Андрей Макин - Невидимый в России

С интересом прочитав в недавних Известиях интервью с бывшим соотечественником Андреем Макином (Андрэ Макин), задалась целью почитать-таки его основные вещи. Стала смотреть в магазинах – поиск ни к чему не привел. В Озоне обнаружились 3 его вещи – и все на французском и английском. «Что же это такое, - недоумевала я, - ну почему явно талантливого писателя у нас не переводят?» Хотя его не причисляют к «заумным философам». Да и сам он соглашается с определением своего творчества как «беллетристика» , что подразумевает доступность для рядового читателя написанного и мало-мальски интересный сюжет.

Решив разобраться в ситуации, нашла давний материал в Русском Репортере, который дал мне некоторые ответы на мои вопросы – предлагаю и вам ознакомиться с ним:

Андрей Макин 1957, французский беллетрист из Красноярска

Кто:

Ходячий оксюморон: человек русский, а писатель иностранный (из 11 имеющихся книг ни одной на родном языке) — и даже награжденный Гонкуровской премией, которую французы, как известно, только своим и дают.

Успех Макина во Франции можно, не опасаясь речевых штампов, назвать сказочным: в этой истории чудо явно присутствует. Эмигрировав из СССР во Францию в 1987−м, тридцатилетний тогда Макин (ударение следует ставить на втором слоге: советского эмигранта можно еще кликать на русский лад — Гонкуровского лауреата негоже) написал дебютный роман. Чудо, впрочем, случилось не сразу: Макин стал героем сказки не русской, когда все, немедленно и по щучьей щедрости, а традиционной западно-европейской.Первый роман Макина во Франции замечен не был, равно как второй и третий; сам писатель вел, говорят, нищенский образ жизни, мерз, голодал и ночевал не то на вокзале, не то на кладбище (тут свидетельства очевидцев расходятся), — и только после того как он основательно помучился, явилась добрая волшебница. Ее звали мадам Галлимар и она возглавляла одноименное издательство, самое знаменитое во Франции. По случайному стечению обстоятельств она самолично прочла четвертый роман безвестного Макина («Французское завещание»), провозгласила автора новым Набоковым, а книгу издала огромным тиражом. В 1995−м «Французское завещание» было номинировано на Гонкуровскую премию и конкурирующую премию Медичи — и получило обе, чего вообще-то не бывает. Итог: Макин стал весьма состоятельным человеком и получил звание «нового Пруста» (с Набоковымкак-то не сложилось); суммарный тираж его романов во Франции составил более 3 млн экземпляров; книги переведены и изданы в 40 странах — России, что примечательно, в этом списке нет. Единственный его роман, переведенный на русский (то самое «…завещание»), вышел в № 12 журнала «Иностранная литература» за 1996 год — и все.

Что:

Все книги Макина так или иначе обращены к России: и дебютная «Дочь героя Советского Союза» — перестроечный роман о советской переводчице-интердевочке, и «Во времена реки Любовь» — история любви подростков из приамурской деревни, и «Реквием по Востоку», где Макин выводит единый алгоритм «русской судьбы», в основе которой лежит трагическая цикличность, неспособность разорвать порочный круг насилия и страдания… Впрочем, перечислять непереведенные книги неизвестного в России писателя — дело неблагодарное. Остановимся на единственной переведенной.

«Французское завещание» принято считать романом автобиографическим (хотя сам автор ни разу это допущение не подтвердил, однако же и не опроверг) главным образом потому, что его ключевой фигурой является бабушка рассказчика, француженка Шарлотта Лемонье, переехавшая в Россию в незапамятные времена и теперь обитающая в волжских степях, в маленьком русском городке с изобретательным названием Саранза. Имевшуюся в детстве франкоговорящую степную бабушку, к тому же образованную, элегантную и доброжелательную, французы сочли достаточным объяснением того удивительного факта, чтовнучок-эмигрант пишет теперь книжки на французском как на родном.

Возможно, бабушка и впрямь была — по крайней мере, загадочная пожилая дама, знакомящая героя с языком и культурой Франции долгими русскими вечерами, появляется и в нескольких других романах Макина.

Эту старую, уютную, семейную, полупридуманную Францию, возникшую, точно галлюцинация, на берегу Волги в богом забытой Саранзе, рассказчик проносит через все детство и забирает с собой во взрослую жизнь. Эта Франция была и остается для него не какой-то конкретной заграницей, но воплощением всего родного, светлого, несоветского, но при этом, пожалуй, русского. А язык этой эфемерной страны так и не становится языком одной из стран Западной Европы, оставшись навсегда интимным семейным кодом… И вот вам результат — десяток стоящих книг на хорошем, чуть старомодном (эту особенность с умилением подчеркивают все критики) французском.

Если макинская Шарлотта-Изергиль и легенда, то легенда, безусловно, красивая. Хочется верить.

Как:

«Дело в том, что Шарлотта как бы сохраняла свою экстерриториальность под русским небом. Жестокая история огромной империи, с ее голодом, революциями, гражданскими войнами, не имела к ней отношения… У нас, русских, выбора не было. Но она? Глядя на Россию глазами Шарлотты, они не узнавали свою страну, потому что то был взгляд иностранки, иногда наивной, но зачастую более проницательной, чем они сами. В глазах Шарлотты отражался тревожный, полный стихийных откровений мир — непривычная Россия, которую им нужно было познать…» («Французское завещание»).

Почему…

…Макина, Гонкуровского лауреата, чье творчество всерьез исследуют западные литературоведы, не издают в России? Потому что перебежчик?Не по-нашенски пишет? За державу обидно? Это вряд ли. Писательскую нацпринадлежность можно, как известно, сделать предметом нацгордости независимо от географических и лингвистических предпочтений самого писателя (Набоковым же мы гордимся). Получи Макин своих Гонкуров сейчас, перевели бы его на раз, приделав к обложке нашлепку «Наши за границей»… Но тогда, в 95−м, до книгоиздательского и переводного бума в России было еще как до звезд. Макин удостоился единственной публикации в толстом журнале, причем в ужасающем переводе. Чего стоит одна «экстерриториальность», которую Шарлотта «сохраняла под русским небом»! В оригинале: «comme une extra-terrestre» — я, например, французского не знаю, но даже начального английского или хотя бы минимального знакомства с голливудской продукцией достаточно, чтобы понять, extraterrestre — это инопланетянин… Толстожурнальным критикам Макин не понравился — даже самым разумным судьям почему-то не хватило вменяемости, чтобы понять: «плохой перевод» не равно «плохой писатель». В журнале «Знамя» Татьяна Толстая с непостижимой злостью (объяснить которую можно разве что завистью, но подобное толкование я, естественно, отметаю) утыкала автора осиновыми характеристиками: «словесный метис», «лингвистическая химера», «литературный василиск», «помесь петуха и змеи». Впрочем, трудности перевода — не единственный повод для негодования. У той же Толстой: «Так не пишет русский для русских, так пишет русский для французов… [Макин] пришел все с тем же багажом путешествующего циркача: траченным молью зайцем из цилиндра, разрезанной пополам женщиной, дрессированными собачками — “Сибирью”, “русским сексом”, “степью”, картонным Сталиным, картонным Берией… — пришел, и ведь добился внимания, и ведь собрал все ярмарочные призы». Коллеги по русской словесности праведный толстовский гнев разделили. Макин был обшикан, загнан под лавку и там забыт. Впрочем, это проблема явно не Макина — скорее русской словесности; ему-то, в сущности, все равно: у него есть своя очень даже приличная и доходная лавка.