ПРОЩАЙ, РИЗА

ПРОЩАЙ, РИЗА

   Николай  Сергеевич (в то время Николай) работал в особом отделе танковой дивизии. Это было, когда СССР ещё не распался. По долгу службы ему часто приходилось бывать в городах и городишках Восточной Германии. Более всего ему запомнился  городок Риза на Эльбе.

   Согласно городской легенде, с которой он познакомился, будучи слушателе ВШ КГБ, своим возникновением городок обязан путешествовавшему великану (нем. Riese — «великан»). Оказавшись возле Эльбы, великан решил отдохнуть на берегу. Во время долгого пути в его сапоги набился песок и камешки. Великан стянул сапог и перевернул его. Так появился большой холм, на котором были построены первые дома Ризы.

   Николаю нравились узкие улочки городка, выстланные крепкими булыжниками, чистые, словно вымытые мылом, цветистые балконы на домах, небольшие, уютные, прохладные в жару  гасштеты, куда он заходил попить пиво Radeberger (Радебергер). Часто вечерами он уходил к Эльбе и, глядя на неё, вспоминал Волгу. Он не чувствовал себя одиноким и тоска не ела его душу. Это была непонятная грусть. Заходил он и в костёл, поражавший его внешней массивностью и большим пространством внутри, витражными окнами к знакомому кантору Штимелю, и слушал, как тот играл на органе токкату ре минор Баха.

   В костёле он и познакомился с Гетрудой. Она была учительницей  литературы. Самым запоминающимся в её внешности для Николая оказались не, сколько лицо и фигура, сколько  пальцы Гертруды: длинные, тонкие, подвижные, как у пианистки, но слегка почерневшие.

- Это от клубники, - сказала она, – клубника моя страсть, в свободное время я копаюсь в земле на огороде.

- А почему ты так любишь выращивать клубнику, - поинтересовался он.

- Она по форме напоминает мне сердце, - ответила Гертруда.

   Приезжая к ней, он  помогал ей собирать клубнику в небольшие короба, сделанные из коры берёзы.  После сбора Гертруда приглашала его в дом, доставала банки с клубничным вареньем, и они пили чай. Она рассказывала ему о дневных новостях в школе, но чаще всего о том, как нужно сажать клубнику, ухаживать за ней, собирать, но в отличие от других знакомых Николая немцев никогда не упоминала о войне с СССР, хотя он знал, что её отец погиб под Курском, а мать во время бомбёжки Дрездена.

   Он готовил её к вербовке, но душа противилась видеть Гертруду в качестве советского агента, и он  убеждал шефа: полковника Андрея Ивановича отказаться от неё, говоря: ну, какой ценный агент может быть из учительницы литературы. Шефу было наплевать на ценность. Он гнался за числом, и если бы у него были возможности завербовать всех восточных немцев, он сделал бы это.

   Николай лгал и говорил об отказе Гертруды, потому что при знакомстве он представился ей переводчиком и опасался, что, когда она узнает его истинную профессию (контрразведчик), то скажет: втёрся в доверие, а он не втирался, а попался на чувствах

   Когда вечерело, они шли в гасштет  Гюнтера: добродушного толстяка с детскими глазами, которому Гертруда часто приносила клубничное варенье. Толстяк, переломив огромный, пивной живот, кланялся, целовал её руку и раскатывался громоподобным смехом. Они садились за столик, Гюнтер приносил пиво. Гертруда, сделав мелкий глоток, закуривала.

- Тебе нельзя курить, - благодушно орал толстяк.

- Ах, отстань, - отвечала Гертруда. – Тебе нравится моё варенье?

- Спрашиваешь, - рокотал Гюнтер. – Я размешиваю варенье в пиве и пью.

- Это что-то новенькое, - бросала  она. – Клубничное пиво.

   Николай слышал её глухой, надрывной кашель, и видел, как дрожала сигарета в  руке. Она чем-то болела, но допытываться  он считал неудобным: не лезь в душу. Он спросил Гюнтера, но толстяк сделал вид, что не расслышал и стал яростно протирать пивные кружки.

- Гера, -  сказал он после этого. -  Гюнтер и его  посетители  знают, что я русский и, наверное, ругают тебя за чужака, а меня ненавидят?

- Нет,  - ответила она, - когда человек  приезжает в другую страну со знаниями об её истории, культуре, он никогда не бывает чужаком.

   Отъезд в СССР оказался для Николая неожиданным. Он не успел даже предупредить Гертруду и вечером попить с ней чай с клубничным вареньем, потом посидеть в гасштете Гюнтера, побродить по улочкам Ризы, сходить к Эльбе. Словом, всё то, что ему нравилось, и что он любил. Его увезли из Дрездена  в Потсдам, чтобы вместе с некоторыми его товарищами отправить в Афганистан, историю которого, как и его культуру, он толком не знал. Единственное, что Николай успел сделать, уезжая, это сказать: прощай, Риза.

   Он верил, что война уляжется в короткой срок, о чём и говорили, надеялся вернуться в городок после её окончания и объясниться,  но то, что он сказал Ризе, это через год сказали  над ним.