Должен сказать, что я по натуре - не рыбак. Но в данном конкретном случае я собирался на рыбалку серьезно и тщательно. В момент, когда я дал согласие на отправку нас с Тимофеем Ивановичем в район промысла рыбы, мною двигал не рыбацкий азарт, присущий фанатам сидения с удочкой, а искреннее желание досконально разобраться в вопросах регулировки вверенной моим заботам аппаратуры. У Тимофея Ивановича же был, по-моему, сугубо меркантильный интерес. Нам ведь светила прибавка к заводскому жалованию в виде зарплаты работников местной радиомастерской… Готовясь к походу, я собрал в наплечную сумку необходимый в море минимум вещей. Упаковал и сдал в камеру хранения гостиницы остальные свои вещи, освобождая занимаемый номер на время своего отсутствия. Отправил всем своим друзьям по институту и даже школе письма, где сообщил о своей передислокации из Владивостока в Невельск с адресом «До востребования». Получилась, кстати, внушительных размеров пачка писем. В то время мы с однокурсниками и даже одноклассниками еще интенсивно переписывались, взаимно обмениваясь новостями.
Предметами особой моей заботы стали запасные узлы и части, которые обнаружились на складе НБТрФ в виде комплектов ЗИП к ГАС «Прибой-101», поставленных заводом базе отдельно. Кое-что из этих комплектов ЗИПа на всякий пожарный случай я прихватил в море с собой. Самой же важной ценностью, которую я практически не отпускал от себя далеко, был портативный осциллограф С1-73.
Немного отвлекаясь от описания подготовки к выходу в море, должен несколько слов сказать о самом промысле в том регионе, куда мы направлялись. Это надо сделать, принимая во внимание упоминание в комментариях к предыдущей части иных видов добычи морепродуктов. В описываемый период в японской экономической зоне велась промышленная добыча сельди иваси и скумбрии. Маленький кусочек из фильма "Океаны" для лучшего представления о каком объекте лова идет речь:
Основным методом их лова, практиковавшимся в то время, сейнерами НБТрФ был так называемый кошельковый лов (в отличии, скажем, от тралового метода, который использовали крупные суда КБОР). Метод этот сводился к следующему. В исходном состоянии на корме судна в районе слипа располагалась определенным образом уложенная дель невода, т.н. «кошелек», который представлял собой сетевое полотнище прямоугольной формы с размерами 250 м в ширину и 1250 м в длину. Величина ячейки невода была рассчитана на скумбрию и иваси, сайра сквозь нее свободно проходила (как многозначительно говаривали местные акустики - "сигареты, что с нее возьмешь"), что порой приводило к «пустырям» (так на рыбацком жаргоне именовался холостой замет), поскольку надежно отличить скумбрию от сайры по эхосигналу было весьма сложно. Надо отметить, правда, что сайра встречалась в том регионе гораздо реже. Дель невода была составлена из 25, сшитых между собой, вдоль длинной стороны прямоугольных же кусков 250 м в высоту и 50 м в ширину, именовавшихся рыбаками «литерами». По одной, длинной, стороне невода крепились с равными промежутками поплавки, по другой – свинцовые грузила. С обеих же сторон имелись карабины, сквозь которые были пропущены троса от двух мощных лебедок,закрепленные с одной стороны на концах невода, с другой - на барабанах лебедок. Тот, что проходил со стороны поплавков назывался проводником, а тот, что со стороны грузил – стяжным. Судно в процессе поиска с помощью нашего гидролокатора обнаруживало косяк рыбы, осуществляло его преследование и выход на удобную точку для осуществления т.н. «замета». При этом с кормы в воду выбрасывался парашют или бочка, к которым был прикреплен невод. За счет торможения невод начинал выходить в воду с кормы судна по слипу, разматывая одновременно троса двух расторможенных лебедок. Искусство кошелькового лова заключалось в точности проведения замета. Надо было выстелить невод так, чтобы он успел развернуться за счет тяги грузил перед движущимся косяком и успеть закольцевать невод, выйдя точно к бочке (началу невода), вовремя закрыв т.н. «ворота», дабы не дать косяку через них выйти из невода. При этом, по словам рыбаков, нельзя было стелить невод по прямой более чем на 12 литеров и то при условии того, что невод – новый, иначе можно было его порвать. А он тогда стоил 150 тыс. рублей теми еще, советскими, рублями и порча его грозила крупными неприятностями всем. Потому догнал – не догнал косяк, приходилось поворачивать по любому, даже в случае проигрыша косяку в скорости из-за не расчетливых действий капитана, а именно он всегда, при мне, во всяком случае, командовал проведением замета из-за исключительной важности этого мероприятия. После выхода всего невода осуществлялось реверсное включение лебедок с последующей выборкой тросов стяжного и проводника. В результате манипуляций лебедками и карабинами (их перенос, по мере выборки дели, на трос подвески был вахтовой обязанностью радиста с акустиком) невод приобретал через некоторое время вид средневекового кошелька, этакого садка в котором свободно до поры до времени плавала пойманная рыба. Само же судно при этом теряло ход и ложилось в дрейф в ожидании своей очереди по сдаче рыбы на плавбазы или, иначе, консервные плавзаводы.
Сейнер в замете
Это были огромные суда, почти постоянно находившиеся в зоне промысла. При этом у каждого управления рыбного хозяйства они были свои. У «Сахалинрыбпрома» - свои, у «Приморрыбпрома» - свои, у «Камчатрыбпрома» - свои. Соответственно и очередь на сдачу рыбы каждый сейнер, по принадлежности, занимал у своих плавбаз.
Одна из плавбаз «Сахалинрыбпрома» в зоне лова рыбы
У японцев же была собственная, отличная от нашей, система, построенная на том, что для них это был в то время прибрежный лов. За каждым их сейнером выходило в море два судна – перегрузчика. Сейнер сделав замет сгружал рыбу на один перегрузчик, сразу же отправлявшийся в порт, и шел снова в поиск, пока он ловил и перегружал рыбу на второй перегрузчик, первый успевал вернуться.
Ясно, что для нас, учитывая большое расстояние до наших берегов, эта система не подходила. Тем более, что к тому моменту был полностью запрещен промышленный промысел китов и огромным китобойным судам с разделочными цехами требовалось новое применение. После незначительного переоборудования многие из них и стали плавучими консервными заводами …
Продолжая рассказ о подготовке к выходу в море, замечу, что СТР «Синегорье» не входил тогда в число «маяков» рыболовецкого производства. Экипаж не имел постоянного костяка и к числу местной рыбацкой элиты не относился, хотя судно и было на неплохом счету, будучи крепким середнячком. В тот раз, на командование им назначили нового, молодого капитана, который обладал должным уровнем амбициозности, но не имел достаточного опыта командования. Поэтому ему в помощь отрядили старшим помощником человека с опытом, бывшего капитана СРТМ, разжалованного с этой должности до уровня старпома за допущенный, в бытность его капитаном, арест его судна японскими пограничниками при пересечении им границы 12-мильной зоны, т.е. за нарушение границы с Японией. При этом, особой вины его в том не было. Просто рыба в тот момент прижалась к границе 12-ти мильной зоны и судно, сделав замет и потеряв возможность двигаться, прибрежным течением было втянуто в территориальные воды Японии вместе с неводом полным рыбы. Старпом, по его словам успел даже 5 дней провести в японской тюрьме. СМИ же японские устроили шум до небес по этому поводу, устроив полицейские маски-шоу с выбиванием дверей в каюты, пытаясь спровоцировать драку с нашими бугаями под камеры тележурналистов, по приходу судна под конвоем в японский порт. Понятно, что помимо срочно выплаченного Внешторгбанком штрафа, во избежание конфискации судна, для политкорректности, по тем временам, требовалось кого-то наказать и персонально. Ограничились понижением капитана в должности, т.к. всем тогда было, в общем-то, все понятно…
В те времена, а это был период 1978-1982 годов, условия промысла в летний период времени были таковы, что сельдь иваси и скумбрия, в район добычи которых мы отправлялись, обитала в основном в 300-мильной экономической зоне Японии. Нашими рыболовецкими предприятиями, согласно установленным на межгосударственном уровне правилам, у японцев приобреталась лицензия на вылов определенного количества рыбы. На тот момент она равнялось 1000 тонн рыбы в месяц на один сейнер типа СТР. В случае, если до конца месяца оставалось еще несколько дней, а лимит на вылов был исчерпан, судно выходило из 300-мильной зоны до конца месяца, потом возвращалось. Видимо, по причине входа в экономическую зону Японии и возможного - в 12-мильную зону ее территориальных уже вод (при прохождении проливов по морскому праву это допускается с зачехленными орудиями лова), сейнеры, при выходе в район промысла, проходили тогда в порту пограничный контроль. При этом судно с рабочим экипажем отходило от стенки и становилось на якорь на внутреннем рейде, дабы исключить ротацию людей. После этого на него пребывали на своем катере пограничники и проводили процедуру проверки документов и общего осмотра. В целом это занимало достаточно много времени.
Примечательно, что на каждом судне в обязательном порядке обитала какая-либо корабельная живность. Чаще всего это были собака или кошка. Корабельный питомец, как водится, был любимцем экипажа и объектом всеобщей любви и заботы. Отказа он не знал ни в чем и потому, как правило, платил экипажу исключительной верностью. Самое поразительное, что собаки, проведя на судне вместе с экипажем многомесячный рейс, по приходу в порт практически сразу сходили на берег и исчезали на все время межрейсового простоя судна. Но стоило только траулеру собраться в рейс, как тут же буквально перед самым его отходом от причала корабельный любимец неожиданно появлялся неизвестно откуда. Не было при мне случая, чтобы пес опоздал на свой траулер к его отходу. И это несмотря на то, что в процессе стоянки сейнер многократно перешвартовывался, и мог оказаться не первым и даже не вторым бортом от пирса, и совсем в другом месте по сравнению с тем, куда он приставал по приходу с моря. Пес безошибочно находил свое судно. Подозреваю, что в перерывах между своими береговыми собачьими делами пес наблюдал за событиями на причале издалека. И по одним ему известным приметам безошибочно определял дату и время отхода его судна от причала в рейс. Подготовку к отплытию мог выдавать подвоз провианта и прочего снабжения. Уж не знаю, что именно служило животному надежным сигналом к отходу судна, но подозреваю, что это мог быть, к примеру, подвоз спиртного. Само собой, что затаривание судна водкой было неофициальным, порицаемым руководством базы, партийными органами, наказуемым действом. Потому, оно мало того, что носило сугубо частный, чуть ли не подпольный, характер, проворачивали его в самый последний перед выходом в море момент. Рейс был длинный, количество экипажа в среднем измерялось цифрой в 27 здоровенных мужиков и потому водку приходилось подвозить в грузовике. Не берусь утверждать, что так было всегда и на всех рыбацких судах, но тогда, готовясь вместе с экипажем СТР «Синегорье» к выходу в море я такой грузовик наблюдал лично. К этому моменту я уже покинул гостиницу и разместился в каюте изоляторе. После разгрузки этого грузовика рундук в каюте радиста с акустиком (а он по вместимости, на глаз, был не меньше железнодорожного, знакомого, наверное, всем, багажного ящика под нормальным спальным плацкартным местом) оказался под завязку заполненным бутылками с водкой. И есть основания полагать, учитывая, что радист с акустиком были далеко не самыми пьющими на судне людьми, что не только их рундук был наполнен таким же образом. В пользу того, что явление это было отнюдь не исключением из правил, говорил и случай с моим первым знакомством с начальниками радиостанций и акустиками на СРТМ «Тихирка», описанный уже мною ранее. Завершая свой спич о корабельной живности скажу, что на тот момент на СТР «Синегорье» корабельный питомиц был новым. Это была молодая дворняга, сука по кличке Муму. Старый пес, по словам старожилов экипажа судна, погиб во время предыдущего рейса, заснув на корме пригревшись в неводе и не успевший в момент его отдачи соскочить с него, так вместе с ним и ушел на веки в море…
Пролив Лаперуза. Вид из-под перил борта СТР на о.Хокайдо
Комментарии