Я не пророк, я - аналитик

- Владимир, я в которй раз слышу от вас: "мы"...

- Имею в виду круг людей, одновременно начавших правозащитную деятельность. Длинный список, одних уже нет в живых, другие разбросаны по миру...

- Понятно, что судьбы этих людей примерно одинаковы. А характеры?

- Абсолютно разные, да и позиции часто не совпадали. И разногласия случались.

- Как вы оцениваете сегодняшние позиции Александра Исаевича Солженицына?

- А у него нет никаких позиций. Солженицын, бедняга, приехал в страну, где он никому не нужен. К сожалению, никакого резонанса его приезд в России вызвать не смог - это болото ничем не взбаламутишь. Теперь у него даже телевизионной программы нет, хотя он ничего нового уже сказать и не смог бы. Я еще и поэтому туда не еду: давно все сказал. Какой же смысл в двадцатый раз повторять? Но Солженицын, правда, всегда говорил, что вернется, я же для себя твердо решил, что дважды в одну и ту же воду не войду.

- Как поживает ваш "партнер по обмену" - Луис Корвалан?

- Представьте себе, жив. Мы с ним, увы, незнакомы: я видел только его спину, когда он залезал в самолет. Впрочем, думаю, говорить нам с ним было бы совершенно не о чем. Я в архиве ЦК нашел замечательную бумагу. Оказывается, в 1983 году Корвалан попросил советское правительство сделать ему пластическую операцию, снабдить поддельными документами и заслать в Чили для подпольной работы. Просьба была удовлетворена. До 1989 года Корвалан там "поезда под откос пускал". А потом ситуация изменилась, рухнула Берлинская сена, в Чили прошли выборы, Пиночет ушел. Тогда ему вернули прежнюю внешность и документы - и "твердокаменный" марксист вновь возник легально. Раскопав эту информацию, я передал ее в прессу. Одному датскому журналисту удалось связаться в Чили с секретарем Корвалана, который все это подтвердил, и добавил, что товарищ Корвалан ни в чем не раскаивается, считает, что борьба была исторически неизбежной и что она еще не кончилась. Корвалан - человек идеологический.

- А вы какой?

- Аналитик, привыкший думать и сомневаться. По натуре я скептик. Несмотря на всю свою биографию, религиозным не стал, хотя многих моих друзей, побывавших в лагерях, опыт привел к Богу.

- Какими вам вспоминаются тюремные времена?

- Мерзости забылись. К счастью, человеческое сознание так устроено: запоминается, в основном, смешное и приятное. Когда встречаемся с "однополчанами", как правило, только смешное да забавное и вспоминаем.

- Например?

- В семьдесят третьем мы организовали забастовку и голодовку трех пермских лагерей одновременно. Перед началом акции мы все пошли на работу и заняли ключевые места: чтоб предприятие встало напрочь. А я никогда в жизни в заключении принципиально не работал.

- Вы тунеядец?

- На врага работать нельзя - лучше в карцере сидеть. Но тут я устроился на две недели заведующим складом готовой продукции. А продукция эта была чрезвычайно тонкая: сверла всякие, фрезы - десятые доли микрона играли роль. И вот в канун забастовки я просто брал это пригоршнями и перебрасывал. Все перепутал.

- Так вы еще и саботажник к тому же?

- Конечно: нужно было, чтобы встало все предприятие. Наши электрики пережгли электричество, станочники сломали станки. Дерешься - так дерись. У них тогда тонны продукции, сделанной за много месяцев, пропали.

А за саботаж, в принципе, могли и расстрелять. Правда, доказать ничего нельзя было: я кладовщик новый, неопытный. Голодовка продолжалась месяц, меня же, как организатора и вдохновителя, сразу оправили в тюрьму, а на деле моем они поставили синюю полосу.

- Я слышала только про красную: "склонность к побегу".

- О синей полосе, действительно, мало кто знал. Означала она "склонность к организации бунта". Два офицера вели меня под руки и говорили каждые пять минут: "Не открывай рот!" Теоретически считалось, что если я открою рот, - произойдет бунт. Какой-то рецидивист даже возмутился: "Да кто он такой, что его так конвоируют? Чего он сделал-то?" Его, страшного, брутального уголовника, везут вместе со всеми, а меня - изолированно. Но, конечно, советская власть ничего не могла сделать путем - они же совершенные неудачники. Мне-то рот не разрешали открывать, но мои конвоиры объяснили всем в округе кто я такой и почему меня так везут, - а это вполне могло привести к бунту.

- В каких отношениях вы были с уголовниками?

- В прекрасных. Вот к предыдущему поколению, как вы знаете по Солженицыну и Шаламову, "блатные" ужасно относились, что я считаю в какой-то степени заслуженным. "Политические" были с их точки зрения "начальниками" да "фраерами". Ну кто такой Солженицын для рядового уголовника? Офицер с фронта, "фашист". Вы меня извините - это же законная добыча. А вот мы уже, как и сидящие с нами "блатные", являлись сознательными врагами системы. В этом смысле у нас было полное взаимопонимание - я ничего плохого в жизни от уголовников не видал. В шестидесятые годы решили провести очередной эксперимент: послали нас в уголовные зоны - "блатным" на расправу. А получилось все наоборот: я создал там здоровый уголовный коллектив в четыреста рыл. Жалобы писали, забастовки устраивали.

- Стачечный комитет?

- Самый настоящий. Научил я их "права качать". И вот уходил из зоны на этап "пахан", главный вор. Собрал своих подручных воров и отдавал им всяческие наказы. А под конец ткнул в меня пальцем и велел: "А этого берегите: мы сидим каждый за свое, а он - за общее". Во, какой мудрый был "пахан". А вообще мы с ними здорово помогали друг другу.

- Как уголовники вас спасли от расстрела, я прочитала в вашей книге. А вы им чем помогали?

- Когда я делал в Москве телефильм о психиатрических репрессиях, Алик Гинзбург из Мордовского лагеря передал мне кассету, где шесть или семь заключенных чего-то наговорили. Я этот материал присоединил к своему, а человек, передававший мне кассету, сказал: "Мы не знаем, посадят тебя или нет, но было бы очень хорошо, если бы ты нас избавил от начальника по режиму - майоры Кишки. Такая сука - всех загрыз". Прошло четыре-пять месяцев, сижу я в Лефортове, конечно, в камере со мной - "наседка", как и полагается. А следователь все пытается узнать, как ко мне та кассета попала. Я, разумеется, на допросе молчу, а в камеру прихожу - рот до ушей: "Вот, дураки, никогда не узнают про эту кассету. А это их же подкупленный начальник по режиму сделал..." Сказал - и сказал. Алик Гинзбург много лет спустя, когда мы с ним пересеклись уже в Вашингтоне, рассказал: "Этого Кишку убрали из зоны со скоростью света. Исчез, даже свои собственные вещи оттуда забрать не успев". Хоть и прошло двадцать пять лет, помню, как сейчас: майор Василий Кишка...