На людях Путина слабым никто не видел

- Почему именно Вам наряду с Натальей Геворкян и Натальей Тимаковой было предложено написать первую книгу об и.о. президента Путине ?

- На самом деле, это очень простая история. Издательство "Вагриус" очень хотело, чтобы вышла такая книжка, потому что тогда Путина, конечно, еще никто не знал. Выполнить эту работу желало огромное количество людей, тысячи журналистов. Думаю, не было ни одного пишущего журналиста, который бы не хотел взять интервью у Путина. У нас перед этими всеми журналистами было некое преимущество в виде Натальи Тимаковой, которая в то время работала, если не ошибаюсь, начальником кремлевской пресс-службы, а до этого долго работала в "Коммерсанте". Тимакова договорилась, очевидно, с кем-то в Кремле и через несколько дней мы оказались там тоже. Кстати, я слышал, что Березовский - на тот момент владелец "Коммерсанта" - узнал о том, что двум сотрудникам "Коммерсанта" удалось встретиться с Путиным только спустя два месяца после того, как наши встречи с Путиным уже состоялись.

Поскольку Березовский реально никак не вмешивался в редакционную жизнь - и это правда - ему про то, что мы работаем с Путиным, никто ничего не сказал, и, насколько мне известно, он не был этим обрадован. Да и вообще, этот наш труд, мягко говоря, не афишировался.

Не знаю, что о нас доложили Путину - вероятно, предварительно наводили какие-то справки, но и мы со своей стороны, честно говоря, не сразу решили этим заниматься. Мы думали: "Сейчас у нас такая безупречная репутация, а что может быть потом?" - до тех пор у меня не было повода запятнать свою репутацию, потому что политической журналистикой я не занимался; Геворкян занималась, но все равно не запятнала, хотя запятнать репутацию в политической журналистике очень легко. В то время я писал в "Коммерсанте", как говорит шеф-редактор ИД Ъ Васильев, "путевые заметки", занимался такой социальной и асоциальной журналистикой; и даже активной работой в антикоммунистической газете "Не дай Бог!", чем, я считаю, не только не запятнал свою репутацию, но наоборот упрочил - ведь я действовал в соответствии со своими убеждениями, причем делал это с таким энтузиазмом, какого с тех пор за собой больше не наблюдаю. Так вот... Мы прикидывали, как может сказаться на нашей репутации книжка про Путина, не погубит ли она нас. И мы решили сначала познакомиться с Путиным, посмотреть на него.

Спустя пару дней мы встретились с ним в Кремле и буквально минут через двадцать я понял, что мы уже делаем эту книжку. Мы задавали вопросы Путину - он на них отвечал, отвечал интересно, мы все записывали... Фактически это уже и было началом книжки. Ну а дальше мы встречались с Путиным почти каждый вечер.

Я до сих пор не понимаю, как Путину удавалось находить столько времени для нас: шла предвыборная кампания, он очень много ездил по стране. Встречались мы с Путиным для бесед в разных местах. К примеру, был такой объект АБЦ в Ясенево. Многие до сих пор недоумевают: "Что это за объект АБЦ?" А это всего-навсего архивно-библиотечный центр. Но, правда, "их" архивно-библиотечный центр, за семью замками, где внутри все было очень даже неплохо, как говорится, все для людей. Встречались мы с Путиным и в Волынском-2 - там вообще было замечательно. В Волынском мы собственно писали текст книги и в какой-то момент даже перестали разъезжаться по домам, оставались ночевать в коттеджах - там было удобно, да и времени было катастрофически мало. Ведь мы всего за месяц сделали эту книжку, и я считаю, что получилось качественно.

Кроме длинных ночных разговоров с самим Путиным, мы не один раз еще и ездили в Питер, разговаривали с его друзьями, встречались с его женой и детьми. И, повторяю, книжка, по-моему, получилась качественная. Я сам к ней до сих пор иногда возвращаюсь, хотя ни одного экземпляра "От первого лица" у меня нет. Приходилось даже как-то заниматься вымогательством: у моих друзей, которые ее имели, мне удалось ее выцыганить на пару дней - надо было что-то посмотреть в тексте, но потом я ее кому-то в свою очередь отдал. Теперь книжки нет ни у меня, ни у них, по-моему, вообще ни у кого нет...

-...даже у Владимира Владимировича?

- У него, думаю, есть. По крайней мере, мы ему ее дарили сразу после того, как она вышла. Я хорошо помню, как подарил, это было в Кремле, и сказал: "Ну ладно, счастливо оставаться". Поторопился, в общем.

- После выхода книги, не возникало ли у окружающих Вас людей аналогий с "Малой землей", которую, кстати, готовили тоже первоклассные журналисты, или аналогий с трудами Ельцина-Юмашева?

- Нет! Нет, конечно! Ведь в нашем случае это была честная работа. Мы по-честному спрашивали, он по-честному отвечал. На нашей книжке среди авторов не стоит фамилии Путина, как на "Малой земле" - Брежнева. Эта книжка трех авторов, которые беседуют с Путиным. Причем, каждый наш разговор с Путиным начинался с нашей фразы: "Отпустите Бабицкого!" Сейчас уже об этом не вспоминают, но в то время в Чечне куда-то пропал корреспондент "Радио Свобода" Андрей Бабицкий. Мы говорили Путину: "Вы же все знаете, отдайте Андрея Бабицкого!" А он: "Да почему же я должен про него знать?!" Были такие разговоры перед каждой беседой.

Потом мы и их тоже напечатали. Первое интервью с Путиным мы анонсировали в "Коммерсанте" за неделю до выхода книжки, и оно по сути состояло из этих разговоров про Бабицкого. У меня были сомнения, что Путин подпишет это интервью - он имел право его прочитать, как любой интервьюируемый - я думал, что шансов, что Путин согласится на публикацию немного, но с другой стороны, я считал, что и не подписать он тоже не может. Это же был своего рода вызов "на слабо"! Он же это все говорил. Путин даже подписывать ничего не стал, сказал: "Публикуйте, что хотите!"

- Изменился ли, на Ваш взгляд, Путин за эти 10 лет? Если изменился, то в чем?

- Конечно, изменился. В реальном общении, как я понимаю, никаких особых изменений у него не произошло; да я вообще уверен, что люди не меняются - не то, что в таком возрасте, а уже лет с пяти. Что же касается политического поведения, то оно у Путина изменилось довольно сильно. Мы с вами сейчас разговариваем в два часа ночи, я только что приехал из Бреста, где видел, как Путин вел себя в Белоруссии. Предельно спокойно. А ведь не так давно Лукашенко стал рассказывать "о Путине правду", что не очень принято между действующими политиками, Лукашенко рассказывал об их внутренних переговорах с Путиным, которые принципиально не афишируются.

Кстати, то, что обнародовал Лукашенко, по мне так на пользу Путину, потому что из слов, которые звучали из уст Лукашенко, выходит, что Путин отстаивает национальные интересы своей страны - речь шла в основном об истории с газом. Но сам факт, что Лукашенко все это предал огласке с какой-то циничной легкостью, попытавшись к тому же использовать это в своих личных интересах, как я понимаю, для Путина, как для человека, который живет в категориях свой-чужой, черное-белое, предатель-друг, было, конечно, ударом. Такого он от Лукашенко не ожидал. И если бы эта история случилась несколько лет назад, то реакция Путина была бы совершенно иной. Прежде всего, она была бы, была бы сразу, и была бы очень резкой - мало бы Лукашенко не показалось. А сейчас сложилось впечатление, что Путин вообще ничего не заметил.

Может, он теперь, как удав, выбирает время для броска и никуда не спешит. Есть такой анекдот. Жили через стенку генерал и его денщик. Денщик каждый вечер напивался, и перед тем как лечь в постель, снимал сапоги и поочередно бросал их в стену. Так прошла неделя, и сам генерал уже не мог заснуть без стука сапог о его стену. И вот однажды, генерал, засыпая, как всегда услышал звук удара одного сапога, но второго удара все не было. Генерал поворочался в кровати и, не в силах уснуть, под утро ворвался в гневе в комнату денщика: "Когда ты, сукин сын, второй сапог-то кинешь?!" Так и Путин заставляет Лукашенко мучиться и ждать, когда же он, Путин, сапог-то кинет, и все не кидает и не кидает.

Это, конечно, совсем другой Путин, чем тот, который говорил про обрезание... Была такая история в самом начале его президентской биографии, когда во время зарубежной поездки его на пресс-конференции спросили про Чечню - а он тогда на такие вопросы очень резко реагировал, глаза становились стеклянными - Путин в ответ предложил задавшему вопрос французскому журналисту сделать обрезание, и взялся помочь ему в этом: у нас в России хорошие врачи, у вас вообще ничего там больше никогда не вырастет... В результате был международный скандал. Сейчас Путин на этого журналиста не стал бы тратить столько энергии. Путин внутренне стал гораздо спокойнее. Это главное, в чем он изменился.

- Слабым бывает?

- На людях Путина слабым никто не видел. Это совершенно точно. Кстати, историю с Лукашенко многие как раз и могли расценить как слабость Путина. Я ее расцениваю совершенно по-другому. Путин думает, что сейчас важнее все-таки построить этот таможенный союз, раз уж начали, причем начал именно он. Так что Бог с ним, с Лукашенко - задачи стоят гораздо более серьезные, и если можно обойтись без Лукашенко - слава Богу! И оказывается, что можно: Лукашенко со всеми его тревогами, бедами, несчастьями берет на себя Медведев, а Путин создает таможенный союз. Всех это устраивает, и даже, похоже, самого Лукашенко. Между прочим, Лукашенко не застать в Белоруссии, если туда приезжает Путин. Захочешь свергнуть режим Лукашенко - надо анонсировать приезд в Белоруссию Путина. Лукашенко в стране точно не будет, страна обезглавлена!

Или вот еще одно интересное наблюдение. Были мы, к примеру, сегодня на таможне в Бресте. Ходят два премьера, им демонстрируют достопримечательности таможни: изъятые фальшивые паспорта - российские, ичкерийские, подписанные Шамилем Басаевым, и разные другие предметы таможенного быта. Непосредственным начальником этих таможенников является премьер Белоруссии Сидорский, но ни один из руководителей таможни на Сидорского даже не глядит - все все рассказывают Путину. Казалось бы - Белоруссия, при чем здесь Путин? Но реальным начальником для этих таможенников является именно Путин. Мне, кстати, кажется, что и единственным пока проявлением того, что у нас есть Союзное государство и в нем председательствует Путин, служит этот факт, что таможня, которая всегда понимает, что к чему, из тандема двух премьеров замечала только Путина.

- За столько времени работы рядом с Путиным научились ли Вы его психологически чувствовать: сейчас Путин скажет это, сейчас поведет себя так-то?

- Мне кажется, что да. По крайней мере, как журналист, я чувствую, когда Путина пора записывать: вот сейчас, через несколько секунд надо будет лихорадочно все записывать. Так вот, я чувствую, что вот-вот Путин начнет говорить то, что потом все будут обсуждать; и это не так уж сложно. Зато у меня есть и обратный эффект от долгой работы с Путиным - на официальных мероприятиях я, бывает, засыпаю под Путина. Как только он начинает говорить, у меня тут же ручка валится из рук и сами закрываются глаза. Сам этот голос за все эти годы нашего знакомства, скажем так, влияет на меня очень благотворно - я засыпаю. Иногда довольно крепко. Но зато, когда надо, я сразу просыпаюсь, я ни разу еще ничего не проспал. Причем важно-то ничего не вырывать из контекста путинских речей.

Для того, чтобы не заслужить упреков: "Ты вырвал из контекста!", мои заметки и бывают иногда больше, чем нужно редакции. Поэтому я и борюсь за их объем, иначе на утро я получу какой-нибудь звонок. Мне мог позвонить пресс-секретарь президента, сейчас теоретически может позвонить пресс-секретарь премьера и сказать: "Андрей! Ну ты же вырвал фразу из контекста, а на самом-то деле все не совсем так!" Но пока от пресс-секретаря Путина Дмитрия Пескова мне не было ни одного звонка.

Когда Путин работал президентом, у него был пресс-секретарь Алексей Громов - сейчас заместитель главы Администрации президента России. Вот от него иногда звонки были. Громов звонил и говорил: "Слушай, ну и ржали мы сегодня в самолете, когда читали твой репортаж!" Хотя возникали, конечно, и какие-то вопросы, но скорее рабочего характера. Так что - честно - у меня в этом смысле какое-то безоблачное существование было в кремлевском пуле и есть сейчас в премьерском. Я думаю, потому, что, с одной стороны, не к чему придраться, а с другой стороны - это вообще не моя забота. Все время пока я работаю, я слышу от всех один и тот же вопрос: "Почему тебя до сих пор не выгнали из пула?" А я этого не знаю, и не мое это дело. "Спросите кого-нибудь другого, кто это знает", - хочется мне ответить на этот вопрос каждый раз. Хотя я понимаю, что я пятое колесо в этой телеге. Я говорю то, что они часто не хотят слышать. Я то, без чего гораздо легче было бы обойтись...

-...потому что тогда осталась бы либо сухая информация, которую читать сегодня никто не будет, либо критика, с которой власти пришлось бы бороться? А так "стеб Колесникова, который ошибочно называют иронией, на самом деле уводит читателя к в большинстве своем надуманным интерпретациям, которые ничего общего не имеют ни с объективностью информации, ни с достоверностью. По сути, это информационный шум, который лишь затрудняет восприятие". Эта цитата, конечно, весьма радикального комментария одного из читателей "Коммерсанта" под Вашим репортажем о поездке Путина в Индию отражает тем не менее одну из точек зрения на результаты Вашего журналистского труда. Не считаете ли Вы себя родоначальником гламурной политической журналистики, которая выгодна власти, поскольку, делая эту власть прикольной и не очень серьезной в глазах читателя, позволяет отвлечь его внимание от истинных реалий большой политики?

- Нет, конечно, потому что все это не так. Я работаю в газете "Коммерсант", что по определению требует от меня большого количества фактуры; в том числе фактуры эксклюзивной. Фактура же бывает разная. Бывает в деталях: то, что кому-то кажется информационным шумом, другому раскрывает всю подноготную большой политики, потому что она именно в этих деталях. Это, во-первых. А во-вторых... Если взять мой репортаж из Индии, то я единственный из коллег, кто в нем назвал цену достройки "Адмирала Горшкова". Всем официальным лицам было неудобно из-за ситуации с "Горшковым" - сначала неправильно посчитали стоимость достройки, затем она оказалась выше, поэтому на этот раз они категорически молчали. Путин с премьер-министром Индии Сингхом не афишировали эту договоренность, решили все сделать по-тихому, чтобы индийцев не упрекали, что они опять пошли на поводу у русских.

Так что на пресс-конференции никаких цифр названо не было, а уже позже, где-то в кулуарах негромко, но, впрочем, отчетливо про договоренность в общем сказал Сергей Борисович Иванов, который категорически отказался говорить о новой цене контракта и которую никто из журналистов так и не выяснил. Эта цифра появилась только в моем репортаже в "Коммерсанте". И она не могла не появиться, потому что без нее репортаж был бы бессмысленным. Мне бы об этом сказал любой в "Коммерсанте": главный редактор, замглавного редактора... И после этого говорить, что эти репортажи уводят от действительности и являются частью политического гламура, мне кажется бредом.
Иначе меня бы не уважали некоторые известные в политике и экономике люди, чье мнение о себе я очень ценю. Этих людей не так уж и много, но их и не должно быть много.

Про одного я вам скажу, но больше не буду... Одним из таких людей является Алексей Миллер, который вообще не очень любит общаться с журналистами. И если он уважает мою журналистику, то это значит, что она - точно не политический гламур, что мои репортажи профессиональны с точки зрения его ведомства и его понимания. А такое отношение к себе зарабатывается не одним и не двумя годами работы. При этом у меня нет права на ошибку. Нельзя писать так, чтобы человек, прочитав твой текст, просто засмеялся. (С другим смыслом, чем Алексей Громов, которому иногда, как и еще кому-то в Кремле, просто нравился стиль заметки. А засмеялся бы, потому что это все очень наивно, а как еще может написать журналист...). А ведь они очень часто просто смеются, со слезами на глазах, когда читают журналистские заметки про деятельность "Газпрома" - настолько люди не соображают, что там происходит.

Я практически не читаю отзывы на свои заметки. Наверное, среди них есть и много положительных - и спасибо всем этим людям, но у меня совершенно нет необходимости читать негатив, который в интернете существует по определению, потому что я понимаю лучше этих людей, если я где-то ошибся. Ошибки, конечно, бывают - я прекрасно понимаю, чем они вызваны. Каждая моя ошибка была вызвана целым стечением роковых обстоятельств, от которых прежде всего я и страдал, но поделать уже ничего было нельзя. Вот я продиктовал в одной из последних заметок цитату, выбитую в камне на часовне при въезде на Волгодонскую АЭС: "Богородица, спаси нас!" Машинистки напечатали: "В огороде-то осина!" Это не они ошиблись, это я, потому что не перепроверил, потому что не было уже времени и сил. Слава Богу, нашлись, люди в редакции, которые удивились этой фразе и переспросили меня: а самолет наш уже выруливал на взлетную полосу. Но я и без машинисток ошибался. При таком бешеном ритме невозможно не ошибаться иногда. На моей совести несколько таких фактических ошибок в репортажах. Я с этим живу, но понимаю, что ошибаются все.

В любом репортаже должен быть эксклюзив. Как нас учили на факультете журналистики, любой репортаж должен отвечать на несколько вопросов: что, где, когда.

Обязательно надо рассказать "что". А рассказать "что" - это и есть эксклюзив в репортаже. Потому что, как правило, то, что официальные лица пытаются выдать за рассказ что было, этим "что" не является. Найти это "что" - в этом главная задача. И я не претендую на то, что мне это всегда удается. В таких случаях у меня получается более легкий репортаж. Но и в таких ситуациях я стремлюсь к тому, чтобы можно было разглядеть и уловить настроение, общий фон происходящего, из которого адекватные люди смогли бы сделать адекватные выводы. И они их делают, судя по реакции.

- У Вас есть журналистские табу? Чего Вы никогда не напишете о Путине?

- Нельзя для меня - это то, что я запрещаю сам себе. Я никогда не буду писать про личную жизнь Путина. Не буду писать потому, что лично я наверняка об этой стороне его жизни ничего не знаю, да и просто потому, что это его личная жизнь. Я сам испытывал на себе, что такое, когда журналисты пишут про твою личную жизнь. Я помню, как-то съемочная группа телекомпании НТВ приезжала ко мне домой, когда меня там не было. Звонили в домофон, пытались разговаривать с моей женой, задавали ей какие-то идиотские вопросы: "Уже вечер, где ваш муж? Не с Тиной Канделаки ли он?" Делали они это по мотивам нашей программы "Нереальная политика". Казалось бы, это наивно и смешно, а на самом деле - это отвратительно, потому что касалось моей жены и детей. Потом все это еще и было в эфире. Поэтому я прекрасно понимаю, почему люди болезненно реагируют на подобные вещи, которые являются откровенным бредом. Поэтому я не буду себе позволять вторгаться в личную жизнь Путина.

- Владимир Владимирович читает Ваши репортажи?

- Он сам мне говорил, что что-то читает, но далеко не все. Я думаю, что это так и есть. Он же получает дайджесты, поэтому что-то, наверное, читает. Я не знаю, как Путину от меня, но мне от Путина надо иногда отдыхать. Ну, вот, к примеру, с Нового года я про него ничего не писал, вот только недавно вновь стал писать. Я уезжал на Украину на выборы, с облегчением, надо сказать - это было мое решение: писать про Украину, соответственно автоматически не писать про Путина, потому что нельзя находиться в двух местах одновременно. Я был на обоих турах выборов и получил большое удовольствие, потому что там, конечно, обнаженная политика, абсолютно реальная, до боли и до коликов в животе. Журналистом там работать одно удовольствие, если с тобой, конечно, не поступают как с Георгием Гонгадзе, например.

После Украины я на три недели уехал на олимпиаду в Ванкувере, где писал про спортсменов, каждый день в течение трех недель. У нас выходила ежедневная газета "Коммерсантъ BOSCO SPORT" - приложение к основному номеру "Коммерсанта" - в Ванкувере она выходила как самостоятельная газета. К ней привыкли и болельщики, и спортсмены, и тренеры, поскольку это была уже четвертая олимпиада с "Коммерсантъ BOSCO SPORT", в которой я тоже работал уже четвертую олимпиаду. И для меня это было тоже очень важно: спортивная журналистика - это совершенно особый жанр. Для того, чтобы в ней утвердиться, нужно не меньше сил, чем для того, чтобы утвердиться в политической журналистике - спортсмены люди дико ранимые, гораздо более ранимые, чем политики. Они привыкли к обожанию или, по крайней мере, к постоянному сочувственному пониманию, и любое резкое слово и даже честность в их адрес ставит их просто в тупик.

На первой и второй моих олимпиадах мне было очень сложно работать - была масса претензий с их стороны, но сейчас в Ванкувере никто ничего не сказал. И даже добрые слова стал слышать... уж на это совсем не рассчитывал.

- Вы автор множества книг о Путине, которые состоят из Ваших же репортажей о нем. Книг, кстати, со своеобразными названиями. Андрей Громов из "Эксперта" выразил сомнение в целесообразности сборников из сугубо журналистских материалов: "...простое сведение газетных репортажей в книгу вызывало известные опасения... Честно говоря, некоторое однообразие колесниковского стиля и колесниковских приемов и вправду бросается в глаза, так же как и легкость мысли автора..." Согласен с цитатой лишь в том смысле, что Ваши книги и впрямь позволяют четче рассмотреть феномен Вашего слога с филологической точки зрения. Это и нетрадиционное с точки зрения норм русского языка стилистическое построение фраз, и парадоксальные смысловые умозаключения, и неизбежные ироничные комментарии практически к каждому поступку или слову персонажей... Насколько сознательно и как давно Вы вырабатывали этот свой обескураживающий неподготовленного читателя слог и в каких муках он рождается в оперативном журналистском режиме?

- ...Естественно, мои первые политические репортажи кого-то обескураживали. Я считаю, что все, что я пишу, я пишу сознательно. (Смеется). Несмотря на то, что иногда нет времени даже осмыслить то, что ты пишешь. Хотя, на самом деле, это не всегда зависит от времени, которое тебе дано. Иногда, когда у тебя много времени и ты спокойно пишешь, из тебя совершенно неожиданно вдруг выскакивает какая-то фраза и ты читаешь ее как простой читатель, отстраненно, и тебе становится смешно. Я думаю: "Господи! Откуда это взялось-то? Откуда выскочило?" Бывает такое... Я сижу у себя в кабинете и вдруг вздрагиваю и смеюсь, когда пишу, а кто-то, проходя мимо думает: "Колесников помаленьку сходит с ума, потому что уже смеется над тем, что он сам и пишет!"

Это с одной стороны. С другой - я стараюсь продумывать каждый абзац, когда на это есть время. Каждый абзац должен в идеале быть парадоксальным. В Бресте у меня времени не было, поэтому я не согласен отвечать за этот свой репортаж. (Улыбается).

Мне в самом деле кажется, что каждый абзац репортажа имеет право на самостоятельность, на самостоятельную парадоксальность, я считаю, что каждый абзац надо закончить парадоксальной мыслью. При этом в нем должно быть какое-то развитие, в нем все должно быть по науке: завязка, кульминация, развязка. Обо всем этом я стараюсь, конечно, думать.

Когда я учился на факультете журналистики МГУ, мы как-то делали газету "Журналист", и, может быть, многое для меня было решено уже тогда. Мы как-то взяли автомобильную многотиражку, разобрали всех авторов - каждый взял себе одного из авторов многотиражки, чтобы описать его как человека в том жанре, в котором он пишет. Там были разные жанры: автомобильная аналитика, к примеру, а был у них и король репортажа. Я взялся поработать с этим королем и написал про него свой репортаж. Писал я его по всем законам журналистики, которые нам преподавал тогда - да и сейчас, по-моему, преподает - Евгений Михайлович Прохоров. Надо сказать, что жанр репортажа мне тогда очень понравился.

Но тогда же, на первом курсе, я понял, что репортаж - ужасающе сложное дело. Я даже думал, что мне надо найти какой-нибудь другой свой жанр, но когда вышел мой репортаж об этом короле и его все начали хвалить, я подумал: "Нет, все-таки это не такое уж и плохое дело". Потом уже в многотиражной газете "Ускоритель" и в "Московских новостях" я предпочитал в основном заниматься репортажами. Хотя, повторяю, это такой жанр, к которому, может быть, больше всего претензий потому, что в нем - как меня учили - всегда должно присутствовать местоимение "я". А это всегда очень провокационно. Кому-то это нравится, но кого-то именно это местоимение все время раздражает - взять, к примеру, все тот же репортаж о поездке Путина в Индию.

Кстати, репортаж из Индии - это было мое возвращение в политическую журналистику в "Коммерсанте". Кто-то за каких-то полтора месяца уже забыл, как я пишу, с другой стороны у "Коммерсанта" появились за это время новые читатели. У меня таких возвращений в журналистику была уйма. После каждого моего отпуска люди вздрагивали: "А откуда он взялся-то с этой своей журналистикой?!" Потом эти читательские впечатления куда-то уходят. Приходят новые. Люди начинают ждать этих заметок. Или. Я столько раз слышал: "Да-ааа!.. Что-то Колесников уже не тот стал!" А для того, чтобы заслужить такую оценку, достаточно попасть на какое-нибудь протокольное мероприятие, откуда невозможно вообще ничего извлечь для репортажа. Вообще ничего! У тебя нет ни одного шанса, а ты все-таки что-то делаешь, что-то стараешься все-таки найти. Многие читатели ведь не понимают этих особенностей труда журналиста и считают, что имеют право чуть что ставить крест на журналисте, а не на событии. Кремлевская, правительственная, протокольная журналистика.

- ... без всяких скидок самый тяжелый жанр репортажа. Это такой - как говорят актеры - материал на сопротивление, что ни в каком кошмаре никому не приснится.

- Что касается названий моих книг... "Я Путина видел!" - это перефразировано из анекдота: "Я Ленина видел!" Придумал это название наш шеф-редактор Андрей Васильев. "Путин Медведева выбрал" - придумали в издательстве, к этому названию я вообще никакого отношения не имею. В некоторых книжках названия мои. Например, "Фарс-мажор". Или другой пример: "Фарс-мажор-2".

Из книги Андрея Колесникова "Меня Путин видел!" : "Именно в этот день, такое совпадение, на ЦБК должны были запустить новую бумагоделательную машину. Это был большой праздник в жизни ЦБК. Комбинат готовился к нему много дней и даже несколько ночей. Журналистов оставили одних - ждать президента. Когда до его прихода осталось минут пять, из одной трубы, которая уходила куда-то в другие трубы, хлынула жидкость. Невозможно было сказать, что это за жидкость.

Немного обнадеживало, что она была без цвета и запаха. Но согласитесь, вряд ли на современном предприятии (к тому же градообразующем) из трубы должна фонтаном бить струя жидкости, быстро заливающей пол и все, что на нем, в том числе многочисленные электрические кабели. Дураков оставаться в цехе наладки не было. А что, если это не вода, а кислота для растворения всего живого?

Специалисты, предусмотрительно сидевшие в соседней комнате, сказали, что ничего хорошего, конечно, не произошло. Это была полноценная авария.

В этот момент в цех наладки вошел президент Российской Федерации Владимир Путин. Воды на полу в некоторых местах было уже по щиколотку, и она постоянно продолжала прибывать. Путь к отступлению мгновенно оказался отрезан. Но Владимир Путин и не собирался отступать. Он просто поднялся по небольшому парапету, который увидел среди труб и настилов, и миновал таким образом район бедствия.

Следовало отдать должное воле и выдержке этого человека. Он, казалось, не колебался ни одной секунды. Такие мгновения в жизни каждого человека и называются моментами истины. За ним без оглядки пошел и весь его народ: полномочный представитель по Северо-Западному федеральному округу Валентина Матвиенко, президент республики Карелия Сергей Катанандов и директор ЦБК Виталий Федермессер...

Обойдя подтопленные места (специалисты к этому моменту сошлись в едином мнении, что это все-таки скорее всего вода), президент вошел в соседний зал. Тут-то и выяснилось, что беда не миновала. Соседний зал, где стоял главный агрегат новой машины, тоже был затоплен. И там уже вовсю шли аварийно-спасательные работы. Два юноши с удивительным упорством работали швабрами, стараясь разогнать воду под ногами президента. Всем своим видом и поведением молодые люди вызывали искреннюю жалость. Сизифов был этот труд.

Что должен был сделать президент страны, претендующей на то, чтобы снова стать великой? То же, что и сделал Владимир Путин: пойти по воде. И он пошел. Злые языки скажут, что если бы не близкий старт предвыборной кампании, то, может, Владимир Путин повел бы себя по-другому. Может, он пожелал бы, оставшись на парапете, выслушать подробный рассказ о принципе действия новой бумагоделательной машины. Может, придумал бы что-нибудь еще. Но мне все-таки кажется, что в тот драматичный для всей истории нашей страны момент, когда все могло остановиться на парапете или даже повернуться вспять, президент меньше всего думал о своем рейтинге. В лучшем случае он думал о том, удастся ли потом спасти ботинки.

Нет, прошел и, кажется, даже не замочил ног, хотя ведь было глубоко. Истории, как мы знаем, известен еще только один такой случай. Как же давно это было! И как заждались мы второго такого прохода!"

- Молодых журналистов в "Коммерсанте" заставляют писать под Колесникова?

- Мне говорили некоторые начальники, что они своим подчиненным под меня в "Коммерсанте" писать запрещают. И я считаю правильным, что редакторы некоторых отделов в "Коммерсанте", его главный редактор Азер Мурсалиев, запрещают журналистам писать похоже на Колесникова, поскольку в результате получается не всегда убедительно. Да и зачем это надо? Легче писать по-своему. Газета "Коммерсант" - вообще газета информационная.

А фирменный стиль "Коммерсанту" привил Владимир Яковлев. Но именно Владимир Яковлев в 1996 году понял, что только такой стиль - это путь в никуда, потому что читатели умнее тех заметок, которые для них пишутся, у них в голове больше слов, чем в этих заметках. Им нужны другие заметки. Поэтому он нас с Сергеем Мостовщиковым и позвал из "Московских новостей" и "Известий", чтобы мы дали читателям "Коммерсанта" и другую журналистику - авторскую, и другой язык. И другие главные редакторы это понимали: Раф Шакиров это хорошо понимал, понимает это, безусловно, и Андрей Васильев, понимает - слава Богу! - Азер Мурсалиев, хотя сам устроен немного по-другому. А вот читатели не всегда понимали, что им нужно. (Смеется).

Хотя, конечно, не могут быть все читатели поклонниками такой журналистики, как моя, но для них есть и другая журналистика, в том числе в "Коммерсанте" она есть, и ее очень-очень много. И я предлагаю этим людям вообще не читать мои заметки. Зачем их читать, создавать стабильно высокую посещаемость моих заметок в газете, неадекватно бурное их обсуждение? Зачем писать эти отклики, которые я все равно не читаю? Я бы на их месте не стал себя расстраивать: если мне что-то не нравится - меня застрели, не буду читать. А они читают! Значит, не все так просто в моей журналистике.

- Александр Хинштейн удачно сочетает журналистику с политикой, есть масса других примеров, когда журналист реализуется одновременно и в другой профессии. Вы - журналист до мозга костей или Вас тоже порой тянет на какую-нибудь иную стезю?

- Нет-нет-нет! Я могу функционировать только в рамках журналистики. В ней есть много жанров. Хотя великий главный редактор великих "Московских новостей" и уже не такой великой "Общей газеты" Егор Яковлев говорил: "В журналистике есть две должности, на которых можно работать и чувствовать себя счастливым: это должность спецкора и должность главного редактора. Все остальное - не то." Вот я и работаю спецкором в "Коммерсанте" и главным редактором в "Русском пионере".

Александр Михайлович Мостовщиков - человек, который меня многому научил в репортаже, он был редактором отдела информации в тех, великих "Московских новостях", из которых вышла половина современной отечественной журналистики, и который сам писал великолепные репортажи - в двух словах лучше Евгения Павловича Прохорова, объяснил мне суть репортажа, которой я постоянно пытаюсь соответствовать и которая у меня уже в крови. Он говорил: "В репортаже надо писать только то, о чем хочется рассказать за рюмкой водки". Причем он имел в виду не какие-то занимательные истории, детали, а эксклюзив.

За рюмкой водки можно рассказать, например: "Ты знаешь, я прочитал репортаж Колесникова из Индии. В нем есть такая цифра, которой больше ни у кого нет. Оказывается, почти полтора миллиарда индийцы все-таки добавили для достройки "Адмирала Горшкова". Сломались! Ведь полтора миллиарда! Бедные индийцы, сломали их наши чиновники..." Собственно, я и пишу то, что интересно рассказать друг другу за рюмкой водки. А это понятие очень широкое.

Что касается других профессий... В политику точно нет, а в принципе, конечно, хочется попробовать себя в чем-то еще. Недавно мы отмечали столетие "Коммерсанта". Андрей Васильев и Демьян Кудрявцев - гендиректор издательского дома "Коммерсант" - в жесткой форме предложили мне это мероприятия вести. С подмостков Большого театра. Как-то я все это делал, а позже встретил режиссера Павла Лунгина. И он мне говорит: "Я был в этом зале... Я вас, Андрей, пожалуй, буду снимать! Потому что в вас есть что-то такое..." - и он стал придумывать во мне такое, чего во мне на самом деле нет. Это свойство любого режиссера: какого человека он придумает, такого и сделает. Лунгин говорит: "В вас есть какая-то угловатость, которая есть в Голливуде, но которой не хватает нашим актерам..." В общем чего-то такого наговорил за полторы минуты, что я потом ходил и думал: "А может быть действительно стоит сняться?" (Смеется). Но Лунгин - слава Богу! - не перезвонил. А главный редактор "Огонька" Виктор Лошак подошел и сказал: "Андрей, ну и чего вы все эти годы упирались, землю рыли?.. Вы же можете на свадьбах зарабатывать, на юбилеях, на похоронах..." Все профессии, в общем, хороши, если разобраться.

Часто предлагали и предлагают написать сценарии игровых фильмов. В этом тоже я хотел бы себя попробовать, но нет времени. Хотя, я считаю, что есть вещи, для которых надо находить время. Надо от чего-то отказываться. Я вот, к примеру, закончил вести колонку про детей, которую вел шесть лет в приложении "Weekend" и которая была мне дорога, потому что я фиксировал жизнь своих детей и писал скорее для них, когда они вырастут, а не для читателей.

На основе этих заметок уже вышло две книжки, за которые мне уж точно не стыдно. Это книжки, которые мои дети будут перечитывать и понимать, что их жизнь, по крайней мере до восьми лет, не прошла напрасно! (Смеется). Уже! Уже самое начало их жизни - не зря! Я прекратил вести эту колонку с таким сожалением... Просто дети выросли и ничего с этим не поделаешь. Я стал влиять этими заметками на их личную жиз