Распад нейтрино (3)

По мотивам произведения Георгия Иванова

 

 

x x x

 

Я иду по свалке, среди редко идущих мне навстречу бомщей, думаю о Дьяволе, всматриваюсь в женские лица, к сожалению, - это лица страшных бомжих .

Вот эта очень хорошенькая, чистая, опрятная, видно пришла сюда недавно, мне нравится.

Я представляю себе, как она подмывается, трогает рукой интимные места. Расставив ноги, немного подогнув колени. Колготки сползают с колен, глаза где-то в самой глубине бархатно и почему-то азартно темнеют, выражение невинное, и в то же время - хищное, птичье.

Похожа на сову.

Я думаю о том, что средняя русская, как правило, аккуратно подмывается, но редко моет ноги,

К чему? Ведь всегда в колготках, очень часто не снимая туфелек или сапожек.

Я думаю о России вообще. О девятнадцатом веке, который намертво задержался здесь.

О цветочках на зеленых бульварах, булках, мокнущих в писсуарах, подростках, идущих на первое свидание с презервативами в карманах, яблоках, вишнях, распространении триппера, сифилиса, СПИДа, наркомании, спайсов душераздирающем тревожном холодке третьего варианта гимна (СССР, СССР, РФ).

О дне перемирия после 1991 года.

А кто с кем примирился? Москва бесился.

Женщины спят с кем попало.

Кто-то влез на фонарь, крича петухом.

Во всех ресторанах, кафе, дискотеках, забегаловках танцевали, все были пьяны.

Никто не слышал, как голос нового 21-го века сказал: "Горе победителям". Я думаю о войне и мире.

О том, что война идет ускоренная, как в кинематографе, сгущенная в экстракт жизнь. Что в несчастьях, постигших мир, война, сама по себе, была ни при чем. Толчок, ускоривший неизбежное, больше ничего. Как опасно больному все опасно, так старый порядок пополз от первого толчка.

Больной съел огурец и помер. 1991 год был этим огурцом.

Я думаю о банальности таких размышлений и одновременно чувствую, как тепло или свет (или тьма кромешная), умиротворяющую ласку банальности.

Я думаю о эпохе, разлагающейся у меня на глазах.

О двух основных разновидностях женщин: либо проститутки, либо гордые тем, что удержались от проституции.

О бесчеловечной мировой прелести и одушевленном мировом уродстве.

О природе, о том, как глупо описывают ее литературные классики. О всевозможных гадостях, которые люди делают друг другу. О жалости.

О ребенке, просившем у богатого дяди на Мерседесе новые глаза для слепой сестры. Она их потеряла в 1993 году. Оба глаза уничтожили осколки гранаты.

О том, как умирал Ельцин: как его брили, стращали страшным судом, ставили пиявки, насильно сажали в ванну.

Я вспоминаю старую колыбельную: "У кота воркота была мачеха лиха".

Я опять возвращаюсь к мысли, что я человек, расположенный быть счастливым или ужасно несчастным.

Я хотел самой обыкновенной вещи- любви. С моей, мужской точки зрения...Впрочем, точка зрения может быть только мужская.

Женской точки зрения не существует.

Женщина, сама по себе, вообще не существует. Она тело и отраженный свет. Но вот ты вобрала мой свет, мою душу и ушла. И весь мой свет ушел от меня.

Мы скользим пока по поверхности бессмысленной жизни. По периферии. По синим волнам океана, которого нет в Москве, но нам кажется: скользим... Видимость гармонии и порядка.

А на самом деле - грязь и нежность, радость и грусть.

Сейчас мы нырнем.

Дайте руку, неизвестный друг.

 

 

***

Гео́ргий Влади́мирович Ива́нов (<abbr title="по юлианскому календарю">29 октября</abbr> (10 ноября) 1894, имение Пуки́ Сядской волости Тельшевского уезда Ковенской губернии, ныне Тельшяйский уезд, Литва — 26 августа 1958, Йер-ле-Пальмье, департамент Вар, Франция) — русский поэт, прозаик, публицист, переводчик; один из крупнейших поэтов русской 

Лирике Иванова свойственна ясность, мысль развивается в полярных противоположениях. Она отмечена возрастающим негативизмом. Часто встречаются у Иванова стихи о поэте и поэзии, художественное обращение к другим поэтам. Сомнение примешивается здесь к стремлению осознать самое существенное в жизни и поэтическом творчестве.

— Вольфганг Казак

Автор сам ни в чём не виноват, и я не берусь решить, можно или нельзя издавать книги таких стихов. В пользу издания могу сказать, что книжка Г. Иванова есть памятник нашей страшной эпохи, притом — один из самых ярких, потому что автор — один из самых талантливых среди молодых стихотворцев. Это — книга человека, зарезанного цивилизацией, зарезанного без крови, что ужаснее для меня всех кровавых зрелищ этого века; — проявление злобы, действительно нечеловеческой, с которой никто ничего не поделает, которая нам — возмездие.

— Блок, Александр Александрович

...меня очаровала музыка поэзии Георгия Иванова. А также, то свойство, которое акмеисты называли «прекрасной ясностью». Было еще одно качество, которое я там уловил. И позднее, когда познакомился со всеми его ранними сборниками, это я понял как особенность, которую назвал бы «светопись». Он, как живописец, который работает и играет красками. В его стихах виден этот дар работы со светом, игры цветом. И еще – непринужденная культура стиха, естественность без натяжки, без нарочитых усилий, никакой надуманности.

— Вадим Крейд

 

 

С 1914 года постоянный сотрудник журнала «Аполлон», занял в нём место Н. Гумилёва, ушедшего добровольцем на Первую мировую войну. Публикует в «Аполлоне» обзорные статьи о военной поэзии. Участвует в альманахах «Отзвуки войны», «Пряник осиротевшим детям», «Зеленый цветок». В 1915 году в издательстве «Лукоморье» выходит книга стихов о войне Г. Иванова «Памятник славы». С 1916 года — участник 2-го «Цеха поэтов».[3]

Первым браком (1915—1918) женат на француженке Габриэль Тернизьен, танцовщице театра Мейерхольда, подруге сестры Адамовича, — дочь Елена. Во втором браке с русской поэтессой Ириной Одоевцевой (наст. имя Ираида Густавовна Гейнике, латыш.), с которой прожил 37 лет.

В эмиграции Георгий Иванов делил с В. Ходасевичем звание «первого поэта», хотя многие его произведения, особенно мемуарные и прозаические, вызвали неблагоприятные отзывы как в эмигрантской среде, так и в Советской России.

В 1930-х гг. вместе с Г.Адамовичем был основным сотрудником журнала «Числа». В годы второй мировой войны вместе с женой Ириной Одоевцевой жил на своей вилле во французском городе Биаррице, который с лета 1940 г. был оккупирован немецкими войсками. В 1943 году супруги лишились виллы, реквизированной немцами, но оставались в Биаррице до 1946 года Общественная позиция, взгляды на события Второй мировой войны, которых придерживался Иванов, вызвали обвинения его в германофилии, антисемитизме, коллаборационизме и привели его к конфликту с Г. Адамовичем.

С 1946 года Иванов и Одоевцева жили в Париже, испытывая отчаянную нужду. С начала февраля 1953 года до своей смерти жил в приюте для престарелых в Йере (Йер-ле-Пальмье, в департаменте Вар, недалеко от Тулона). Георгий Иванов умер 26 или 27 августа 1958 года и был похоронен в Йере на местном кладбище. Только через пять лет удалось собрать деньги на перезахоронение под Парижем, там, где покоится цвет русской эмиграции. «Чудовищно, но и против этой акции были протесты», — пишет Ю. А. Арьев в предисловии к сборнику стихотворений Георгия Иванова, который вышел в серии «Новая библиотека поэта» в 2005 году. Вот что он, в частности, сообщает: «Дмитрий Кленовский, царскосёл и христианин, прекрасный поэт, эмигрантский дебют которого приветствовал Георгий Иванов, пишет архиепископу Сан-Францисскому Иоанну (Дмитрию Шаховскому): „Перенесение праха Георгия Иванова в Париж дело похвальное, но всё-таки странно было прочесть Ваше имя в составе созданного для сего комитета. Знаю, дорогой Владыка, сколь Вы терпимы, но всё-таки… при несомненном таланте Г. Иванова (и дьявол тоже талантлив!) я чувствую к нему глубокое отвращение… Камня в него, понятно, не брошу, но и цветов на могилу не принесу“». 23 ноября 1963 года поэт был перезахоронен на кладбище Сент-Женевьев-де Буа под Парижем. На могиле поставлен крест из тёмно-серого гранита.