поймите, ребёнок-то не вам принадлежит…

 В связи со всем этим я и подписал письмо. Хотя напрямую там об иконах не говорится. Письмо чрезвычайно нежное. И готовящийся законопроект, о котором сейчас все говорят, касается главным образом недвижимости, признаёт существование и важность музейных фондов и не собирается никаких икон из этих фондов тут же изымать. Хотя будь моя воля – я бы забрал. Иконе в музее делать нечего. Перед ней надо молиться…

 – Статуи и фрески из музеев тоже забрать и установить в храме?

 – Картины, которые существовали в католических храмах, и скульптурные изображения и даже фрески – всё это было именно благоукрашением храма. Гениальным, вдохновенным – но благоукрашением. На фрески и картины никто не молился.

 С иконой – всё иначе. Между человеком и иконой возникают совсем другие отношения. Вернее, именно с иконой, а не с картиной, отношения и могут возникнуть. С иконой мы общаемся. Мы к ней обращаемся. Мы перед ней опускаемся на колени, чтобы просить прощения… Нам не нужно разглядывать, как клалась охра, как иконописец закруглил линии и как построил композицию. В нашей душе в это время творится совсем другое. И такое чувство в человеке не может вызывать просто картина.

 Сравнивать икону Рублёва с картинами Рафаэля невозможно. Это в корне неправильно.

 – Но если у Церкви нет возможности обеспечить режим сохранности той или иной иконы…

 – Церковь сегодня занимает по этому вопросу очень гибкую позицию.

Много икон готовы оставить музеям – особенно древних. Уже не раз говорили, что никто не собирается забирать «Троицу» Рублёва из Третьяковки.

 У меня появляется другой вопрос: почему те же самые музейные работники не могут помочь Церкви ту или иную икону отреставрировать и должным образом сохранить? Это – технический вопрос.

 И его должны решать между собой конкретные люди с двух сторон. Думаю, этот вопрос разрешим.

 Я чрезвычайно много путешествовал по Греции. Ни разу не встречал там музея икон… Прекрасные старинные иконы висят в храмах. Не слышал о том, чтобы им мешали свечи. Зато видел, как люди со всего мира, иногда на коленях, прямо с корабля, к этой иконе приползали, поднимались иногда по очень крутым лестницам – и всё для того, чтобы ей поклониться, просить у неё, чтобы помогла, чтобы исцелила, чтобы наставила.

 Думаю, если бы можно было спросить Рублёва, как он относится к тому, что его икона висит не в храме, он бы ответил: «Это не моё творение. Я долго молился Богу, и Он написал её моей рукой. Я здесь только соавтор». Наверное, Андрей Рублёв был бы удивлён, что икона висит на стене как натурщица. Это, если угодно, духовная вивисекция священного предмета. Это святая икона, а её разглядывают…

 – Некоторые искусствоведы считают, что собрать много икон в одном музейном зале – это значит дать людям возможность увидеть русскую культуру в развитии, сразу и глубоко в неё погрузиться.

  Так можно в музее много чего собрать. Например, красивых девушек, сказав, что ими нужно любоваться. Особенно удачно, что их можно сопоставлять. Эта девушка – из XVII века, вторая – из XVIII, третья – из XX… Как же мы её выпустим в мир, с ней же может произойти всё, что угодно – там же вообще кризис. Девушка нуждается в специальном уходе, мы обязаны следить за её нравственностью.

 Думаете, я преувеличиваю? Но ведь иконы – это тоже в каком-то смысле живые существа. Или существа ангельские. Они живут своей жизнью. Иногда начинают плакать, иногда кровоточить. У любого живого существа есть свой – особый, только ему подходящий – дом. И для иконы такой дом – не музей.

 Музей – очень тяжёлый, неестественный оклад для иконы. В нём сохряняется форма, но убивается дух. Я не могу прийти в Третьяковку и молиться на рублёвскую «Троицу».

 – Почему, на ваш взгляд, тема передачи Церкви имущества религиозного назначения возникла именно сейчас?

 – Потому что Церковь стала возвращаться к полноценной жизни. С каждым днём к вере приходят новые и новые люди. И естественно, что верующим хочется восстанавливать храмы. Пастырям и пастве радостно возрождать приходы и монастыри. И в них нужны иконы! Но сегодня в провинципальных храмах иногда нет денег даже для того, чтобы написать самую простенькую иконку и положить её на аналой в центре храма. А в это время сокровища духовной жизни хранятся в музейных фондах, в руках людей, из которых половина – неверующие. Это абсурд. Людям не на что молиться, а иконы закрыты в подвалах.

 – А не кажется ли вам, что простого прихожанина не очень волнует проблема возвращения Церкви её имущества? Он ведёт свою духовную жизнь, исповедуется, причащается – и ему этого достаточно…

 – Очень странная логика. Повторюсь, икона – не картина. И её появление в храме меняет что-то в жизни этого храма, если даже зримо ничего не происходит. И если икона начнёт на простого прихожанина воздействовать, ему уже не будет всё равно. Он может не понимать, кто на него в этот момент смотрит, но икона-то понимает. И человек не может не меняться под этим взглядом. Она-то приходит к нему на помощь. А иначе откуда все эти люди, которые стоят у иконы на коленях…

 Мы все говорим, что наша страна – верующая, что восемьдесят процентов – православные. Но нам нужна помощь, чтобы в вере укрепляться. Иконы могут помочь – но тогда, когда человек перед ними предстоит. Хотя для этого нужно, чтобы они простили, чтобы захотели помогать.

  – А они простят?

– Бог – милосерден. Они должны простить. Но чтобы это произошло, надо хотя бы попытаться попросить прощения. Хотя бы сделать шаг навстречу Богу и Его иконам. Или хотя бы ощутить в себе стыд за содеянное или страх за то, как ты живёшь. По моему глубокому убеждению, взаимодействие Бога и человека строится по закону Сретения – то есть встречи. Надо сделать хотя бы маленький шаг в Его сторону, и тогда Он шагнёт к тебе.