Что я видел и понял в лагере

Перед вами два текста. Первый в начале 60-х годов прошлого века создал Варлам Шаламов, второй написан Михаилом Ходорковским.

Варлам Шаламов (1907–1982) – писатель, отсидевший 20 лет в сталинских лагерях, в том числе 17 на Колыме. Шаламова часто сравнивают с Солженицыным – хотя по масштабу его правильнее сравнивать скорее с Данте.

С той разницей, что Данте придумал ад, а Варлам Шаламов его прошел, описав затем адское бытие – четко, точно, во всех его обыденно-омерзительных деталях. То, что сделал Шаламов, лежит почти за пределом человеческих возможностей – чудом является не только то, что этот человек выжил после 17 лет Колымы, но и то, что, выйдя из ада, он нашел в себе силы и желание говорить. Рассказ «Что я видел и понял в лагере» представляет собой свод знаний, лежащих за гранью земного опыта, а также уникальной жизненной философии: предельно жесткой, лишенной каких-либо надежд и иллюзий относительно человеческой природы. Читать Шаламова – тяжелая работа. Тем не менее делать ее совершенно необходимо – хотя бы для того, чтобы ад не повторить.

Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становился зверем через три недели – при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях.

Главное средство растления души – холод, в среднеазиатских лагерях, наверное, люди держались дольше – там было теплее.

Понял, что дружба, товарищество никогда не зарождается в трудных, по-настоящему трудных – со ставкой жизни – условиях. Дружба зарождается в условиях трудных, но возможных (в больнице, а не в забое).

Понял, что человек позднее всего хранит чувство злобы. Мяса на голодном человеке хватает только на злобу – к остальному он равнодушен.

Понял разницу между тюрьмой, укрепляющей характер, и лагерем, растлевающим человеческую душу.

Понял, что сталинские «победы» были одержаны потому, что он убивал невинных людей – организация, в десять раз меньшая по численности, но организация, смела бы Сталина в два дня.

Понял, что человек стал человеком потому, что он физически крепче, цепче любого животного – никакая лошадь не выдерживает работы на Крайнем Севере.

Увидел, что единственная группа людей, которая держалась хоть чуть-чуть по-человечески в голоде и надругательствах, – это религиозники – сектанты – почти все и большая часть попов.

Легче всего, первыми разлагаются партийные работники, военные.

Увидел, каким веским аргументом для интеллигента бывает обыкновенная шлюха.

Что народ различает начальников по силе их удара, азарту битья.

Побои как аргумент почти неотразимы (метод № 3).

Узнал правду о подготовке таинственных процессов от мастеров сих дел.

Понял, почему в тюрьме узнают политические новости (арест и т. д.) раньше, чем на воле.

Узнал, что тюремная (и лагерная) «параша» никогда не бывает «парашей».

Понял, что можно жить злобой.

Понял, что можно жить равнодушием.

Понял, почему человек живет не надеждами – надежд не бывает, не волей – какая там воля, а инстинктом, чувством самосохранения – тем же началом, что и дерево, камень, животное.

Горжусь, что решил в самом начале, еще в 1937 году, что никогда не буду бригадиром, если моя воля может привести к смерти другого человека – если моя воля должна служить начальству, угнетая других людей – таких же арестантов, как и я.

И физические, и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал, – в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса.

Горжусь, что ни одного заявления до 1955 года не писал (в 1955 г. Шаламов написал заявление на реабилитацию).

Видел на месте так называемую амнистию Берии – было чего посмотреть.

Видел, что женщины порядочнее, самоотверженнее мужчин – на Колыме нет случаев, чтобы муж приехал за женой. А жены приезжали, многие (Фаина Рабинович, жена Кривошея) (см. очерк «Зеленый прокурор», Собр. соч., т. 1, с. 531–571).

Видел удивительные северные семьи (вольнонаемных и бывших заключенных) с письмами «законным мужьям и женам» и т. д.

Видел «первых Рокфеллеров», подпольных миллионеров, слушал их исповеди.

Видел каторжников, а также многочисленные «контингентЫ» «Д», «Б» и т. п., «Берлаг».

Понял, что можно добиться очень многого – больницы, перевода, но рисковать жизнью – побои, карцерный лед. Видел ледяной карцер, вырубленный в скале, и сам в нем провел одну ночь.

Страсть власти, свободного убийства велика – от больших людей до рядовых оперативников – с винтовкой (Серошапка, См. рассказ «Ягоды», Собр. соч., т. 1, с. 54–56, и ему подобные).

Неудержимую склонность русского человека к доносу, к жалобе.

Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и нетрусов. 95 % трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости.

Убежден, что лагерь – весь – отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя – это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать. На всех – заключенных и вольнонаемных – лагерь действует растлевающе.

В каждой области были свои лагеря, на каждой стройке. Миллионы, десятки миллионов заключенных.

Репрессии касались не только верха, а любого слоя общества – в любой деревне, на любом заводе, в любой семье были или родственники, или знакомые репрессированы.

Лучшим временем своей жизни считаю месяцы, проведенные в камере Бутырской тюрьмы, где мне удавалось крепить дух слабых и где все говорили свободно.

Научился «планировать» жизнь на день вперед, не больше.

Понял, что воры – не люди.

Что в лагере никаких преступников нет, что там сидят люди, которые были рядом с тобой (и завтра будут), которые пойманы за чертой, а не те, что преступили черту закона.

Понял, какая страшная вещь – самолюбие мальчика, юноши: лучше украсть, чем попросить. Похвальба и это чувство бросают мальчиков на дно.

Женщины в моей жизни не играли большой роли – лагерь тому причиной.

Что знание людей – бесполезно, ибо своего поведения в отношении любого мерзавца я изменить не могу.

Последние в рядах, которых все ненавидят, – и конвоиры, и товарищи, – отстающих, больных, слабых, тех, которые не могут бежать на морозе.

Я понял, что такое власть и что такое человек с ружьем.

Что масштабы смещены, и это – самое характерное для лагеря.

Что перейти из состояния заключенного в состояние вольного очень трудно, почти невозможно без длительной амортизации.

Что писатель должен быть иностранцем – в вопросах, которые он описывает, а если он будет хорошо знать материал – он будет писать так, что его никто не поймет.

Михаил Ходорковский – заключенный, в настоящее время отбывающий наказание в колонии города Краснокаменска. Редакция GQ попросила г-на Ходорковского описать свой собственный лагерный опыт – подобно Шаламову в форме кратких максим. Мы отдаем себе отчет, что по уровню происходящего с человеком кошмара Колыма 1937-го и Краснокаменск 2009-го – несравнимы. Тем не менее опыт нашего современника многое говорит о ныне существующей формации ада, который есть не кровь, смерть и дерьмо, а скука, предательство, разложение и иное обыденное человеческое свинство.

Лагерь – это антимир. Здесь ложь – норма, правда – исключение.

У нас в стране немало реально вообще безграмотных взрослых людей!

Если сотрудников лагеря поменять местами с его «обитателями», ничего не изменится. Причем этот факт признается представителями обеих «сторон».

Жизнь в лагере отдает ностальгией по СССР: никто не работает, но делают вид; никому не платят, но делают вид. Все вместе врут всем «посторонним», местных «правдоискателей» держат в местной «кутузке».

Люди готовы на многое за еду, даже когда, в общем, не голодают.

Квалифицированно врать суду умеют только оперативники. Обычные люди говорят то, что считают правдой. Если врут – их ложь видна.

Жизнь – штука очень дешевая.

Интриги в лагере похожи на кремлевские, разница – только в масштабах.

Немало тех, для кого честь гораздо дороже жизни.

Лагерь заменяет преступникам университет: это и образование, и связи.

В области наркотиков отставание от США с успехом преодолено. Лагеря «ушли в отрыв».

«Хозяин» – царь, Бог и воинский начальник. Пока не мешает красть. Крадут все и всё. Ну почти...

Да, еще лагерь – это СССР по бесплатной медицине. Она очень бесплатная, но не очень медицина.

Тех, кто ностальгирует по советским порядкам – приглашаю на экскурсию. Очень отрезвляет!

Образование и навыки всегда пригодятся. Бог все видит!

Сила воли и крепкие нервы важнее просто силы, даже в тюрьме.

ГУЛАГ умер, а традиции и привычки пережили СССР, потеряв свой смысл.

Вспомнил, что такое очереди в ларек за продуктами и мылом. «Запишитесь», «зайдите через месяц, зубная паста, может, будет», «за чаем больше не занимайте...»

Почти у каждого в душе есть что-то святое. Иногда – очень глубоко, но на это всегдаможно опереться. Если опоры нет – нет человека. Оболочка пустая. Видно.

Режим, гособеспечение, отсутствие работы и потеря связей с семьей – как специально сделанный конвейер по формированию преступной «пехоты».

90 % заключенных никому «за воротами» не нужны, им даже не пишут.

Русские – крайние индивидуалисты.

Через пять лет человек привыкает к тюрьме. Через десять – боится воли.

Тем, кто понимает, что сидит за дело, – легче.

Тем, кто не думает о воле, сидеть легче, а выходить – тяжелее.

В тюрьме ум, чувства работают острее – «сенсорная депривация».

Каждый отдельный день идет медленно, месяцы и годы летят незаметно.

Чтобы добиться своего, надо быть готовым идти до конца. Тогда всЕ возможно. Но фальшь не пройдет.

В лагере выделяться из «массы» всегда опасно и почти всегда вредно. Но можно добиться уважения.

Большинство в лагере ищет подчинения и заботы, прощая «начальству» даже самодурство и тупость.

Если китайцы пообещают платить пособие – вся Сибирь переедет в Китай. Останутся только староверы и начальство.

Русский человек очень талантлив и работящ. Когда трезв.

В лагере и водка, и работа – в дефиците.

Погоня за вещами – добровольное сумасшествие. Человеку реально очень мало надо.

Меркантилизм на свободе часто опасен, в лагере – смешон.

Единственный предмет, по которому скучаю, – компьютер. Зато почерк улучшился.

Российское общество и российский преступный мир соревнуются в негуманности друг к другу. И смотреть страшно, и победа невозможна.

Никто не верит судьям. Большинство верит присяжным.

Люди! Так жить нельзя, если мы – люди!

Патриотизм выдумала интеллигенция.

Лагерь – большая деревня. Все и всё знают.