Скверная история, или "Об этом надо писать! – 2"

Не скрою, у меня был сильный соблазн назвать эту заметку иначе – "Отец русской демократии". Но "Скверная история" гораздо точнее.

История в самом деле скверная. Неделю назад я написал небольшую заметку "Об этом надо писать!". О мерзости, проскользнувшей у Пионтковского: возмущенный сдержанным отношением Носика к движению дальнобойщиков, он походя назвал Носика "еврейским фашистом".

Смысл заметки сводился к тому, что у фашизма не бывает национальности и педалирующий этническое происхождение фашиста становится фашистом сам.

Вещь, в общем, вполне очевидная. Допустим, в полемическом задоре мне захочется как-то сильно уесть, скажем, того же Пионтковского, и я в сердцах назову его не просто "дураком", а "русским дураком" (или "польским дураком" – я не знаком с этническими корнями Андрея Андреевича). Что получится? Получится, что я сам стал фашистом, русофобом (или полонофобом) и в этом смысле тоже дураком, безотносительно к тому, насколько мой "дурак" точно характеризует адресата. Во времена нашей с Андрей Андреевичем молодости этому учили в школе. Но, видимо, не всех.

Я догадывался, что текст мой не будет опубликован широко, о чем и написал в самой заметке. Впрочем, не сомневался, что сам Андрей Андреевич с ним познакомится. Но мне и в голову не могло прийти то, что произойдет дальше. Произошло же следующее.

Андрей Андреевич ОЧЕНЬ обиделся. И это неплохо – значит, скальпель в самом деле задел опухоль (и замечу – злокачественную). А вот дальше мой герой не нашел ничего лучшего, как поставить СМИ, о котором шла речь в заметке (открою тайну – это "Каспаров.ру") ультиматум: или я, или Зеличенко. Будете публиковать охальника – ноги моей у вас не будет.

Когда я обнаружил, что "Каспаров" меня что-то уж очень долго не публикует, я потребовал объяснений, которые info@kasparov.ru мне любезно и предоставил. Нас вынудили выбирать: Пионтковский или Зеличенко, мы выбрали Пионтковского. Коротко и ясно: бизнес и ничего личного: его аудитория шире, со всеми вытекающими. Сами понимаете.

Честно говоря, я понял не сразу – уж больно это было неожиданно: человек в весьма почтенных лета, претендующий на то, чтобы быть идеологом и совестью оппозиции, ведет себя, как капризная девочка. Но это – чтобы сказать помягче. Трибун демократии использует для расправы с оппонентом (и даже не политическим – личным) телефонное право. Антисоветчик с райкомовским стилем. Это уже не просто душок национализма-нацизма. Это что-то гораздо более глубокое. Оказывается, мы не одним делом занимаемся – показываем обществу зеркало и нащупываем путь, как выбраться из трясины. Оказывается, мы занимаемся чем-то совсем другим: любуемся сами собой и требуем от окружающих, чтобы они тоже любовались нами.

Это было для меня чем-то новым. По жанру моих статей я не помню ни одного сколько-нибудь публичного деятеля протеста, которого мне за почти десять лет публицистической работы так или иначе не пришлось бы задеть. Иногда люди обижаются. Иногда вступают в личную переписку. Но такого... Нет, такого не было.

Кого Пионтковский наказал? Меня? Нет, конечно. Возможности читать правду, правду часто горькую, правду, о которой другие не говорят, он лишил читателей "Каспарова".

И наверное – каких-то других сайтов: не знаю, кому еще он поставил такой ультиматум.

Кроме "Каспарова" и "Эха", я не отслеживаю издания, которые меня публикуют. Публикуют, и хорошо – дверь открыта, приходите, берите: в моем ЖЖ russkiysvet.livejournal.com каждый день появляется одна новая статья. Все они пишутся для вас. Не для меня: обнажением общественных язв ни капитала не накопишь, ни круга друзей не расширишь. Но тут ничего не поделаешь: как заметил Окуджава, пишешь как дышишь. У каждого свой путь, и нас не спрашивают, нравится ли он нам. Впрочем, я на свой не жалуюсь. Хотя, возможно, и был бы богаче, если бы тратил время, отдаваемое писательству, какому-то другому ремеслу.

Но занимаюсь я именно этим делом. И признаюсь вам – оно не простое. Проблема не в том, чтобы сказать – проблема сказать сколько-нибудь громко. Владельцы рупоров и держатели микрофонов очень осторожны с усилением моего голоса. Иногда им не близко содержание, но гораздо чаще это обычный страх последствий: опасения обвинений в экстремизме или опасения обиды того или иного деятеля во власти или деятеля протеста. И попробуй – брось в них камень. Особенно – сегодня. В общем, и без товарищеской заботы Андрея Андреевича мне хватало глушилок. Конечно, вы, читатели могли бы стать лучшим микрофоном, но – увы! – гражданские скорби, о которых я пишу, и вам приятно читать только очень немногим.

Так что без жалоб не обошлось и у меня. Но писать эту заметку меня заставили всё же не личные переживания. Во всяком случае – не только они. Тут, в самом деле, скверная история. Очень скверная. И дело, конечно, не в одном Пионтковском. Проблема гораздо шире, и о ней необходимо говорить громко. Очень громко. Как можно громче.

Проблема в том, что в нашем больном обществе метастазы захватывают мозг. Проблема в том, что лучшие люди общества не настолько хороши, чтобы справиться с теми задачами, которые на их плечи возлагает жизнь, или, если не боитесь высокого штиля, история. Нам нужно быть очень честными, очень мудрыми и очень добрыми. А мы не можем. Ни первого, ни второго, ни третьего. Пытаясь быть умненькими прагматиками, мы перестаем быть даже честными. Про остальное я просто не говорю: попробуй оставаться добрым в обществе, пропитанном агрессией, и попробуй быть мудрым, когда не можешь быть ни честным, ни добрым.

Примеры здесь можно приводить бесконечно. И нужно приводить. Пока мы не увидим себя в зеркале такими, какие мы есть. Но дело не в том, что таких примеров много. Дело в том, что нет контр-примеров. Совсем нет.

Что это значит? А значит это то, что, обличая вполне реальные преступления власти, мы не способны предложить обществу себя в качестве альтернативы. И в результате наши обличения несут не столько позитивный, сколько негативный заряд. Люди же всё видят. И их реакция – "чума на ваши оба дома" – не повышает планку терпимости к подлости власти, а наоборот – снижает. Если эти плохие и те плохие, а еще и вон тот Запад, как старательно разъясняет им телевизор, тоже плохой, значит выходит, что все плохие и всё плохо, а хорошего ничего нет и быть не может. И значит, эта плохая власть вовсе и не плохая, а единственно возможная. А все мечты о лучшем – только мечты. И надо держаться за то, что есть, чтобы не стало хуже.

В этом-то и беда: мы не имеем права быть скверными. А хорошими мы быть не можем.