Защита Перельмана. Математик-отшельник как герой России. Или всё-таки мира?

Вопреки известной формуле «У нас героем становится любой», на подвиги — спортивные ли, научные — оказываются способны совсем не те люди, от которых ждут значимых для Родины побед. Например, параолимпийцы. Или математик Григорий Перельман.

Ещё в 1967 году математик Владимир Успенский, один из немногих, кто пытается популяризировать свою науку и рассматривать её гуманитарные и философские аспекты, написал о представителях своей профессии: «…место паганелеобразных чудаков заняли молодые люди в ковбойках, увлекающиеся лыжным спортом». Декан факультета математики ВШЭ Сергей Ландо недавно тоже убеждал меня, что математики — такие же люди, как все. Что всё равно шло вразрез с моими впечатлениями от персон, попадавшихся мне в коридоре факультета и, возможно, чрезмерным пиететом перед представителями этой науки, которая, как нам вдолбили на всю оставшуюся жизнь в школе вместе с отвращением к предмету, «в порядок ум приводит».

Доступные нам описания образа жизни Григория Перельмана, математика, избравшего не просто башню из слоновой кости своим обиталищем, но словно бы очертившего пространство своей жизни меловым кругом, скорее наводят на мысль о беспорядке ума. Том самом беспорядке, который чётко сигнализирует о гениальности.

Перельман доказал гипотезу Пуанкаре о пространстве как трёхмерной сфере (вульгарное упрощение автора, неизбежное для статьи, которая посвящена не математике, а социальным последствиям открытий). И дал повод гордиться страной. Униженные и оскорблённые, мы тем не менее — первые в математике, мы — продолжатели традиций великой советской математической науки, которая входила в то самое «зато», оправдывавшее всё. В смысле — «зато мы делаем ракеты и покоряем Енисей». Etc.

Но в том-то и дело, что математика — это та наука, которая в современном мире предельно интернационализирована. То есть некоторые развивающиеся в России отрасли знания стремятся к тому, чтобы быть принятыми в мировое сообщество учёных на равных, но пока находятся в начале пути, например, экономическая теория. А математика уже давно там. И в этом смысле, как справедливо заметил ректор одного прогрессивного вуза, «российская математика — это всё равно, что католическая физика или православная социология». Нет такой национальной науки. Есть просто математика. И в России сегодня практически нет серьёзных математиков, которые не поработали бы на Западе или не владели бы английским языком, превратившимся в способ репрезентации математических достижений.

Открытие Перельмана стимулировалось общением с американскими математиками. Мир узнал о его доказательствах тогда, когда он повесил препринты своих исследований в Сети и направил электронное письмо китайскому математику Ганг Тяну. Учёные, близкие к выдающемуся китайскому математику Шинтану Яу, автору математических доказательств физической теории струн, перепроверяли логику Перельмана и к 2006 году таки перепроверили и подтвердили его правоту (первый препринт Перельман обнародовал в 2002 году). Серьёзная книга и статьи о Перельмане выходят в США.

Правда, книгу, хоть и на английском, написала российская журналистка Маша Гессен, а вот самая толковая статья Сильвии Нэзар и Дэвида Груббера увидела свет в 2006 году в The New Yorker. Консенсус в математическом сообществе, который результатом своим имел Филдсовскую медаль для Перельмана и миллион долларов для него же от бостонского института Клэя, был согласием мирового комьюнити, а не строго российского.

У нас больше внимания уделяется странностям Перельмана. Или тому, что мы готовы считать отклонениями от нормы. В сегодняшней России представления о жизни таковы, что отказ от миллиона долларов оценивается либо как верный признак безумия в медицинском смысле этого слова, либо как героизм. Мол, вот он какой, русский (еврейский) характер! Не нужны нам эти бабки из мира чистогана. У них, в этом самом мире, всё больше пытаются обращать внимание на содержательную сторону открытия, его значение для развития топологии, геометрии, физики или, если речь идёт о человеческом измерении, — на гениальность российского математика.

И тогда выясняется, что он вовсе не безумец. Мальчик из питерского Купчино вырос в семье инженера-энергетика, привившего сыну любовь к математике и шахматам, и преподавательницы математики в техникуме. Обнаруживал незаурядные способности. В 1982 году получил золотую медаль на математической олимпиаде в Будапеште. Очень любил оперное искусство и долгие прогулки по своему городу. Стажируясь и работая в США, предпочитал бывать в Бруклине, жил неизменно скромно — на хлебе, сыре и молоке. Был приветлив и приятен в общении. Почему-то не стриг ногти, объясняя американским коллегам — «если они растут, почему бы не дать им расти?». (Быть можно дельным человеком и не думать о красе ногтей.) Вопреки блестящим перспективам в Америке, вернулся в 1995 году в Россию, в Питер, в родной филиал Математического института имени Стеклова. Плевать хотел на всякие формальности, CV и рецензируемые журналы. Просто занимался наукой, а своими открытиями простодушно и щедро делился, не боясь ни плагиата, ни конкуренции, не взыскуя ни хулы, ни хвалы. Просто делал своё дело и потому искренне считал, что миллион долларов за обычную работу он получать не должен.

Это тип набоковского Лужина — полностью, с потрохами, погружённого в своё нетривиальное дело талантливого профессионала. Можно было бы сказать, что такой идеальный образ учёного встречается только в книгах, если бы подобного рода книги где-нибудь встречались (за вычетом той же «Защиты Лужина».)

Словом, мы имеем дело с человеком ошеломляюще необычным, но в то же время абсолютно нормальным. Для которого отказ от публичности и престижных премий — нормальное поведение и нормальное отношение к своей работе. А уже наше право допускать, что он — герой России. Хотя если Россия и имела отношение к формированию позиции учёного, то не большее, чем Америка или знакомые китайские математики.

Странным образом наше согражданство с Перельманом приближает нас самих к гражданам мира. И если есть чем гордиться, так это принадлежностью к роду человеческому. Казённый патриотизм здесь не канает.