Нарциссизм, или о чем писать оппозиционной прессе

Недавно мне бросили упрек. Ну – косвенный. Ну, или то, что можно было воспринять, как упрек. Ну, или что как упрек воспринял я.

В общем, мне сказали буквально следующее: "Я понимаю, почему (имя очень известной журналистки) осталась на "Эхе", но я не понимаю, почему на "Эхе" остался (имя очень известного протестного деятеля); я (то есть мой собеседник) перестал писать в свой блог там в начале 14-го. Ну, вы (то есть автор этих строк) же понимаете...".

Я понимал. И поневоле задумался. Впрочем – не в первый раз. А где прилично у нас публиковаться?

Но эта мысль занимала меня недолго – почти совсем не занимала. Потому что немедленный ответ на этот вопрос было... нет, не "нигде", не угадали. Ответ был другой. Ответ состоял в том, что в приличном месте то, о чем нужно говорить прежде всего, не опубликуют. Ни за что не опубликуют.

Это был не теоретический вывод. С большей или меньшей интенсивностью я занимаюсь этим, публицистическим делом почти десять лет. За это время в ЕЖе и "Гранях" я смог опубликовать... да, ничего не смог, ни одной заметки. Из – не считал точно, но думаю, не меньше – полутора-двух тысяч. Когда-то пытался, потом плюнул: мы просто живем как бы в разных реальностях. Лучше с "Каспаровым", но и они публикуют лишь малую часть того, что я им предлагаю.

И тогда я задумался, а есть ли вообще место в нашем медийном пространстве, где можно публиковать статьи на ту главную тему, о которой, в общем, единственно и стоит писать. И не нашел такого места.

Почему? Тема эта моя что ли такая экзотическая, узкая и специальная? Да, нет – не слишком узкая и не слишком специальная. Тема как тема. Кто мы такие, что с нами происходит и что нам делать? Где за местоимением "мы" иногда скрывается "оппозиция, протест", а иногда просто "русский народ" (не в смысле, конечно, одноизвилистого национализма – я имею в виду людей русского языка и русской культуры – всех, включая дугинцев, бендеровцев, кадыровцев, сионистов и прочая и прочая).

И вот тут очень интересная штука получается. СМИ охотно публикуют, а читатели охотно читают про то, какие плохие они (неважно – кто: власть, либерасты, укрофашисты, пиндосы, попЫ, кадыровцы, дугинцы, бендеровцы...). Но когда дело доходит до того, что мы сами не слишком хороши (опять-таки неважно кто), возникает реакция резкого отторжения.

Скажи крымнашисту, что КРЫМНАШ – мерзость, он съест тебя с кашей (или даже без нее). Блок в мозгах. Ну, ладно: крымнашисты одноизвилисты по определению, причем извилина эта политическая у них и не слишком-то извивается. Но ведь то же самое, только, естественно, с поправкой на интеллигентность и культуру поведения, происходит, и когда заводишь разговор о преступлениях интеллигенции (нас всех преступлениях) в период, ну, скажем с 96-го по 99-й год включительно. Или даже – по 2004-й год...

Это такой инфантильный нарциссизм. Когда я по определению хороший и вообще не являюсь объектом рефлексии и наблюдения, а мир вокруг меня хорош или плох в зависимости от того, делает ли он хорошему мне приятно или неприятно. Теоретически, из это исходной для всех людей точки может начать расти самосознание. А может и не начать.  

Ну, и что автор хочет сказать? Что разговоры о НИХ, о ИХ плохости не нужны вовсе? Да, нет – не это хочет сказать автор. Нужны, конечно. Но они нужны тольк в определенных контекстах. В контексте нашей общей ответственности за их плохость. И в контексте поиска выхода.

Скажем, тот же КРЫМНАШ. Естественно, это была спецоперация.

И не только операция военная, но – что гораздо, несопоставимо важнее – операция на мозге подведомственного населения. И ответственность здесь прежде всего – на хирургах. И в этом смысле, все эти разговоры про Гаагу и Нюрнберг правильны. Было совершено преступление. Не столько даже против закона, сколько против совести. Но помимо ответственности хирургов, которая вполне самоочевидна, есть же здесь и не намного меньшая ответственность тех, кто с таким вождедением разлегся на операционном столе. И – тех, кто не смог сорвать наркотическую маска с носа оперируемого.     

Та же самая ситуация с 99-м годом. Да, и с любым годом –  та же самая. Включая 2015-й. Вся идеология (если это можно так назвать) "Прогоним Путина и заживем отлично" никуда не годится. Потому, что для того, чтобы отлично зажить, мало прогнать бяку. И даже посадить на царство (или президенство, неважно) хорошего дядю тоже мало. Надо измениться самим. Или хотя бы – начать меняться. Или хотя бы – просто захотеть меняться самим. И это "самим" относится не только к "86%", но в неменьшей степени – и к "14%" (только не воспринимайте, бога ради, цифры в кавычках буквально – с вас станет: реальные – что-то около 50 против 35 при 15 неопределившихся).   

Что значит измениться самим? По большому счету, это значит сказать себе две вещи. Первая – "хочу жить хорошо и не хочу плохо". Вторая – "буду делать хорошо и не буду плохо".

Почему это важно? Потому что это запустит работу общественной мысли: что есть хорошо и что есть плохо, как жить хорошо и как плохо. И она обязательно перерастет в "Почему мы живем плохо и что нам мешает жить хорошо?".

А это очень важный вопрос. И ответ на него отнюдь не только "Они! Они, гады!". Как ни Обама портит нам дороги, как ни Сталин написал миллионы доносов, так и не Путин пишет библиотеки бездарной прозы и производит всю прочую духовную пищу, которой отравляется наш народ.

По большому счету, сегодня к этому изменению не готов у нас никто. Ни низы (я имею в виду интеллектуально-духовные низы), ни верхи (которые хотя и повыше низов, а в некоторых отношениях и здорово повыше, но тоже не заоблачно высоки: от коллектива отрываются не слишком).

Вот на этой бы теме нам, казалось бы, и сосредоточиться. Но мы этого сделать не можем. Мешает всё тот же нарциссизм. Мы с удовольствием обличаем "их". Делать это легко и приятно: "они" не скупятся предоставлять нам поводы и темы. И наши языки присыхают к нёбу, когда нужно говорить о нас. Причем опять-таки, не слишком важно, о "нас" ли как протесте или о "нас" ли как русском народе. Нарциссизм наш не локализован: он распространяется на любой объект, с которым мы себя отождествляем. Как только отождествились – неважно с чем или кем: с идеями демократии или либерализма, или с персоналиями вроде Гайдара или Ельцина – так немедленно объект отождествления выходит из зоны нашего сознания: ни наблюдать, ни, тем более, анализировать мы его не можем.

В таком состоянии для власти мы не то, что не головная боль – мы просто "прелесть моя", чистое удовольствие. Всякой бы власти иметь такую оппозицию!

=====

Я уже закончил этот текст, когда узнал страшные новости про Париж. И подумал, что тема эта, конечно, не только наша – к трудному разговору с виденьем многих факторов и принятием ответственности за дела, в которых лично вроде бы и не участвовал, и на Западе мало-кто способен. Ни по горячим следам, ни по холодным. Так что мы не одиноки. Но разве от этого легче?