Первый враг человека - это мать

Сегодня наблюдала историю. Меня от нее просто затрясло колбаснуло так, что до сих под подбешивает.

Я всегда говорила, что первый враг человека это мать. Точнее, говноматка. Бывают свиноматки, а бывают говноматки. Вот если мать -- говноматка, это, конечно, полный пи*дец ребенку, какой бы взрослый он ни был. Говноматок надо отправлять в газовые камеры без сожаления, без суда и следствия.

Историю рассказываю с разрешения участницы. Так что, не волнуйтесь. Это, как говорил папа Бруштейн, надо помнить. Знать и помнить. И преступные родители должны знать, что их преступления против души ребенка будут ославлены.

У меня близкая знакомая отличный хирург-гинеколог. А другая знакомая -- давно увлекается косметологией, сто лет назад, точнее -- семь лет назад еще в Питере верхнюю губу жиром собственным подкачивала. Потом перестала раздувать губы, вроде, только ботокс колет, но ухаживает за лицом хорошо и тщательно -- вся легкая косметология, тут с ней есть о чем поговорить.

И вот у второй знакомой случились очень серьезные гинекологические проблемы. Пришлось оперировать. И так все вдруг, так неспокойно это все --- женское оно же ведь редко болит, обычно девочки приходят/девочек привозят, когда уже все запущено так, что только резать. Ну, а я свела вместе хирурга и девочку. Так я оказалась в этой истории.

Поскольку я свела, поскольку приятельствую с обеими, я приехала навестить их обеих. Девочка в палате. И вот к ней приехала мать. Ну, а мать там -- я про нее много слышала. Дура. Распущенная психопатка. Холодная. Все время виноватящая. Чудовищно эгоцентричная. За пять минут общения я услышала какое-то невообразимое количество слов "я" и "мне". И на двадцатом "мне" хотелось уже врезать ей ногой по ебалу. Кстати, я удивилась, чего она приехала -- вроде бы они не близки.

Ясен пень, приехала говноматка за какой-то своей говнонадобностью, а вовсе не навестить -- ей какая-то дочкина подпись была нужна под чем-то, потому что "я-я-я и мне-мне-мне", а дочка очень неудобно, конечно, это все именно в тот момент с операцией устроила, когда "я-я-я и мне-мне-мне" что-то там планировала. И вообще, эти штуки вообще можно было не оперировать, вон, пишут, что необязательно, (хирург, конечно, дура, а говноматка лучше всех все знает). И это замечание про "необязательно оперировать" звучало как то, что дочь опять устроила говноматке неудобства, а дело-то пустяковое, она вон нарочно раздувает это в операцию, чтобы привлечь к себе внимание, (и, соответственно, отнять его у говноматки).



Якала и мнекала она минут пять. На пятой минуте ей хотелось задвинуть ногой по ебалу и раздавить ее, как мокрицу. Ибо когда убогое, некрасивое, несостоявшееся существо якает и мнекает, как будто оно суко президент или как минимум академик, это особенно мерзко. Хочется тряхануть за шкирку со словами: "Яяяяяяяяя -- последняя буква в алфавите. Ты -- никто. Ты, правда, никто. Это абсолютная правда -- гордиться и якать тебе нечем. Жизнь твоя убога и бездарна. Усекла?"

Я пыталась перевести разговор на дочь говноматки, намекала, что говноматка -- не самое интересное для меня тут существо, и что давайте о дочери и о ее операции поговорим. Вот она лежит, ноги в бинтах, конечно, тяжело все это, ей, бедняге. Знаете, что ответила на это говноматка? Вы никогда не догадаетесь. Говноматка, поджав губки, сказала:

"Ну конечно! Еще и не то будет! Если человек себе так посадил иммунитет!"

Я охуела. Ну, где гинекология, где иммунитет, мы все понимаем. Тем не менее.

-- Это чем это она себе иммунитет посадила?! -- спрашиваю я.
-- Ну, она себе же губу увеличивала. А между носом и ртом точка иммунитета. Мне это разные люди говорили.

Говноматке так важно было сделать дочь виноватой во всем, что происходит в ее жизни, даже гинекологию, онкологию, в конце-концов, пусть и не злокачественную, но вроде бы -- чего-то атипическое там нашли -- и это повесить на нее. Говноматка знала, что губу дочь накачивала своим собственным жиром дай Бог семь лет назад, после этого ничем вообще не болела -- здоровый человек в принципе. Но никакие наши аргументы говноматка слышать не желала. Она, поджимая губки, твердила: "Ну, иммунитет разрушается, не сразу же это все срабатывает. Могло и через семь лет сработать".

Смотреть на девочку было страшно. Страшное, безнадежное горе отверженного, нелюбимого и вечно виноватого ребенка -- мое сердце этого зрелища не выдерживает, я это видеть не могу. Пришла подруга-хирург, сразу увидела, что меня трясет, желваки играют, и утащила меня в коридор, а после в кабинет. Иначе бы я эту говноматку забила насмерть. Ногами. Я была к этому близка....