Журналист и бюрократ как протезы гражданского общества и власти

Тема бюрократии снова актуальна. Потому что уже ничем не отвлечь общество от вопросов, почему дела начальства не приносят результатов? Хотя оно может всё. И есть ли хоть какой-то противовес этому безрезультатному всемогуществу? И тут выясняется, что противовес есть. Один. СМИ. А точнее — цех пишущих. Авангард креативного класса.

1.

О кратиях рассуждают много и давно. Поэтому мне легко и без обсуждения принять простую правду: последние 200 лет самая обсуждаемая и осуждаемая кратия в России — та, что правит из бюро — бюрократия. По Ожегову, «система управления чиновнической администрации, оторванная от народа и защищающая интересы господствующего класса». Или мягче: «канцелярщина, пренебрежение к существу дела ради соблюдения формальностей». Вот. Рядом с ней при Советах даже аристократия потускнела. Хуже бюрократа были только фашисты, Тито и НАТО.

А началось всё в XIX веке. До того в России про чиновников не писали — СМИ как таковых не было. Поэтому приказной дьяк при царе Алексее Михалыче, как и, к примеру, городской бурмистр при императоре Петре Алексеиче, как бы скрыты от нас дымкой веков, будучи хорошо известны историкам, но плохо — обществу.

Бюрократ же XIX века (то есть чиновник) — он днесь, он здесь, он средь людей. Он, правда, странный. Он егозит, вымогая у Чичикова деньги; строит шинель и, утратив, гибнет; ворует, трясясь, в стычке с городничим и суёт купюры Хлестакову; доводит до безобразия город N. Или, растеряв идеалы юности, спивается в компании с Помяловским и Подъячевым. А то, ужаснувшись чеховского чиха на начальственную плешь, ужавшись, помирает…

Словом, то бесчинно держимордствует, то запойно кувшиннорыльствует, то унывает. Вызывая презрение, в лучшем случае — жалость. «Он был титулярный советник — она генеральская дочь, он скромно в любви объяснился — она прогнала его прочь. Пошёл титулярный советник и пьянствовал целую ночь…»; здесь вся суть образа российского бюрократа, если сам он, конечно, не генерал и не дочь.

2.

Однако он может внезапно представать совсем иным. Тот же Гоголь в «Избранных местах из переписки с друзьями» вдруг пишет: «Назначение человека — служить, и вся жизнь наша есть служба. Не забывать только нужно того, что взято место в земном государстве затем, чтобы служить на нём Государю Небесному…». И дальше: «Во имя Бога берите всякую должность, <…> и не смущайтесь ничем… Чем больше всматриваешься в организм управления… тем более изумляешься мудрости учредителей… Полная любовь должна быть передаваема по начальству, и всякий начальник, как только заметит её устремленье к себе, должен обращать её к поставленному над ним высшему начальнику, чтобы добралась она до своего законного источника, и передал бы её… всеми любимый царь Самому Богу».

Кто здесь перед нами — едкий обличитель или Орфей чиновничества, певец службы? Это Гоголь. Один из первейших русских журналистов. Да, сперва кажется, что из его восхвалений брызжет злой сарказм. А глянешь непредвзято — и нет его. Лишь искреннее и такое, по сути, русское желание — видеть бюрократию хорошей, доброй к гражданину.

3.

Впрочем, Гоголь слова «бюрократия» избегал. Как и Салтыков-Щедрин (на пике административной карьеры — вице-губернатор Рязани и Твери) с Толстым А.К (флигель-адъютантом и егермейстером, дважды кавалером ордена Св. Станислава). В ту пору бюрократа как такового в России ещё нет, потому что слово это — редкость. Есть дядя, внесённый в табель о рангах, и есть чиновничество — не класс, не сословие, а так — не пойми что, но реально могучее… Оттого и не любит его публицист и сатирик. Оттого и шпыняет, если не как кровопивца, то как мздоимца — пошлого, стыдного и гадкого.

Что ненавидит в службе Салтыков-Щедрин? Да то, что в ней «...везде долг, везде принуждение, везде скука и ложь...». И вовсе это не служба Царю Небесному, и едва ли отечеству, престолу, алтарю. Не говоря уж о народе. А так, посильное угодничество себе при мундире. Оттого и в наши дни смешон министр у Толстого, лепечущий:

«Прошло у нас то время, господа, —

Могу сказать; печальное то время, —

Когда наградой пота и труда

Был произвол. Его мы свергли бремя.

Народ воскрес…

Ему вступить должны помочь мы в стремя…

И, так сказать, вручить ему бразды».

Разве не над тем же хохотали в 20-х Ардов, Ильф и Петров, Катаев, Кольцов и другие, размазывая советских бюрократов по НЭПовскому асфальту? Впрочем, потом их сильно подставил Троцкий атакой на ту же бюрократию, но партийно-сталинскую. И многим это вышло не только боком, но и сроком, и хуже. Но при этом какое-то время в стране, где не планировалось гражданского общества (оно всё было гражданским — в едином порыве делало общее дело), журналисты (как и при царе) взяли на себя его функцию — решение задач, не решаемых государством. Что уже и читалось-то не как Советы, но как совчины (был такой чудовищный термин) — советские чиновники, бюрократия.

4.

С 1932 года и до самого Горбачёва о партийной бюрократии ни слова. Но о простой — тысячи слов. Чиновника уже нет. Есть бюрократ — редкостный гад, утонувший в бумагах хмырь, помеха строителям коммунизма — мишень карикатуристов, киношников («Фитиль» Сергея Михалкова, «Карнавальная ночь» Эльдара Рязанова и проч.), поэтов-юмористов и фельетонистов.

Кто он, этот бюрократ? Вороватый управдом, бывший Остап Бендер. Мелкая сошка в райисполкоме… С ним борется Партия — светлая дева и «вдохновительница наших побед» и партийная пресса (другой у нас нет). Но ежели кто-то хоть что-то крякнет против секретаря обкома!.. И в самых грешных мыслях не было такого даже в бурную оттепель. И против официальных антипартийных групп и опальных маршалов не больно-то — не вам, сявки, кусать. Уже потом — против кукурузного волюнтаризма, это — да. Но тоже недолго. Негоже дозволять челяди поносить боярина, даже и опального…

5.

А потом уже был Горби. И журнал «Огонёк». И «Московские новости». И «Московский комсомолец». И очереди в киоски. Золотые деньки «Союзпечати»! Любопытна эволюция: сперва, совсем как в 20-х, враг бюрократия. Потом — партократия. И вот на главных площадях провинциальных столиц уже жгут партбилеты. Гражданское общество, то есть организации свободных нищих граждан и ассоциации афганцев и банкиров, растёт, а его стержень, его хребет — СМИ — режут правду-матку как и кто её понимает…

1993 год. Красная партократия миновала. И вообще партократии. Появились партбоссы 90-х — жуть. Вспомнить офис ЛДПР в ту пору — мороз по коже. Но государство всё ещё есть. А значит есть и бюро. Следовательно, человек из табели о рангах. И без него гражданину свой вопрос не решить. А его корёжит от бабкиных и дедкиных даней — шоколадок да бутылок: за такую фигню — отвечать? Хрена! Это обретает тотальный характер. Схема: деньги — товар. Меж тем жизнь страны перетекает в телевизор. А там других образов нет. Там «Человек и закон» и др. И это — не Гоголь.

6.

И пока хрестоматийное гражданское общество разминается, не спеша в «солидные силы», дельцы решают вопросы, бюрократия осознаёт свои хозяйственные и политические интересы и связанные с ними задачи и цели. И действует, прибирая политическое пространство, доказывая историческое превосходство кратий над архиями, создавая дымовые завесы из партий, всасывая бывших вольнодумцев. И превращая себя в тот новый класс номенклатуры, которым, бывало, пугали мир Джилас, Восленский и Павловский. При этом в класс, не стеснённый кирзовыми рамками морального кодекса строителя коммунизма. Как, впрочем, и любого другого морального кодекса.

А журналисты? А что журналисты? Они тоже не слишком стеснены такими кодексами. Хотя не любят и боятся наручников, дубинок и пинков по почкам. Но, в отличие от других, знают про себя то же, что и бюрократия: свои интересы, цели и задачи. И даже умеют решать их. При этом зарабатывать. Порой даже и имя, и роль, и социальную функцию. Снова решая задачи, не решаемые организованной властью. Но нужные ей. Например, задачу критики этой власти. И не желая того, вновь порой заменяют в России то самое гражданское общество, о котором так тоскует общество не гражданское.

А бюрократия? Без бюрократии никуда. Просто она должна осуществляться в положенном месте. В уютном, хорошо освещённом и оснащённом бюро. Простом. Ведь политбюро у нас, вроде как, закрыто, ведь верно, да?