Глобальные конфликты и элиты или опыт наивной социологии

Представим энный век до нашей эры. Одно человеческое стадо нападает на другое. Зачем, и чем вообще это закончится? Возможны варианты:

а) прогонят соседей с охотничьих и собирательских угодий;

б) убьют и съедят своих соседей;

в) и то и другое.

Теперь представим, что дело происходит в период так называемых ранних классовых обществ. Один древний народ нападает на другой. Зачем, и вообще чем это закончится? Возможны варианты:

а)ограбить, прибрать к рукам полезные ресурсы, в том числе пути торговых сообщений;

б)захватить пленных для обращения в рабство.

в)и то и другое.

Перенесемся в средние века, в эпоху феодализма. Один средневековый народ нападает на другой. Зачем и вообще чем это закончится? Возможны варианты:

а)расширить подвластную территорию, как источник земельной и управленческой ренты;

б)ограбить, прибрать к рукам полезные ресурсы, в том числе пути торговых сообщений;

в)и то и другое и третье.

Интересно, но уже в эпоху индустриальной цивилизации человечество вновь столкнулось с захватническим рецидивом образца рабовладения (естественно с поправкой на современные нравы). Речь идет о попытке создать третий рейх. Тогда наряду с “цивилизованными” завоевательными целями фашистская Германия не постеснялась позариться и на бесплатную рабочую силу.

А что же в наше время? Как известно, и сегодня нет-нет да случается, что одна страна нападает на другую. Зачем и вообще, чем это заканчивается? Здесь тоже возможны варианты и многое зависит от того, где все это происходит.

Можно ли сегодня представить вооруженное нападение, например Англии на Францию, Германию на Италию или наоборот? С трудом. И даже не потому, что они союзники. В конце концов, они потому союзники, что военная вражда между ними не имеет смысла. Они уж точно не будут, слава Богу, съедать или обращать в рабство друг друга. Не думаю, что может быть причиной нападения стремление одной из этих стран расширить находящуюся под прямым контролем территорию для получения дополнительной земельной и управленческой ренты. Сегодня оптимальная общественно-политическая организация в этих странах предполагает развитую местную автономию самоуправления, а границы все более утрачивают свой экономический смысл.

Не думаю, что причиной войны может стать и стремление прибрать к рукам полезные ресурсы. Сегодня в либерально-демократическом цивилизационном секторе для этого сила вообще не нужна. В этом секторе существуют свои четко обозначенные правила получения управленческого доступа к производственным ресурсам и распоряжения ими. И право на это определяют экономические основания – в частности экономическая эффективность, конкурентоспособность. Распределение же извлеченных и переработанных природных ресурсов осуществляется также по рыночным правилам, в которых возможности потребления определяются финансовыми ресурсами.

При этом обществу совершенно безразлично кто конкретно разрабатывает и реализует природные запасы, так как правила для всех едины и само общество имеет возможность контролировать этот процесс.

К тому же у человечества есть заработанный не малой кровью опыт, который свидетельствует о том, что исторически бесперспективно установление любого силового господства. Раньше или позже, но подавленная этническая энергия приобретает взрывную силу и вырывается на свободу, зачастую погребая под собой тех, кто пытался насильно подавить национальное развитие.

И тот же опыт свидетельствует, что в мировом хозяйстве, как всеобщем источнике удовлетворения потребностей общественного воспроизводства и развития, куда эффективней работает экономическая власть. И она сегодня приходит на смену власти силы, как в свое время произошла замена внеэкономического принуждения, характерного для рабовладения и феодальных отношений, свободным рынком труда и порождаемой им экономической зависимостью.

В конечном счете, установление и принятие единых правил игры и конкуренции влечет за собой перевод активности нации в область предприимчивости и устранение военной силы, как регулятора международных отношений. При этом устраняются и корневые основания для вооруженных захватов. На смену политическим инструментам обеспечения управленческого доступа к производству и распределению благ все более приходят экономические, основанные уже на совсем иных принципах действия.

И если орудием политики является, прежде всего, силовая государственная машина (как совокупность органов государственной власти, в том числе и вооруженные силы), то экономический механизм предполагает использование специфических конкурентных преимуществ (EBTDA, издержки, качество, сервисное обслуживание и т.д.), которые уже никак не связаны с государственными отправлениями.

Есть еще одна важная особенность организации воспроизводства у гражданских народов: срединному обывательскому обществу уже не интересно участие в перераспределении управленческого доступа. Воспроизводство и предоставление благ обеспечивается безотносительно национальной государственности и сами блага все более стандартизируются, унифицируются и утрачивают свою национальную и культурную исключительность.

К тому же современная рыночная экономика устроена так, что товар или ресурс идет за потребителем, а не наоборот. Т.е. у современного потребителя нет нужды отправляться с мечом и луком за золотым руном, всегда найдется тот, кто доставит ресурс в место потенциальной потребности.

Заправляя свое авто, европеец обращает внимание лишь на цену и фирменный сервис и ему безразлична национальная принадлежность продающей бензин компании, так как эта принадлежность ничтожно влияет на потребительские качества АЗС и реализуемого на ней бензина.

Обыватель с интересом следит кто лучше, дешевле и качественней его обслужит, но ему уже почти не интересно, скрывается ли за торговой маркой его автомобиля, телевизора или мобильного коммуникатора японское, корейское, китайское или же свое домашнее происхождение. Ему уже почти не интересно, кто является его работодатель, тем более что все более компаний в мире становятся публичными и интернациональными (с “рассеянным” капиталом), а результативность наемного труда все более стандартизируется по уровню зарплаты, социальным преференциям и т.д.

Вообще почти все базовые потребности человека (включая физиологические, и потребность в безопасности) не имеют национальной исключительности. Почти все - кроме языкового общения и культурной среды. Но эта среда может быть надежно обеспечена этнокультурной автономией, на которую в христианско-иудейском секторе цивилизации никто сегодня не посягает, и которой сегодня если что и угрожает, то только масскультура, всепоглощающее порождение мирового процесса глобализации. Но это уже другая песня.

Однако ж все вышесказанное справедливо только для народов общественных, в которых именно общество контролирует государство. Иное дело, когда мы рассматриваем взаимоотношение сообществ, принадлежащих к разным типам политико-экономической организации. Например, между либерально-демократическим (США, ЕС, Япония и др.) и авторитарно-государственным (Россия, Белоруссия, бывшие страны советского Востока, Северная Корея и т.д.) типами. Или между либерально-демократическими и государственно-теократическими (исламские страны).

Здесь надо учесть, что экономика безотносительно цвилизационной принадлежности предполагает развитие как путем экономического перераспределения управленческого доступа (упадок и банкротство одних, появление и рост других более эффективных производителей), так и экономической экспансии (новые инвестиционные возможности, новые рынки сбыта, доступ к новым источникам сырья и.д.). Причем обе эти тенденции непреложно будут действовать, пока будет жива рыночная организация хозяйствования и обе они обладают колоссальной силой, способной непреодолимо побуждать к конкретной деятельности не только отдельных людей, но и в целые сообщества.

В то же время на территориях различных цивилизационных секторов действуют разные и порой несовместимые принципы хозяйственной организации, разные механизмы доступа к природным ресурсам и разные принципы распределения.

И если в секторе либеральной социально-экономической организации хозяйства действуют правила, основанные на относительно свободной экономической конкуренции, то у народов государственных, к которым относится, прежде всего, Россия, работает система, в которой свобода экономического перераспределения, как правило, либо ограничена либо просто запрещена. А приоритетные права на управленческую ренту, как государства, так и отдельных экономических элитных групп, близких к государственным элитам, обеспечиваются и защищаются чисто политическими методами, имеющими мало общего с экономическими, основанными на эффективности.

Т.е. на стыке цивилизационных типов существует системная несовместимость, препятствующая экспансионистской линии экономического развития и свободному доступу экономических агентов одного типа в зону, в которой действуют другие принципы организации хозяйства.

Однако экономическое развитие ограничить действительно сложно. Оно, как всякий естественный рост, стремится, во что бы то ни стало пробить себе дорогу к распространению на новые территории и рынки. Тогда на стыке различных цивилизационных систем неизбежно возникает конфликтность, обусловленная как взаимным стремлением оградить себя от проникновения чужеродной организации, так и взаимным стремлением систем одного типа распространить свое влияние на систему другого типа.

Зачем? Ограбить, захватить доступ к ресурсам, взять в рабство, съесть соседа и т.д.? Конечно же, нет. Цель такого подчинения – обеспечение системной совместимости, распространение единых правил функционирования экономики, как системы расширенного общественного воспроизводства.

Сегодня Западу действительно не обязательно присоединять к себе чужую территорию, устанавливать свое прямое правление и брать в плен народ. Достаточно, если на территории будут тем или иным способом введены правила функционирования экономики, основанные на конкуренции эффективностей, а доступ к сырьевым ресурсам будет регулироваться не политическими решениями, а свободным рынком, предусматривающим в числе прочего и правовую защиту от недобросовестной конкуренции.

То бишь, эта территория будет вовлечена в свободный процесс глобализации экономических отношений, основанных на принципах конкуренции эффективности и расширенного воспроизводства. Тем более, что на этом “поле” у западных экономических элит есть очевидные преимущества векового опыта.

Такая операция была успешно проведена после второй мировой войны в Западной Германии и Японии и отнюдь не привела к утрате этими странами своей суверенности. В конце восьмидесятых, начале девяностых это же, но другим путем произошло в Восточной Европе. Однако попытки провести аналогичную операцию оказались сомнительно успешны на Балканах, напрочь проваливаются в Афганистане, Ираке и вряд ли они имеют мирную перспективу и на территории России. Любопытно разобраться - почему?

В конфликты, возникающие на стыке разнородных систем, естественно, вовлечено все сообщество конфликтующих сторон. Причем происходит это, как правило, под лозунгом национальных интересов. Мчатся танки, плывут авианосцы, на землю сыпятся бомбы, гибнут люди – солдаты, старики, женщины, дети и даже иногда бизнесмены и политики.

За что гибнут последние, понятно. Они рискуют (чаще всего не собой) чтобы “пить шампанское”, то бишь, выиграть в жизненно важной для них схватке за распространение правил игры, в которую привыкли и умеют играть они, на территорию, где действуют другие правила. Или же защитить себя от конкуренции элит другой системы и от экспансии самой этой системы.

А в чем интерес обывателя? Причем интерес этот, судя по всему, силен настолько, что элиты сравнительно легко вдохновляют обывателя на войну не за страх, а за совесть! И вдохновляют, спекулируя на страхах, которые применительно к России, казалось бы, совершенно фантомны. Любопытно в этой связи высказывание  одного из авторитетных  сторонников нашего сближения с Западом доктора философских наук Анатолия Ракитова: “Неужто, кроме самых тупоголовых, сегодня кто-то всерьез полагает, что американцы спят и видят, как нас завоевать? Чтобы вместо нас построить здесь нормальные сортиры?..”

И действительно, ведь мы уже отмечали, что с точки зрения удовлетворения базовых потребностей, обывателю сегодня практически почти безразлично, кто будет организатором этого процесса. Что ему из того, что собственником корпорации, в подразделении которой он работает, является например не Роман Абрамович или Вексельбер, а какой то Джон Смит или Ямура Такагава? Ведь правила игры либеральной экономики предполагают процесс, хотя и весьма негладкий, постепенного усреднения условий рынка рабочей силы и стандартов социальной защищенности и качества жизни наемных работников, безотносительно национально-государственной принадлежности. И распространение этих правил на нашу территорию приведет явно не к ухудшению сложившегося у нас качества жизни.

Не думаю, что российского обывателя будет при этом душить патриотическая жаба, особенно если учесть, что поведение отечественных олигархов явно не способствует возбуждению у обывателя патриотических интенций по отношению к своим элитам.

И все же большинство россиян готово если не проливать кровь, то, по крайней мере, жестко отстаивать свою суверенность от посягательств Запада. Как впрочем, и западный человек по отношению к России. Чего же боится обыватель сегодня настолько, что он готов отстаивать стремление своих элит распространить свои правила игры на чужие территории или защищаться от проникновения правил чужих элит на свою территорию, проливая кровь и обрекая свои семьи на ужасы войны?

У западного обывателя есть немало вполне реальных оснований боятся замещения своих эффективных элит на менее эффективные, а сложившуюся систему, обеспечивающую высокие стандарты качества жизни, на менее эффективную. А это, как видно на примере стран, попавших после второй мировой войны в сферу влияния СССР и коммунистической системы, вышло им явно боком. Уж что может быть нагляднее примеров сопоставления Западной и Восточной Германий, Северной и Южной Кореи!

Обыватель в России и схожих с нами типологически странах, а также в странах государственно-теократических (Ираке, Иране, Афганистане и т.д.) в общем-то заинтересован в появлении более эффективных с точки зрения обеспечения базовых потребностей элит, но суть проблемы заключается в том, что он хочет “жить как у них, а работать, как у нас”. Если точнее, то пользоваться благами как на Западе, но быть избавленным от необходимости проявлять социально-экономическую и политическую инициативу и уж ни в коем случае не распространять у себя культурный и религиозный плюрализм, свойственный либеральным демократиям. В конечном счете, речь идет о том, что обыватель боится утраты естественной для него этнокультурной среды. Он боится, что с заменой системы и сменой элит придут чужие, которые будут претендовать на его рабочее место, он боится, что ему будут навязывать чужие обычаи и религию.

Почему? Может обыватель в авторитарно-государственной системе одурманен идеологическим наркотиком, который усиленно вкачивают в него его же национальные элиты и который возбуждает животные страхи перед утратой этнокультурной идентичности, приходом “чужих” элит и т.д.? Однако ж и сегодня, когда появилась возможность прямого сравнения качества жизни и удовлетворения базовых потребностей и допущен определенный идеологический плюрализм, наш российский обыватель не очень стремится сделаться по примеру Запада народом общественным, а не государственным. Наоборот, налицо возрастание охранительных патриотических интенций. Еще более сильны такие интенции в том же Ираке, Иране и Афганистане. В отличие от нас, там люди готовы на обильную кровь, чтобы защищать солидарно со своими элитами свой привычный уклад, хотя и не прочь попользоваться благами Западной цивилизации и технологии.

В чем же дело?

А суть проблемы заключается в том, что всякий государственный народ действительно боится утратить то, что составляет основу его национального бытования. Подавляющее большинство россиян не готово даже во имя более высокого качества жизни сменить привычный российский уклад на иной, в котором уровень благополучия зависит более от личных качеств, а не от степени государственного покровительства.

Мы готовы защищать свое исконное право на гражданское безгосударствование, на избавление от необходимости проявлять инициативы, напрягающие участием в общественно-политическом самоуправлении.

Возможно действительно, сегодня в отличие от исламского мира мы уже не готовы пойти ради этого на пролитие крови, но защищать пассивно, противясь, отторгая всем нутром своим и саботируя попытки привить у нас либерально-демократические принципы, мы будем еще долго. И будем долго еще наездами пользоваться благами, характерными для Западной цивилизации и вернувшись к себе лицемерно принижать их значение, объявляя западного человека тупым, бездуховным и вообще лишенным благодати, которой сподобились мы в своей национальной русской исключительности.

Это настроение российского срединного общества все более активно начинают использовать наши элиты. Они уже достаточно недвусмысленно выказывают свою готовность вовлечь нацию в прямую конфронтацию с западным сообществом. Этот настрой возникает, прежде всего, из опасения последствий коммуникативной революции, позволяющей обывателю все более свободно сравнивать конкурентные возможности своих элит. Отсюда стремление более слабой стороны превентивно оградить своего обывателя от влияния извне, от искушения соблазном возможностей личной инициативы. Тем более, что все более возрастающая часть новых поколений россиян все меньше ориентируется на государственным патернализм и начинает принимать либеральные ценности, по крайней мере, в их экономической части.

Именно потому сегодня в России элиты активно возбуждают у обывателя враждебность к Западу. А так как у наших элит сегодня нет достаточно ресурсов и мощи, чтобы применить к Западу наступательную стратегию, то они активно внедряют в сознание обывателя образ нашей страны как осажденной крепости. А в осажденной крепости любые действия элит могут быть представлены, как защита национального интереса. Даже если они ведут к снижению уровня обеспечения базовых потребностей россиян, критически снижают уровень безопасности и на самом деле направлены на ограждение от конкуренции более эффективной западной системы общественного воспроизводства.

Именно в этом корни сегодняшней конфронтации России с Западом и наступления эры новой холодной войны. Войны, которая к тому же разворачивается на фоне усиления общего конфликта христианско-иудейского и исламского миров. Для каждого из них в этой конфликтности важны надежные тылы и консолидация, а потому нас в ближайшем будущем практически неизбежно ждут новые потрясения глобального масштаба, связанные с попытками установления единых правил игры хотя бы в своей цивилизационной зоне. Только вот единых - это каких?

Мы уже отмечали, что именно либерально-демократическая система ведет к замещению политической силы механизмом экономической эффективности, значительно снижающим вероятность силового противостояния “на своем поле”. В то же время во всякой авторитарно-государственной системе политика и экономика нераздельны, что неизбежно превращает страну с таким укладом в автономную хозяйственную единицу или корпоративное государство, которое всегда имеет соблазн компенсировать свою экономическую неэффективность силовыми политическими инструментами. Именно потому в отношениях государств с такими системами риски конфликтов неизмеримо больше. Это подтверждается как нашей “дружбой” с ближайшими соседями, не входящими в ЕС, так и вообще мировой международной практикой.

Но для того, чтобы понять эту закономерность, нужна революция в сознании обывателя и четкое обособление им своих собственных интересов от интересов элит. Однако бытовое сознание куда менее способно к изменениям, чем политические отношения и потому просто не успевает адекватно оценивать уровень возникающих при этих политических переменах опасностей. Тем более что для обыденного сознания риск утраты этнокультурной идентичности практически равнозначен утрате жизнеспособности. Ведь что ни говори, а национальная идентичность это далеко не только язык, одежда и привычное вероисповедание. Это и почти генетическая склонность быть народом либо граждански общественным, либо опекаемым государством. Но именно последнее обстоятельство категорически не может быть устранено ни этнокультурной автономией, ни веротерпимостью, ни каким иным плюрализмом.