Граждане Арктики. Тот, кто владеет Севером, владеет всем миром

Человечество пытается понять Арктику с XI века. Одно только перечисление экспедиций, открытий и трагедий, связанных со Страной ледяного ужаса, как называл ее норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен, может занять целую жизнь. Тем не менее мистическая страна площадью около 27 миллионов квадратных километров никогда не оставит в покое ни мечтателей, ни прагматиков.

Россию и русский характер связывают со льдами Арктики не только политические и экономические амбиции. Иногда кажется, что сама по себе Арктика и есть Россия и ее люди. Маляр, чертежник, сержант комендантской роты, журналист, писатель и бродяга Игорь Воеводин провел на северах одну из своих жизней. Сегодня мы представляем читателям "Известий" отрывки дневниковых записей об Арктике и ее людях, сделанные Воеводиным на борту знаменитого атомного ледокола "Арктика".

День первый. Баренцево море

Ледокол "Арктика" построен не для круизов. Это не современный комфортабельный "Вайгач" с лифтами, который мастерили финны. "Арктика" - рабочая лошадка тяжелых льдов и высоких широт. Пока отмахаешь семь этажей из трюма на мостик, аккурат семь потов с тебя и сойдет, и сердце ломится в ребра перепуганным перепелом, и ломит кровушка в виски, и ловишь ртом воздух, как акула.

Гиподинамия и гипоксия - вот две беды полярных мореходов. Первое потому, что нет лишнего места на судне. Второе - в атмосфере высоких широт не хватает до двадцати пяти процентов кислорода, и организмы изнашиваются гораздо скорее - как любимые костюмы...

- Вот и не будем мы строить никаких лифтов, - сказал Юрий Кучиев, первый и легендарный командир атомохода. - Пусть ходят пешком...

Его имя на Севере произносят с придыханием. Как, например, Папанина. Так что десять кругов вокруг бортов после обеда в любую погоду. В ведро и в шторм, в стужу и в оттепель... После обеда все свободные от вахты нарезают круги по ледоколу. Впрочем, любители спорта заменяют променад волейболом в спортзале - за полчаса выдыхается и чемпион.

Привыкаешь, но все равно хитрый организм экономит силы - ведь рейсы бывают и по году. Это только считается, что вышли на четыре месяца. В срок, как правило, суда не возвращаются - надо работать. Без ледокола по Арктике не ходят.

День третий. Пролив Карские Ворота

Корабельное время - это очень удобно. На ледоколе "Арктика" три часа разницы с Москвой - где бы ты ни находился. Любуешься ли ты тонкими голубыми льдами в проливе Вилькицкого, или швыряют тебя к небесам семь баллов у мыса Святой Нос. И кажется, что ты совсем недалеко от дома - всего-то три часа разницы...

- Земля-то? - переспросил меня боцман Федос, вышедший в свою сорок какую-то навигацию. - А как же? Снится матушка, да... Почитай, год на сушу не ступать - так хоть во сне увидеть...

Федос щеголяет в лихо заломленном на левое ухо берете. Длинный нос его учует беспорядок в любом уголке судна, а мимо хитрых глаз не проскочит нарушитель. Он с Украины, отслужил на Северном флоте и остался здесь навсегда. Почему? Бессмысленно спрашивать об этом. Не ответят ни люди, ни ветры, ни волны, ни льды.

Вот что писали об этом еще в двенадцатом веке: "Когда во время ночного плавания под веслами поднимаются искры - быть буре. И оттуда, где дельфины часто подпрыгивают над волнами, поднимется ветер, а еще оттуда, где разорванные облака открывают вид неба. Вот так мы поднялись на поверхность из пучины вод, где перо нашего рассказа подхватил ветер" (Гонорий Августодунский. "Об образе мира". XII век).

Много ли нужно человеку во льдах? Только телеграммы из дома. Остальным обеспечит пароходство...

День пятый. Карское море

- О деньгах мы здесь практически не говорим, - нынешний капитан "Арктики" Владимир Куликов задумчив и приветлив одновременно. - Это в торговом флоте - да, там тема в основном одна...

- И все же, сколько получают моряки на ледоколе?

- В районе тысячи долларов в месяц. Год проболтается человек во льдах, сойдет на берег - сумма немалая...

Капитанская каюта обширна. Спальня, гостиная, кабинет. На низком столике - коньяк, фрукты. Впрочем, спиртное под запретом, и бутылку мы не распечатываем. Ибо мы - люди русские... Не ледоколы, тормозить не умеем. Впрочем, это я о себе.

История покорения Арктики все же тесно связана с деньгами. Вернее, с наживой - в чем бы она не выражалась - в золоте ли, в шкурах, в медах, в серебре, в иноплеменных женщинах, в неизведанных счастливых землях.

Во тьме веков исчезают сведения о первопроходцах. Но уже древние греки повествуют о таинственной земле Гиперборее - там не умирают раньше, чем устанут жить, там все равны и счастливы, и дана им несказанная воля посреди обильных пастбищ с тучным скотом, и рай земной посреди долин с реками молочными, с кисельными берегами... И находилась сказочная эта земля, где птицы сплошь сирины да алконосты, за северным ветром. Слово "Гиперборея" так и переводится.

О великой и загадочной этой стране говорят северные саги. И по сю пору любой лопарь в ловозерских тундрах, что севернее Полярного круга, почти у студеного океана, знает, что Гиперборея располагалась здесь, в нынешней Мурманской области.

Вот только слов таких - Гиперборея да Валгалла - саамы не знают. И вообще народ они неразговорчивый. Еще бы, если вокруг Ловозера только ленивый не встречал снежного человека. Хозяина. Да только как об этом рассказать - ну хотя бы ученым? Упекут на исследования к другим ученым, имени Ганнушкина или Сербского...

Еще Вергилий писал о дальнем острове на севере - Туле. Как о крае земли, недостижимом и неизведанном. С тех пор и бередит неспокойные умы Ультима Туле - край чудес и радостей, и тысячи свитков и пергаментов посвящены далекой этой северной земле.

В XI-XIII веках по Арктике ходят поморы. Как - не представляю. Но за ними идут купцы, ибо золота здесь, в Гиперборее, на острове Туле, - как камней под ногами, и берут за него местные чепуху - ножи да бусы.

В XV веке в Сибирь морем идут казаки. И опять за ними вторым эшелоном - торговые людишки.

День шестой. Карское море

...Женщин на "Арктике" мало. Несколько поварих да прачек - вот и вся прекрасная половина человечества, вписанная в судовую картину мира. Но тем заметнее фигурки в светлых романовских полушубках, неторопливо прогуливающиеся вдоль борта.

- Пристают ли? - мойщица Софья хитро прищурилась. - Ну да, бывает... К концу рейса ближе. Когда им сильно чего-то захочется.

Чего же?

- А вот у них вы это и спросите...

Опять появились чайки. Дня три как они от нас отстали, а вот теперь появились опять, и либо с тоскливыми криками пикируют на бак, где мусорные контейнеры - здесь в море отходы кидать не принято, либо часами барражируют за кормой, безмолвно, безнадежно. То ревностью, то счастием томим...

О чем это я?

Ах да, давно не было телеграмм, и никто не звонит мне на спутниковый телефон...

День восьмой. Море Лаптевых

Севморпуть - 5600 километров, от Карских ворот до Берингова пролива. Зачем вообще нужны людям эти широты? Что в них проку, кроме красот? Ведь здоровья они точно не прибавляют...

Все очень просто, моя Дульсинея. Да что там - просто Дуся...

Севером из Санкт-Петербурга до Владивостока - 14 тысяч километров, а через Европу и Африку - 23 тысячи. Ну хорошо. Хотя это, Дуся, еще твоя бабушка надвое сказала, ибо неясно, что лучше - загорать на палубе лайнера, скользящего по тихой глади южных морей, или маяться от безотчетной тоски где-нибудь во льдах у острова Белый, где и магнитные аномалии, и сносит крышу, и вертит гайку, и пудрит мозги лихая кручина без названия и видимых причин.

А что еще? Еще, кроме экономии топлива и времени? Зачем бороздили угрюмые и полупустые эти воды в XIX веке Толль и Норденшельд, Макаров и Брусилов? Что делал здесь Колчак, если его имя до сих пор несут острова? Зачем они, неспокойные эти морские офицеры, как милости, испрашивали высочайшего повеления, чтобы на годы зарыться во льды?

Цари не знали сами, зачем они разрешают дорогостоящие экспедиции и строят ледоколы - никаких ощутимых выгод страшная эта дорога не сулила. Но что-то, видимо, подсказывало и томило русские души, что-то, кроме северной болезни. Не только же географии ради клали свои жизни за царя и народ исследователи - явно что-то мстилось им, блажилось, мерещилось в бело-синих этих пустынях, какой-то морок смущал их души.

- Да. Верую, - доктор Тер-Степанов удивился сам себе. - Надо же, столько лет людей таился, стеснялся, а теперь вдруг взял да и сказал - легко и просто...

Мы сидели в лазарете "Арктики". Пятидесятилетний седой и невысокий Тер-Степанов продолжал:

- Ну, всю жизнь хожу... Да больше - по югам. А вот в прошлом году - как кольнуло, заныло, засосало - хочу на Север, да и все тут. Весь мир обошел, да и сам я - южный человек... В общем, перевелся я в Арктику. И все тут.

- А Библию давно с собой возите?

- Всю жизнь. Но знаете - на английском. В СССР это не поощрялось, вот я за границей английское издание и купил - на русском не нашел, а спрашивать опасно было, завернули бы мне салазки и списали бы с загранки...

- А любимое ваше место в Библии какое?

- Да... Самое начало. "В начале было слово... и слово было Бог..."

День пятнадцатый. Енисейская губа

Настоящее развитие Арктика переживала в 30-80-е годы прошлого века.

От романтики челюскинцев и папанинцев к суровой, монотонной работе, выматывающей и однообразной, но жизненно необходимой, - двадцать лет назад Севморпутем перевозили по семь с лишним миллионов тонн грузов ежегодно.

Сейчас? Ну, миллион...

Как это выглядит? Что стоит за сухим понятием "проводка судов в условиях сжатия торосистого льда полярной ночью"? Писал это явно не поэт. Скорее, нормировщик, рассчитывающий зарплаты. И откуда в них, в нормировщиках, во все времена эта прижимистость, это желание срезать, скостить, объегорить? Премии им, что ли, за экономию дают?

..."Арктика" разгоняется. Оба реактора ревут, как тюлени в брачный период. Полынья кончается, и огромный пароход с плоским дном вылетает на лед, проламывая его своей тяжестью. И несется по льду вперед, сколько хватит инерции. Потом пятится назад, снова разгоняется и снова выбрасывается на лед.

Сзади тихой сапой крадутся сухогрузы - если застрянут, то в эфир полетит крик о помощи, сдернут с маршрута второй ледокол, и оба они начнут окалывать с бортов застрявшую "морковку". Опасно и скучно. Ювелирная работа на стопятидесятиметровых атомных махинах...

Но пока все нормально. "Арктика" ревет и бросается грудью в торосы. Скорость движения - четыре километра в час. И так - сутками, пока не кончатся тяжелые льды.

Минус пятьдесят. Солнце слепит, и играет, и ликует. Тени дрожат на синих льдах.

Вы пробовали когда-нибудь строганину? Пишите рецепт.

Пойманную рыбу, лучше муксуна, кидают на лед, и она замерзает. Итак, вы ставите рыбину головой на плоскую тарелку и чистите. Потом нарезаете длинными и тонкими кусками. Макаете в соль и черный перец, заедаете крупными кружками лука.

Да, забыл главное!

Выпиваете.

День девятнадцатый. Море Лаптевых

Граница между морями - вещь условная. Тем не менее Баренцево - свинцовое, стальное с проседью, кое-где - с благородной зеленью. Воды Карского имеют коричневый оттенок - видимо, сказываются почвы. И длинные, длинные пепельные следы по волнам - то ли пена, то ли пески, взбаламученные штормом, никак не осядут и тянутся, тянутся на гребнях, из ниоткуда и в никуда.

Море Лаптевых - сине-зеленое. Цивилизация осталась позади, в тысячах миль от нас, никаких вредных стоков в океан, лишь играючи выносят, вышвыривают могучие сибирские реки топляк - бревна с лесосплава - на сотни верст от берега, да вдруг нам попался башмак.

Обычный, драный.

...Шторм налетел внезапно - все кругом заволокло, занавесило, подернуло серым маревом, и океан шутя стал подкидывать нас в своих ладонях. Моряки с "Арктики" не любят чистую воду - дно у ледоколов плоское, чтобы было легче выбрасываться на лед. Поэтому любая волна и треплет стопятидесятиметровую махину как щепочку, и вертит, и бросает. Любой другой корабль имеет киль и шторм переносит легче. Зато и сидит во льдах, если поблизости нет ледокола...

- Четырнадцать... Пятнадцать... Шестнадцать... - Вслух считал старпом.

Мы стояли на мостике. "Арктика" медленно, со стонами, переваливалась с борта на борт.

- Одиннадцать... Двенадцать... - это продолжалось уже с час. И я подумал, что старпом слегка повредился...

- Не понимаешь ты, - поймал он мой взгляд. - Я считаю, за сколько секунд "Арктика" с борта на борт валится и за сколько обратно...

- Ну, и как?

- Четырнадцать - слишком быстро. Можем опрокинуться. Двадцать две - слишком медленно. Можем черпануть или не выйти из крена...

- А семнадцать?

- Значит, не потонем...

День двадцать второй. В реакторе

...Отсечников - то есть людей, работающих с силовыми установками, а попросту - с реакторами, - на "Арктике" узнаешь сразу. Не по счетчику Гейгера в нагрудном кармане синей робы, а по отрешенному, внутрь обращенному взгляду. По какой-то собранности, молчаливости. На всех атомных ледоколах я замечал - именно отсечники всегда молчат в кают-компании. А на сухогрузах всегда молчат механики - может, попросту не слышат человеческой речи, настолько оглушающий грохот в машинном отделении, от него не спасают даже наушники.

И жара. Жара, адская жара. И - автомат с газировкой. Кажется, что за вахту из тебя выходит вся влага...

Сердце "Арктики" - два реактора. В ЦУПе - центре управления - тихо. А за огромным стеклом - таким хрупким на вид - таинственный мир радиации. Тонкий мир теней.

- Пойдете? - спросили нас с оператором Беловым.

Короче, взяли на "слабо"... Раздевалка. Напяливаю белые робы и бахилы. Тамбур. Автоматическая дверь. Тишина.

Дверь с шипением отъезжает, и я делаю шаг внутрь.

- Десять минут. Десять - это безопасно, если раз в сутки, - говорит мне Алексей Степанович, инженер.

Трубы вместо полов. Очень горячие сквозь бахилы. Все помещение - колодец метров десять глубиной и столько же - шириной. Улыбающиеся лица в ЦУПе за стеклом - Господи, зачем я согласился... Какое-то тонкое комариное пение. Какой-то далекий неясный гул, бормотание камлающих шаманов, шепот духов, звон невидимых колокольчиков.

- Да врут все про импотенцию, - улыбается Алексей Степанович, - чешут языками... Жена не жалуется...

День двадцать третий. Море Лаптевых

Снова налетела шуга. Видимость - метров двадцать. Может, пятьдесят, и мощные прожекторы рвут туман, и сипло трубит, пробуя голос, в этом мороке и вате "морковка", сухогруз, следующий за нами, и на который я должен пересесть, чтобы попасть в Тикси и вернуться домой. "Арктика" в мелкий порт зайти не может, у нее осадка - одиннадцать метров, а глубина в порту - девять...

Шуга - это помесь дождя и снега, холода и тумана. Волны становятся вязкими, как парафин, воздух - густым и забивает глотку. Нас должны пересадить на сухогруз краном, в грузовой клетке. Вообще-то это запрещено, клетка для грузов, да еще в штормец, но что делать, если надо? Иначе не пересесть...

На баке собираются все свободные от вахты. Я и не думал, что так сроднюсь с этими людьми. Впрочем, здесь любое событие - развлечение, и, может, им просто скучно?

- Семь футов, - желаем мы остающимся.

- 73, - отвечают нам.

"73" на языке полярных радистов - "до свидания".

"88" - "я вас люблю". Это в конце радиограмм ставят редко.

Вечер того же дня

...Мы еще долго шли за "Арктикой" следом. Все разбрелись с бака по делам, и только капитан Куликов в синей непромокаемой куртке оставался один на корме, на вертолетной площадке, и долго махал нам рукой. Вечерело, шуга закончилась, выглянуло солнышко, перед тем как пасть в волны. Все захорошело кругом, засветилось, заиграло в предзакатном сумраке.

Снова приблизилась земля - высокий обрывистый безлюдный берег, изъеденный ветрами. Только редкий крест покажется и долго будет таять позади, только унылые чайки, ждущие поживы, да ветер - бесприютный и вольный, он то путается в сетях антенн и жалобно ноет, то свистит татем в ночи, то плачет, жалуясь на одиночество.

Какие тайны хоронят эти кресты, кого упокоили они в вечной мерзлоте? Кого оплакивает ветер в поднебесье, кто следит за нами немигающими глазами из тундры, прячась за валуном или сопкой? Чьи неприкаянные души тащатся за нами в сумраке, греясь в свете сигнальных огней, вздыхая и завидуя, подглядывая в иллюминаторы?

- Моряки да полярники лежат, кому ж еще, - ответил мне вахтенный с фингалом под глазом.

- Где ж тебя угораздило? - спросил оператор Белов.

- Да день рождения вчера был, шашлыки на баке жарили, - неохотно буркнул он и отвернулся.

День тридцатый. Дельта Лены

Тикси - желто-зеленые сопки в рыжей тундре. Здесь не растет ни одно дерево, здесь нет даже кустарника и среднегодовая температура - плюс пять... Свинцовые облака чешут брюха о вершины, и на главной высоте выложено железными бочками "Слава СССР".

Купить трехкомнатную квартиру в поселке можно тысяч за тридцать рублей. Да вот никто не покупает, жилья полно и так, занимай любую квартиру в полупустых, но отапливаемых домах да живи. Работы здесь почти нет - как сократилась навигация по Севморпути, так и застыл Тикси в ожидании лучших времен.

Для удобства ожидающих открыт ресторан "Север", знаменитый по всем тундрам тем, что за пятьдесят лет его существования ни один вечер здесь не обошелся без драки.

Жизнь идет только в поселке Тикси-3, где стоит вертолетный полк да обслуга взлетно-посадочной полосы Дальней авиации. Сюда иногда садятся огромные Ту-95 с ядерным оружием на борту, взлетая из-под Благовещенска.

Местные учительницы - в основном жены летчиков. Преподают музыку и искусства, иностранные языки. Двухэтажные дома барачного типа - вечный пейзаж российского Севера - пестреют затейливыми занавесочками и кое-где раскрашены, и коричнево-серые тона дождя над тундрой расцветают будто весной.

- Как живем? - хорошенькая Розия, супруга вертолетчика, останавливается и задумчиво смотрит в сторону. - Да вы не поверите - хорошо!

- Что же хорошего в вашей жизни?

- Муж. Дети. Любовь. Работа. Дом. Разве этого мало?

...Вот что я думаю о Северах. Тот, кто владеет Арктикой, - владеет миром.