Мы всё еще в национал-большевизме, часть 2

Продолжение. Начало тут

1. Как травинка сквозь асфальт

Глубинный смысл победы большевиков и осуществленного в их античеловеческом стиле «построения социализма» - в раскультуривании советского пространства, в обращении человека в природное его состояние, отбрасывание его во времена господства в нем диких инстинктов и звериного эгоизма.

По временным характеристикам становления современной цивилизации это был откат, в масштабах 1/6 суши, на несколько столетий назад, далеко за пределы эпохи нового времени, когда формировалась вся сложная современная стратификация – социальная, экономическая, политическая – национальных государств. Когда в Европе на основе трудовой этики и христианской морали индивид становился личностью, а на основе осознания групповых, классовых, национальных интересов  бесформенная масса людей стала обретать признаки современной общественной солидарности.

Уравнение в нищете и бесправии абсолютно всех людей на всем советском пространстве, а также тотальное подавление любых проявлений индивидуально-личного самосознания объяснялись и оправдывались тогда самими творцами Системы и оправдываются их продолжателями сегодня необходимостью истребить личный интерес на момент коллективного героического действия во имя решения Великой задачи. На практике, однако, оказалось все не так, вплоть до - все ровно наоборот: личный интерес оказался неистребим вообще, а вот индивидуально-личное самосознание, оказывается, подавить можно и не на какое то ограниченное время, а навсегда. Особенно, если учесть, что этого самосознания в качестве нормы человеческого общежития на всем пространстве с названием «Российская империя» не существовало вовсе еще и до начала «построения социализма».

Личный интерес, и будучи закатанным под асфальт, неуёмно, как травинка  пробивался и сквозь него, потому что уничтожить его оказалось возможным только вместе с самим человеком. А вот результат всей этой тотальной жестоко запретительной практики по отношению к нему, вплоть до угрозы человеку смертью, обернулся чудовищным и тоже, увы, неистребимым результатом. С ликвидацией права и морали как основы для цивилизованного удовлетворения личного интереса и, вместе с тем, путем возведения мощнейшей запретительно-репрессивно-пропагандистской государственной машины против него, строители социализма пробудили и вызвали к жизни все самое худшее, что есть в человеке и что составляет его природную основу, — его животные инстинкты и зверский эгоизм. Удовлетворить личный интерес после сооруженного ими тоталитарного чудовища стало возможным только с помощью насилия, воровства, бюрократической карьеры или становясь стахановцем. То есть, всем тем, что   исключительно за пределами морали и нравственности. А с ликвидацией нормальных, эволюционным путем наработанных, норм, правил и процедур социальной и политической  организации  на основе естественной стратификации, с помощью соответствующих гражданских институтов произошло нечто вообще непредвиденное и невиданное в мировой практике. Самоорганизация на основе неудовлетворенности личного интереса вполне естественно стала развиваться в обход тотально устанавливаемых запретов и, в конце концов, стала расширенно утверждаться на криминальной основе в виде всеобщей («системной», как теперь любят  повторять) организованной преступности и коррупции. Все живое с той поры устремилось в криминал.
Эту 1-ю проблему, выделенную мной в качестве следствия из описания советского топоса, можно было бы в самом сжатом виде определить так: перетекающая в современность испорченность всего советского (российского) социума как некоей совокупной субстанции. Не власти только и не только населения, не поголовно всего населения и не буквально каждого представителя власти,  а именно всего власте-населения в их органической нерасчлененности и взаимообусловленности на основе их рукотворной обращенности в природное зверство.

2. Ненужность населения России

И все-таки вопрос пока что остается: зачем все это, почему, во имя чего? Зачем эти десятки миллионов убиенных, до смерти замученных в тюрьмах и умерщвленных голодоморами, почему этот изуродованный, исковерканный до зверства социум? Ведь, казалось бы, никакого raison d'etat во всех этих языческих жертвоприношениях и во всех этих колоссальных провалах по шкале мирового времени никогда не было. Ни один из истребленных классов и слоев населения не был непосредственной угрозой советской власти, политическая оппозиция перестала существовать еще до ее физического уничтожения, внешней угрозы для СССР не было после признания его большинством правительств и государств. Торговые договоры, международные соглашения, сотрудничество со всеми ведущими странами.

И, тем не менее, и вместе с тем – форсированная подготовка к войне, всеобщая мобилизация, переключение всего и вся на создание военной промышленности, психологическое сооружение осажденной крепости? И все это посредством ускоренного уничтожения – десятками миллионов! – и уродование заживо всего остального населения своей же собственной страны!?

Рациональные объяснения этой метаморфозы здесь заканчиваются. Вернее, заканчивается возможность её рационального объяснения государственными интересами страны и жизненными  интересами ее населения и начинается тоже рациональное объяснение этой метаморфозы интересами того же СССР, но теперь уже не просто как одной из стран, а как продолжения и многократного укрепления в нем Российской идеократической империи.

А здесь снова все становится на свои места. Для Сталина, как и для Ленина Россия-СССР никогда не были самостоятельной и конечной целью, они всегда оставались для них промежуточным  средством для достижения конечной - Великой цели. Это неважно, что сама эта конечная цель по называнию у них несколько различалась, у Ленина, как и у Троцкого – это  «мировая революция» и установление диктатуры пролетариата во всемирном масштабе, а у Сталина и вплоть до Горбачева – «построение социализма (коммунизма) в одной стране»… до его победы во всем мире. А по средствам достижения этой цели Ленин и Сталин вообще существенно расходились. Россию-СССР в качестве подручного средства, в качестве рычага, с помощью которого они намеревались перевернуть мир, они видели принципиально по-разному. Это расхождение между ними важно зафиксировать, чтобы увидеть и распознать, как потом с Путиным придет уже третья разновидность этого средства достижения за счет России, все той же, в последней её инстанции, но опять же несколько видоизмененной, по-путински переформулированной цели. Ленин, многократно повторяя, что в России было куда проще взять власть, чем ее удержать, имел в виду аморфность русской социальности, ее несформированность и, соответственно, как государственный деятель ратовал за достижение её дифференциации и структурирования.

Он думал об укреплении Советов, поддерживал крестьян, чтобы они в ходе разграбления помещиков становились более самостоятельными, стимулировал профсоюзы, чтобы сплотить рабочих. Он даже, когда говорил, что НЭП – это всерьёз и надолго, был за развитие средних слоев. То есть, он полагал (особенно в конце своей жизни), что сама основа, посредством которой, опираясь на которую только и возможно удержать власть для свершения мировой революции, должна быть основательной, надежной, следовательно, структурированной, устойчивой. Диаметрально противоположным был взгляд на ту же советскую социальность у Сталина. Это был уже взгляд не государственного деятеля эпохи национальных государств, а взгляд деспота, диктатора империалистической эпохи тоталитарного господства человека-массы. Во время проведения НЭПа Сталин убедился, что дифференциация и структуризация населения с неизбежностью ведет к усилению в нем центробежных сил и, следовательно, может стать не опорой, а угрозой для власти. Население, у различных  слоев которого будут свои групповые и классовые интересы, мобилизовать поголовно всё, как одного человека,  на достижение Великой цели невозможно. Ведь в таком случае оно должно полностью отречься от самого себя, вместе со всеми своими интересами, чтобы целиком и полностью воплотиться в этой цели. И он решил заменить всё советское население, превратить его в массу разрозненных индивидов всецело, абсолютно и каждого по-отдельности подчиненных центральной власти.

В этом и был смысл всех его ноу-хау – искусственно созданная им а-социальная социальность.

Но при всех различиях в средствах достижения и в  видоизменяемых её формулировках Ленинско-сталинская Великая цель оставалась всегда порождением, ментальным и социальным следствием непреодолённой в веках дуалистической раздвоенности русского сознания и всего  российского социума.  Одним полюсом этой раздвоенности всегда оставалась сакрализованная, хотя бы и по марксистско-ленински, Великая цель, в данном случае уходящее в заоблачные выси, всегда отодвинутое в будущее торжество Должного, то есть коммунизма, и земная гарантия этого торжества – здесь и сейчас существующая советская власть.  Противоположный ему полюс, по инверсионной логике бинарных оппозиций, – это Сущее, вся остальная, не имеющая самостоятельной ценности земная реальность и население страны в качестве средства для достижения Великой цели. Если сакральный полюс в мифологическом сознании ассоциируется с тотемом, то противоположный ему полюс – это место пребывания анти-тотема, вместилище всех враждебных сил, постоянно угрожающих самому существованию тотема. Напряжение межу этими полюсами, чем сильнее, тем враждебнее. Отсюда вся эта  сталинская обойма, направленная против анти-тотемных сил – империалистическое окружение, пятая колонна, обострение классовой борьбы по мере продвижения к социализму, борьба не на жизнь, а на смерть и, если враг не сдается, его уничтожают. Отсюда и эти десятки миллионов, отсюда и ненужность в качестве самоценности всего населения России.

Словосочетание «национальное государство» рядом с именами Ленина и Сталина выглядит кощунственным алогизмом, но только до тех пор, пока не выявлен смысл, который для них самих фактически был за этими словами.

Понятие «национальный», при абсолютной заточенности их обоих на интернационализм и всемирность, казалось бы, могло для них быть только иносказанием таких слов, как «страна» или «держава». Не случайно же сооружение, пришедшее с ними на смену Российской империи, лишилось вообще имени собственного и стало национально безымянным – Союз Советских социалистических Республик. Экивоки Сталина во время войны и в самом конце его жизни в сторону русского народа и самого понятия «национальный» в связи с суверенитетом страны свидетельствуют скорее об очень большом! своеобразии его национализма, нежели о внезапно нахлынувшей на него проникновенности к русской нации.  Целенаправленное и методичное истребление  подвластного ему народа, и, прежде всего, русского, тоже вряд ли может быть свидетельством сталинской озабоченности национальным суверенитетом, или благополучием этого народа. С этих позиций в понятии «национальное», заключено не столько этническое содержание, сколько, в идеократическо-имперском и в ленинско-сталинском смысле, нечто совсем иное: – это, скорее, совокупность всего того, что охватывается понятием «государственное», для достижения Великой цели.

И все-таки. И тем не менее. Если вспомнить разногласия Сталина с Лениным по национальному вопросу и в свете этих разногласий учесть, что, несмотря на теоретическую тогда победу Ленина и даже, несмотря на исчезновение слова «русский» из названия страны, Сталин, тем не менее, строил и выстроил, в конце концов, фактически-то именно унитарное, а не союзное и не федеративное государство. Но -  «во главе с великим русским народом», как он сказал об этом в связи с Победой. Если в самом конце своей жизни в обращении к коммунистам со словами «если хотите быть патриотами  своей страны, если хотите стать руководящей силой нации» он даже не счел нужным уточнять о какой, собственно,  нации идет речь, то это значит, что в понятии «национальное» у него присутствовало все-таки  и этническое содержание. Просто поскольку для его мифологического сознания  было «все во всем», ему и не могло прийти в голову, что надо различать, где национальное, а где государственное. Ведь главным для него всегда было – в чьих руках будет Знамя национального суверенитета.

С понятием «государство» на нашей русской почве тоже все не просто. Оно у нас не государство – «state» в западном понимании. Там оно существует как некий орган с определенными полномочиями, создаваемый на какое то определенное время в определенной стране, которому общество этой страны делегирует свои полномочия и который несет ответственность перед обществом. У нас государство - это, скорее, – «power» -  власть, система властвования, которая одновременно и как моносубъект, и демиург не несет никакой ответственности перед населением.  Она, напротив, еще и как сила, как насилие, формирует это население под свои нужды, месит и перемешивает это людское тесто, подминает его под себя, распоряжается им, исходя из соображений самосохранения и для реализации Великой цели. Но государство у нас, кроме того, - это еще и сама страна, держава, оно же и наша родина, нация и, наконец, оно у нас - сама Россия вместе с её населением и с патриотической любовью к ней.

То есть, государство по-русски - это не только власть, не только способ властвования и стиль, но это еще и содержание, и смысл жизни, не только механизм господства, но и тот идеал, для воплощения которого этот механизм предназначен. Идеал и механизм в данном случае связаны как цель и средство ее достижения, как причина и следствие, то есть, связаны генетически, на глубинном уровне зарождения и становления этих двух сущностей. Их можно рассматривать, чтобы их понять, только в паре. Притом, что и власть, и население присутствуют в  обоих составляющих эту пару в качестве нерасчлененного власте-населения. Так повелось еще задолго до той поры, когда Русь стала Московией. Столь аморфное, нерасчленённое – мыслительное и онтологическое -  содержание русского социума в плане соотнесенности нем власти-населения-государства-страны-нации - идеала - еще одно, дополнительное проявление непреодоленной до сих пор исторически транслируемой его синкретичности.

Когда Ленин напутствовал Троцкого на заключение Брестского мира, он говорил ему примерно следующее (цитирую не дословно. Ю.А.): «Соглашайтесь на все, на любые условия. Пересидим в маленьком городишке где-нибудь за Уралом, а потом возвратимся и все возьмем назад. Ведь с нами остается Идея».

Сегодня уже мало тех, кто читал короткую речь Сталина на последнем в его жизни XIX съезде партии. Он был тогда уже совсем плох здоровьем и, выходя из президиума, со вздохом облегчения произнес: «А все-таки сумел сказать!». То есть, сказанное, видимо, было для него самым сокровенным в его жизни. Поэтому напомню, какими словами он завершил свою идейную карьеру (здесь цитирую дословно. Ю.А): «Раньше буржуазия считалась главой нации... Теперь буржуазия продает права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите быть патриотами  своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять».

Если теперь, с учетом всего сказанного, снова вернуться к определению нашего общественного устройства после 1917 года, то с  позиций социологии, культурологии и истории, оптимальным, на мой  взгляд, было бы определение «нацонал-большевизм».

Именно национал-большевизм определяет в сущностном плане содержание, характер общественного устройства, систему властвования и общую для них путеводную цель. Этим определением охватывается не только ленинско-сталинский период существования России-СССР-Росии в качестве идеократической империи, но и, что особенно важно подчеркнуть, также и последнее ельцинско-путинское её двадцатилетие  пребывания в том же качестве.

Проблема «через формы – к смыслам» остается при этом вполне актуальной и применительно к этому, современному нашему общественному устройству. Но и здесь эвристических сложностей на пути следования от одного к другому ничуть не меньше, чем и в ленинско-сталинских дебрях.