Оглянись на дом свой

Когда в октябре 1961 года на  XXII съезде КПСС было объявлено о построении материальной базы коммунизма к  1980 году, мне было 19 лет. Прикинув, я подумал, что хоть поздновато, но еще успею попользоваться благами. Впрочем, западная пропаганда, доносившаяся по  радио сквозь глушилки, утверждала, что ничего подобного у Советского Союза не  получится, как, скажем, не получилось догнать Америку по молоку, маслу и мясу на душу населения (другой провалившийся хрущевский почин)... Вообще нашей власти было всегда свойственно обещать народу журавля в небе, когда он и синицы в руке не держал, но, удивительное дело, народ каждый раз откликался и в единодушном порыве готов был творить чудеса… Недаром физиолог И. П. Павлов писал: «У русского до такой степени развита вторая сигнальная система, что объективная реальность для него ничто. Слово для него всё!»

Очередной после Великой Отечественной войны порыв вдохновения наступил вместе с хрущевской оттепелью – молодежь охотно отправлялась в Казахстан на  освоение целинных и залежных земель, а также в Сибирь на так называемые стройки коммунизма. Я был призван на срочную службу в войска ПВО и считал, что тоже отдаю свой посильный долг Родине и Отечеству, как бы воплощавшим мать и отца. Но  постепенно во мне, таком правильном, марксистски настроенном, стали прорастать сомнения, что все делается так, как должно, и идет туда, куда нужно… Казалось бы, тяжелое наследие преодолено, культ личности осужден, ГУЛАГ упразднен, а  пострадавшие реабилитированы, в том числе посмертно, но народ так и остался в  тисках. Обучение и медицина, вроде, бесплатны, но не за счет ли той же  недополученной заработной платы, едва позволявшей большинству сводить концы с  концами… А качество потребительских товаров, а одежда, обувь… А качество продуктов питания… А качество обслуживания…То есть качество жизни… Но главное даже не это, главное – отсутствие гражданских свобод и права быть самим собой, приоритет коллективного сознания над личным, в то время как очевидно, что только личность создает духовные ценности, но отнюдь не коллектив. Коллектив вторичен по отношению к личности, вспомним хотя бы Христа. Личность же  нивелировалась, инициатива не поощрялась, личное предпринимательство – основа общественного благосостояния – было чревато судебным преследованием.

Идеология коммунизма к концу восьмидесятых скукожилась до размеров фигового листка, едва прикрывавшего одряхлевшие причиндалы, уже неспособные к воспроизводству. И все вспомнили статьи Чаадаева, сказавшего, что если Россия на что-то и сгодится, так лишь на то, чтобы когда-нибудь преподать человечеству какой-то страшный урок. Как в воду глядел. Переломным для судьбы страны стал тот самый 1980 год, когда вместо «окончательного построения материальной базы коммунизма» силенок хватило лишь  на липовую московскую олимпиаду, которую из-за ввода наших войск в Афганистан бойкотировали более 50 стран.

Тогда я и многие, кого я знал, стали реально ощущать себя в заточении, почти в тюрьме. Самим собой ты оставался лишь  в собственной подкорке, в мозгу, где на внутреннем экране можно было прокручивать заветные идеи, фантазии и желания… Так тогда и жили, подчас не  отдавая себе в этом отчета, просто считая, что по-другому не живут, что такова жизнь… А вот некоторым в этом смысле не повезло – упала с глаз пелена, и  открывшийся за ней удручающий пейзаж отозвался болью в сердце, которая с тех пор уже не проходила, становясь когда меньше, когда больше, но не утихая даже  во сне.

Нет, пожалуй, какие-то полгода, когда старое, советское стало разваливаться, а новое, обещанное как некий аналог Запада – с демократией, свободой слова и всякими там институтами гражданского общества, контролирующими власть, – стало намечаться, сердце, пожалуй, не  болело, и вместо боли в нем жила эйфория, ожидание неизвестного прекрасного будущего. Но потом… потом был расстрел танками парламента, две чеченские войны, и в итоге власть досталась спецслужбам, разумеется, переименованным, хотя все тем же, не знающим человеческих норм и законов, однако заявившим, что именно им  в последний момент удалось подхватить и удержать на крюке падающую в пропасть Россию. Что ж, может, так оно и было, история воздаст должное сокрытому подвигу наших спасителей, но только вот Россия так и осталась висеть на том крюке, руки по швам, как марионетка, которую снимают с крюка только по надобности хозяев для демонстрации безмерной к ним любви, да классического совкового «одобрямс».

Ну да, нужна была приватизация, свободный рынок… но почему при этом одни стали скандально богаты, а другие скандально бедны.

Разве природные ресурсы – газ, нефть, уголь, лес – не  принадлежали изначально, перед стартом всем и каждому поровну. Победил тот, кто финишировал первым? Но честны ли были правила забега? И почему, скажем, топ-менеджер сегодняшнего Газпрома, объявляющего себя в рекламных роликах национальным достоянием, в день получает столько, сколько среднестатистический гражданин России не получает за год? Где наша доля в этом достоянии, кто ее  украл? Почему сегодня одна тысяча госчиновников получает столько же, сколько триста тысяч школьных учителей? То есть не в три-пять раз больше, как, скажем, в благополучной Швеции, а в триста… Как это могло случиться в стране, семьдесят лет, пусть скорее на словах, чем на деле, провозглашавшей социальное равенство? Как народ все это проглотил?

«Перестройка» начиналась с идеи, что у социализма может быть человеческое лицо и ускоренное экономическое развитие, достаточно-де лишь дать обществу побольше прав и «приоритет общечеловеческих ценностей»… А оказалось, что социализм – это такая специфическая организация общества, где все сверху донизу попадает под контроль государства, которое и  нянька, и кормилец, и судья, иначе это не катит. Человек же устроен так, что когда он свободен, он творит, он строит, он заботится о себе и своих ближних, он создает планы на жизнь и реализует их в соответствии со своими интересами и  способностями, он полон чувства ответственности. А когда человек находится под колпаком, когда его пасут с утра до вечера и даже ночью, тогда он или бунтует и  гибнет, или волей-неволей становится тем, что от него хотят, – послушным, безответственным рабом. Нет, хуже  – иждивенцем и нахлебником. В этом корень зла социализма, как общества безответственных. Государство развращает своих подданных и развращается само – энтропия неизбежна.

Но смог же Запад создать некий устойчивый симбиоз личного и государственного, частного и общего. Почему же у России не  получается? Разве все ее достижения трех последних столетий, поставившие страну на одну доску с ведущими мировыми державами, случились не благодаря сближению с  Западом, чей рафинированный гений оплодотворил ее дремавшую гениальность? И  какой тогда смысл в нынешнем зашкаливающем национализме России, в  вопле ее толпы, что мы «самые-самые»? Куда полезней было бы признаться в собственных недостатках и сослаться на мнение того же Дмитрия Сергеевича Лихачева, которого невозможно заподозрить в  русофобстве и который тем не менее утверждал: «Никакой особой миссии у России не было и нет! … Не надо искать никакую национальную идею для России – это мираж».

Новое время отмечено не только тем, что одни вдруг в одночасье стали богаты, а другие, и прежде всего интеллигенция, так сказать, мыслящая часть народа, бедны, но и новой ложью, которой теперь прикрывается это вопиющее неравенство, – беспардонной и циничной ложью, помноженной на лицемерие. А ведь жажда хоть какой-то маломальской справедливости – это одна из исконных черт и характеристик русского народа. Советская власть была условно коллективным собственником, а теперь та же самая власть стала персонифицированным собственником без нужды в какой бы то ни было внятной идеологии. Великое открытие нашего времени – править можно и без мифологем. Достаточно держать в руках несметные богатства страны, обеспечивая народу с его привычно скромными запросами хотя бы прожиточный минимум, и баста.

По сути капитализм в стране так и не наступил, частная собственность, его основа, не получила никаких прав, а  сложилось нечто феодальное, патримониальное, с хозяином во главе, наложившим руку на все формы собственности, кому бы она ни принадлежала – олигарху или фермеру: все можно в любой момент отжать, отнять, перетасовать… Вот причина тотального послушания условных собственников и безусловных бюджетников – те и другие стали, а по сути остались, рабами системы, ее заложниками и крепостными. Еще сто лет назад Василий Розанов писал, что вся собственность в России выросла по преимуществу не в результате труда, а из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал».

Получилась очередная автократия, разве что еще более сконцентрированная, с тотальной подменой понятий всего и всея и установкой на то, что чем меньше в стране останется независимых, самостоятельно мыслящих людей, тем спокойней для властей, чем глупее народ, тем успешней правитель…