Шевченкиана без лжи и прикрас

Триптих …

I.

ОБ ОДНОЙ СОЛДАТСКОЙ ШИНЕЛИ

Авторский вопрос-загадка

Бытует просвещённое мнение, что из гоголевской «Шинели» вышла вся русская литература... А что вышло из шинели Тараса Шевченко?

Технология мифотворчества

Известность и слухи неразделимы. Последние сопровождают первую, будто свита при жизни объекта общественного внимания; не оставляют его и за гробом. И чем заметней становится фигура, тем громче, противоречивее толки о ней. Одни из них вольно или невольно порождает сама попавшая под перекрёстное обозрение личность своими поступками, изречениями, творчеством (именно в мире творчества молва искажает реальный образ с наибольшим старанием). Другие создаёт и распространяет окружение. Третьи организуются с определёнными целями заинтересованной стороной. Слухи (толки) при сужении вариаций, объединении в некое окостеневшее мнение могут обретать форму мифов. А если мифы с какой-либо целью поддерживаются влиятельным лицом (или властвующей группой), способной убеждать, навязывать своё мнение тем или иным способом, в том числе принуждением, мифы могут превратиться в официальную доктрину, в верование, нарушать которое и неприлично, и непатриотично, и даже опасно в установившейся системе ценностей...

От гения до «дутого» гения один шаг

Разумеется, разноречивые толки не могли обойти стороной на недлинном жизненном пути самородка из села Кирилловка, Тараса Шевченко. Быль и вымыслы, серьёзное мнение и легкомысленные умозаключения, глубокие и поверхностные суждения о нём стали оформляться в подобие мифов ещё при живом Кобзаре. Мифотворчество продолжилось и после его кончины. Как сказал Павло Тычина по поводу другого всесвiтнього генiя, «i ось вiн вмер, i кажуть рiзно то те, то се...». Общество, способное читать, понимать его твори, оценивать их, разделилось, по крупному, на восторженных почитателей генiя и тех, кто уверенно называлВеликого Кобзаря величиной «дутой», поэтический его талант сильно преувеличенным. Причём, апологетов отличал малороссийский национализм, «нравственная всеядность», а критиками оказались, как правило, известные литераторы и учёные, ценители художественного слова, поэзии, люди высокого искусства, патриоты единой Руси. Более полувека держалась «ничейная» на вялых ристалищах шевченковского поля. Положение в пользу апологетов стало меняться, когда Кремль занял безродный интернационал.

Мудрая политика партии

Спрятавшись за высокой великокняжеской стеной, большевистские вожди не избавились от страха перед народом, который они привлекли к себе помещичьей землёй, а теперь собирались всю землю, в том числе исконно крестьянскую, отнять в колхозы. Новая «Антоновщина» могла охватить повсеместно красную империю. Центральная нерусская власть в СССР, помня недавнюю смертельную для себя опасность со стороны главного народа-бунтовщика, поднявшего против большевиков «белые» армии, казаков, крестьян Тамбовщины, рабочих Ижевска, матросов Кронштадта, решила внести в русскую (в историческом понятии)общность вирус раскола. Русские уменьшались сразу на одну треть, эта треть превращалась в «братские народы», в относительно смирных, покладистых украинцев и белорусов, якобы вековых сидельцев «тюрьмы народов», которых теперь бывшие «тюремщики» (ими ретроспективно назначались собственно русские, славяне РСФСР!) должны опекать и лелеять во имя искупления грехов и «нерушимой вечной дружбы народов». Руками вождей прочертились границы внутри «союза нерушимого». Большевистский административный передел расчленял «бунташные» русские области (в первую очередь казацкие) с передачей их частей в ведение создаваемых инородческих автономий и республик, тогда послушных и, предполагалось, навек благодарных кремлевским благодетелям.

Роль особого противовеса «великодержавному шовинизму» отводилась новообразованной в фантастических границах Украинской ССР, чему способствовали размеры территории, численность населения, хозяйственная значимость и сравнительно высокий общеобразовательный уровень. Пришлось, правда, пойти на некоторые послабления националистам - дозировано, с оговорками. Но предстояло при этом унифицировать союзную республику, то есть, украинизировать Украину, ведь около половины её советской площади никогда не было этнической территорией малороссов, заселялась, в основном, выходцами из центральных губерний после побед Екатерининских орлов; повсюду звучала русская речь, города были преимущественно русскоязычными. Одно время в головах вождей крутилась идея украинизировать Кубань и прочие «клины», вплоть до Дальнего Востока. Основным же средством «новой национальной политики» в Северном Причерноморье кремлёвские украинизаторы и их туземные батьки-отамани вiд нацiонально Ï культури верно избрали для насильственного внедрения в массы мову. Её особенность в том, что усваивающим её строго предписывается забывать русскую речь - коров’ячий язик, по определению неистовых «просветителей», ибо при свободном выборе мова, как правило, проигрывает.

Только этого недостаточно для торжества идеи. Для мовы нужны мовознавцi, а для укоренения их в народную почву необходимо вывесить в зените своеобразный светоч - эдакое Сонце украÏнско Ï поезi Ï.

Контрмарка на Олимп через Парнас

Среди имевшихся в наличии кандидатов первого ряда находился и Шевченко. Кремль перстом Вождя уверенно указал на него. Пролетарское государство отдавало предпочтение пролетариям. Большего сiромаху, чем Тараса, невозможно было найти в украинском пантеоне служителей лиры, то есть кобзы. Таких горемык, абсолютно неимущих поэтов в посрамлённой Великороссии не водилось. Там всё помещики, разночинцы, да сыновья купцов, в лучшем случае - прасолы. Выходцев из крестьянкой бедноты (со «звонкой свирелью» за пазухой) не наблюдалось. А тут тебе не просто бедняк. Знедолений крiпак! Да ещё униженный Николай-палкинской солдатчиной! И не сломленный: царицу, которая вынула из кармана 1000 рублей на выкуп одарённого парубка из неволи, печатно обозвал сукой; призывал простой народ добре вигострiть сокиру и окропить волю вражою злою кров’ю. Напророчил верно. Воистину, Пророк, революционер! Не хуже того, что к топору звал Русь из Лондона.

Указано свыше - выполнено! С тех пор (соглашусь с наблюдением одного насмешника, из украинцев) Украина залита именем Тараса Шевченко, как асфальтом. С обретением же Украиной «незалежности» восхваление Национального Гения, Мыслителя и Пророка становится религиозным. «Призывы "жить по Тарасу", сверять с ним каждый свой шаг (как раньше с Ильичем), торжественные, с участием первых лиц государства, заседания, посвященные очередной годовщине со дня рождения "Великого Кобзаря", портреты Шевченко в кабинетах больших начальников (где раньше висели портреты "вождя мирового пролетариата") - все это характерные приметы нашего времени» (А.Каревин).

Выбор темы

Дореволюционными апологетами Кобзаря, официальным советским шевченковедением, нынешней пандемической шевченкоманией, возведённый в ранг государственной политики Украины (и не только политики культурной), земное существование автора «Библии украинского народа» выдавалось и выдаётся непрерывной чередой страданий физических и душевных и их преодолений волевыми усилиями страдальца с помощью верных землякiв. Живучесть этого сверхмифа поддерживают в искусно сложенной кладке отдельные кирпичики-мифы о тяжёлой доле крiпака пана Энгельгардта, о голодных годах учения в Академии, о революционной борьбе украинского Пророка, о новой неволе - в казарме, о романтичской неразделённой любви, о тоске по рiдному краю, о том, как тяжко житии серед ворогiв, о... Этот ряд бесконечен. Больше всего мне полюбился миф о солдатской шинели Тараса. Прочту его вслух.

Особенности шинели рядового Шевченко

В обильной Шевченкиане одна из самых канонических иллюстраций - певец народной скорби в серой солдатской шинели. А ведь этот предмет верхней одежды, разоблачающий жестокость самодержавия, совсем не часто употреблялся вольнолюбивым Тарасом в десятилетней службе. Обратимся к очевидцам. Ф. Лазоревский, офицер Оренбургской пограничной комиссии, свидетельствует: «С Тарасом у нас одежда была общая, так как в это время он почти никогда не носил солдатской шинели. Летом он ходил в парусиновой паре, а зимой - в черном сюртуке и драповом пальто» («Киевская старина», 1899, № 2). Другие сослуживцы подтверждали, что, бывало, Шевченко, рядовой Отдельного Оренбургского корпуса,разгуливал в белых замшевых перчатках, отдавал честь старшим, небрежно приподнимая бескозырку, как цилиндр.

Поколениям, прожившим под грохот гигантской пропагандистской машины в советское «цареборческое» время, в такое трудно поверить. Не верится и труженику трагического пера Б. Пасечному, с гневом и болью живописующему ссыльный ад в Орских степях, где Шевченко«запретили писать и рисовать, что для поэта было равноценно смерти». Упомянуты«изнуряющая муштра, издевательства солдафонов, изоляция от родной Украины» («За вiльну Укра Ïну», 30.05.1995). О самоизоляции, когда Тарас Григорьевич со вкусом годами проживал в столицах, Б.Пасечный тактически умалчивает.

Да, запреты были. Но кто и когда исполнял «буквы» приказов в России? Гарнизонный писарь А. Груновский оставил запись: «Хотя сначала, года полтора, ему и запрещали многое, а потом все разрешили: и писать, и рисовать, и ездить на охоту». Писарю вторит капитан Косарев: «Он со многих офицеров снимал портреты». Вот откуда у ссыльного достаточно царских рубликов, чтобы нанимать солдатиков в караул вместо себя! Кстати, о запрете рисовать. Запреты случались неоднократно. Первый - до солдатчины - за«неблагопристойные картинки» ( из официальной справке о поэте, подготовленной III Отделением). Другие... по той же причине, ибо в политической карикатуре наш «пламенный революционер» (см. ниже) замечен не был. Впрочем, не будем строги к поэту. Фривольность присуща служителям муз как юности в целом. Они вечные любознательные мальчики.

Послабления не свалились на «злоумышленника» с неба. Молодой Тарас умел вызывать у окружающих сочувствие и жалость. Он был щедро одарен природой: литератор, художник, актер, песенник, душа любой компании, «выпить не дурак», при этом шалун и проказник во мнении тех, кто его любил. Они и защищали «самородка» от других, не столь влюбленных. Родная Украина, вопреки вздохам Пасечного, обступала со всех сторон малороссийскими лицами - от солдат до офицеров. Болтай на своей мове сколько душе угодно! Мечтай о казацкой мести тем, кто тебя выкупил из неволи и в Художественную академию определил! Строй планы, как «вражьей злою кровью волю окропить»! В промежутках между такими мечтами и планами, свидетельствует тот же Лазоревский, «Тарас Григорьевич с благодарностью вспоминал о своих начальниках в Орской крепости, что ни о каких палках и фухтелях не было там и помину, что никогда цензоров для его писем и рисунков не существовало. Он только числился солдатом, не неся никаких обязанностей службы. Его, что называется, носили на руках, он бывал в доме генерал-губернатора, рисовал портрет его жены и других высокопоставленных лиц».

В воспоминаниях ротного командира Е. Косарева «с 1852 г. Шевченко стал вхож в наше маленькое общество... без него не устраивалось ничего, - были то обед или ужин, любительский спектакль, поездка на охоту, простое сборище холостяков или певчий хор» («Киевская старина», 1889, №3). Добавим, что в это «маленькое общество» входил также комендант, подполковник Маевский, устраивавший для подчиненных, в том числе и для поднадзорного штрафника-солдата, семейные ужины, танцы до рассвета.

После таких трапез с возлияниями Кобзарь позволял себе хмельные истерики, обзывая прилюдно старших офицеров «палачами», что удивительно сходило ему с рук. Излив таким образом душу, народный заступник удалялся в сад комендантского дома, где одна из беседок служила опальному поэту для ночлега, вторая - для дневного отдыха, к которому тот был охоч, пишет свидетельница пяти последних лет «служебной каторги» гения в Новопетровском укреплении Н. Ускова («Киевская старина», 1889, № 2). Она же: «Комендант не требовал от него несения солдатской службы со всей строгостью... допустив появление его в строю лишь в самых необходимых случаях». Конечно, полностью избежать казармы за десять лет солдатской службы было невозможно, но по протекции новопетровского доктора, например, Шевченко спал не на нарах, а на отдельной кровати. При построении стоял в задней шеренге (видимо, по причине своего отнюдь «не рядового» вида). На тяжелые работы его не посылали. Разумеется, «привилегированному солдату» завидовали. У него даже было хобби - фотография, новейшая забава «избранных». Вторым «избранным» был сам комендант. Хобби их сближало. Аппараты и все прочее приобретал офицер. Что взять с нижнего чина! Ведь гонорары за портреты офицеров-сослуживцев и их жен (а литературные не платили) уходили на поднаем смены, когда приходила очередь стоять в карауле. Не осуждайте гения! Этим он не «барство дикое» демонстрировал, подсмотренное в развратном Петербурге, а заботился о безопасности Отечества на киргизских рубежах. Какой из него караульщик?! «Я даже поверхностно не выучил ни одного ружейного приема!» - признавался Тарас Григорьевич в дневнике.

Нет, не хочу быть генералом

«Где же ужасы николаевской службы, о которых мы так начитаны? - вправе воскликнуть читатель. - Разве это наказание государственному преступнику? Разве так «гноили» цари своих врагов?»

Никакого наказа «гноить» в казарме, даже гонять по учебному плацу неблагодарного молодого человека из царского кабинета не поступало. Император Николай, понимавший малороссийскую речь, по свидетельству Белинского, хохотал, читая пасквиль на себя - поэму Шевченко «Сон». Смех сменился гневом, когда дошел до отнюдь не поэтического оскорбления императрицы. Это было слишком. Венценосная супруга, добрая, отзывчивая душа, в 1839 г. выделила (скажем по-современному) из семейного бюджета 1000 рублей, почти половину суммы выкупной за Энгельгардтова казачка, Тараса. И вот благодарность! Раз не выучился самородок из села Кирилловки правилам хорошего тона в Академии художеств, пусть пройдет науку под ружьем.

У Николая I был свой метод перевоспитания молодых наглецов, безобразников, будь то дворянин или разночинец: служба в отдаленном гарнизоне. Но с «правом выслуги». Многие из таких «оступившихся», «хулиганов» через год получали первый офицерский чин.

«Упрямый малоросс», как называл Тарас сам себя, таким правом не воспользовался. Было бы ради чего лямку тянуть! Он и так все десять лет в более чем офицерском чине шагал между гостиной генерал-губернатора и комендантской беседкой в тихом саду - вольным художником, одетым в «пару» и пальто, накормленным и напоенным, общим любимцем. Это Пушкину в ссылке необходимо было голову ломать, как из разоренного имения какую-нибудь прибыль получить. Для вялого антикрепостника Тараса одним щедрым «имением» стала вся интеллигентная, отзывчивая на реальную и виртуальную беду Россия. Такая служба его устраивала.

Ведал ли император, что его власть ограничивалась порогом того летнего сооружения, где почивал подданный, хулитель его супруги? Наверное, просто об этом не думал. Как не думал о том, что рядовой Шевченко дослуживает третий год, не приняв присяги. А что за солдатская служба без присяги? Фикция. Фикция же в конкретном случае с псевдорядовым Шевченко - курорт, как говорят в наше время. Пусть окрестности Оренбурга - места не столь комфортные, как парки Санкт-Петербурга, зато не столь голодные, как съемные комнаты в суровой столице.

Не обновить ли гардероб?

Тарас Григорьевич десять лет... в солдатах не служил. Это служба служила ему (и сколько еще будет служить!) мифом о жестокой солдатчине, не греющей шинели, о тюрьме-казарме. Без этого мифа одними только виршами петербургский живописец не стал бы ярчайшим на Украине певцом «народной доли». Атрибуты солдатчины пригодились при политическом заказе на образ защитника угнетенных.

Но шинель нельзя носить круглые сутки во все времена года. За изящной беседкой в кустах сирени плохо просматривается казарма. Место Тараса в карауле сегодня в общественном сознании все чаще занимает наемный солдат (за «рупь целковый»!), не отмеченный печатью гениальности, возможно, парень из москалей, по новейшей терминологии - «оккупант Украины». Образ страдальца меркнет, уступая место малоприятному коллективному образу заказчика.

Может быть, истинный Тарас Шевченко при этом обаяние свое в некоторой мере и теряет, но...Платон мне друг, но истина дороже, говаривал мудрый Аристотель.

II.

ЛИКИ БОЖЕСТВА

Доверительно - читателю

Вначале была солдатская шинель. Особая. Она и вдохновила меня на личную Шевченкиану. Удачен ли первый опыт? Пусть судит читатель. Отсылаю его к опубликованному. Потянул за ниточку из той шинели - появились иные темы. Короче, по порядку...

Избранный ряд божественных ликов

Пламенный революционер. Первый историк Украины. Национальный Пророк. Основатель революционно-демократического направления в истории украинской общественной мысли. Великий сын украинского народа... Далеко не полная печатная и устная аттестация Кобзаря, Тараса Шевченко, - на закате империи, в советское время, в современной Украине. Она сидит в нашем сознании, как гвоздь с зазубринами, со школьной парты. Что до «Кобзаря» - поэтического сборника, то это, нам внушают, - «Библия украинского народа».

Сам Пророк - в бронзе, в граните, густо рассеянный свiтовым украÏнсьтвом по планете, подобно фараону из загробного мира, властвует над миллионами живых, бодая их вислыми усами, напоминающими моржовые клыки. Он то суровый отец, когда гололоб, то добрый дедушка - в смушковой шапке, то (в крылатке) молодой разночинец - словом, многолик, как божество.

Один из пока что здравствующих украинских литераторов рискованно насчитал на малом пространстве родного города пять(!) объектов, названных в честь Шевченко, вспомнил, с усмешкой, и Оперный театр его имени. В последнем случае я на стороне самородка из Кирилловки: поэты все-таки ближе к опере, чем политики. В Ленинграде, например, любимый соратник Сталина Киров завладел из Тартар прославленной «Мариинкой» (некоторые считают, что здесь замешан Кир, царь персидский, вроде бы персонаж какой-то оперы).

Самобытный певец «Украйны милой»

Не буду возбуждать на бурные протесты своих оппонентов. Тарас Шевченко - действительно природный поэт. Без сомнения, самобытный. Именно в самобытности и в новизне явления его поэтическая сила. Другой на его месте был бы уничтожен огнем критики, лишен самого звания «поэт». Так легкомысленно и вместе с тем блестяще, простодушно-небрежно обращаться с рифмой, игнорировать ритм стиха, ради красочности ломать внутреннюю логику темы, противоречить самому себе, выдавать за реальность самую невероятную фантазиюпозволительно только Шевченко. Он был первым! Звуки его кобзы существуют сами по себе - без слов, без смысла, заложенного в них и в их сочетании.

«Садком вышнэвым», рисуемым звуками шевченковских струн, был очарован Иван Тургенев, опытный читатель и знаток людей. Он определил, как поэтическую, струю, «бившую в нем» (в Шевченко), приметил страстность натуры, необузданность, без которой такая струя не рождается. Признанный в Европе мэтр художественного слова по незначительному числу прочитанной им шевченковской лирики увидел народного поэта, талантливую личность, но усомнился в его «громадном», чуть ли не «мировом» значении, в чем была уверена малороссийская колония в Петербурге. Но ведь Тургенев читал с печатного листа. До того, как шевченковские строки набирались в типографии, его искренние друзья (среди них и редакторы)доводили до ладу «священные манускрипты». Они не только исправляли грамматические ошибки, но и дописывали, бывало, иногда целые строки, заменяли слова, наделяли высказанное внятным смыслом, чтобы придать творам хоть приблизительную литературную форму.

Дегтярный мёд или медовый дёготь?

Однако как раз со стороны малороссов и украинофилов мы слышим нелицеприятные суждения о поэзии земляка.

Николая Гоголя, всегда страдавшего при необходимости говорить горькую правду, как-то на встрече литераторов буквально вынудили (по свидетельству Г.Данилевского) дать характеристику творчеству своего младшего собрата: «Дёгтю много... дёгтю больше, чем самой поэзии... Его погубили наши умники, натолкнув на произведения, чуждые истинному таланту». Крупнейшая величина украинской литературы, глубокий знаток истории и философии Иван Франко в одном из писем не столь сдержан: "Вы, сударь, глупости делаете - носитесь с этим Шевченко, как неведомо с кем, а тем временем это просто средний поэт, которого незаслуженно пытаются посадить на пьедестал мирового гения". А вот мнение А. Стороженко: «Поэзия его действует на души его поклонников не возвышающим, а понижающим образом. Она не смягчает их, не облагораживает, не вызывает в них нужных, добрых чувств, а, напротив, огрубляет, развращает, озверивает».

Известный историк М. Драгоманов считал Шевченко величиной «дутой» в литературном смысле. Другой патриот всего украинского, П. Кулиш, писал: «Лишь небольшое количество стихов Шевченко - скромный, но душистый букет, который имеет шансы не увянуть, остальное «не лучше сору». Перечитав «Кобзарь», «не нашёл никакого позитивного идеала, разве что «Садок вишневий коло хати...» однофамилец автора П.Шевченко, сам стихотворец. В свое время даже близкий друг Кобзаря, выдающийся украинский ученый Михаил Максимович, категорически возражал против его возвеличивания, считал, что поэт такого уровня таланта и нравственных качеств не заслуживает жизнеописания. «Этот, возможно, неплохой поэт, этот иконописный "батько Тарас" задержал культурное развитие нашей нации", - рискуя головой, удручённо умозаключил Мыкола Хвылевый уже при советской власти, когда был взят официальный курс на организацию ударными темпами Нацiонального Пророка (разумеется, пророка большевистской революции) з крiпакiв.

С такой трактовкой самих украинофилов (подчеркну) согласен критик украинского сепаратизмаН. Ульянов: «Поэтом он был не гениальным и не крупным; три четверти стихов и поэм подражательны, безвкусны, провинциальны; все их значение в том, что это дань малороссийскому языку». Отсутствие «простоты вымысла и рассказа» и«наполненность вычурами» увидел в виршах и поэмах Кобзаря Виссарион Белинский.