«Среди них не было стукачей». Бандеровцы и «сучьи войны»

«Ночью бандеровцы вошли в барак и вывели двух бандитов. То поняли, что их убьют». В конце 1940-х в лагерях ГУЛАГа вспыхнули так называемые «сучьи войны». В центре криминальных «разборок» оказались и украинские политузники — «бандеровцы».

«На воле я слышал о бандеровцах только черные слова, — пишет поэт Анатолий Бергер в мемуарах „Этап“. В 1969-1974 годах он отбывал наказание за „антисоветскую агитацию и пропаганду“ в Мордовии. — Вероятно, и такие слова нелживы: убийств и жестокости у них хватало. Но в лагере эти люди производили сильное впечатление. Лица у них были не такие, как у полицаев. Эти лица светились, дышали убежденностью и верой. Среди них не было стукачей. Сидя те же 25 лет, они сносили тяжкое наказание достойно. К евреям в лагере относились дружелюбно. Да и вообще среди бандеровцев было много людей образованных, знающих европейские языки. Они твердо верили в свое предназначение, в грядущую независимость Украины, в правоту своего дела».

Во время Великой Отечественной войны в Красную армию мобилизовали около миллиона заключенных. Пришлось брать оружие в руки и «ворам в законе» — хотя их «кодекс» запрещал любое сотрудничество с властью. Когда через несколько лет рецидивисты вернулись на «зону», начались проблемы с теми, кто ее не покидал. Так возникло деление на «чесняг» — тех, кто придерживался «воровского закона», и «сук» — предателей. В лагерях начались так называемые сучьи войны.

Михаил Баканчук во время ссылки в Норильске, 1956 год. Арестован в 1947-м за сотрудничество со службой безопасности ОУН. Заключен на 25 лет. За противодействие лагерным бригадам срок увеличили на пять лет. «БУР — барак усиленного режима — был моим частым отелем», — пишет он в воспоминаниях. Амнистирован в 1956-м с запретом возвращаться в Западную Украину. Сейчас Баканчуку 85. Живет в Тернополе

«А однажды с этапом в ту зону попал случайно вор, и его узнали враги, суки, — описывает автор воспоминаний „Четвертое измерение“ Авраам Шифрин. — Мы видели через колючую проволоку, как озверелая толпа сначала била его, а потом пыталась сжечь на костре. Несчастный кричал нам: „Мужики! Передайте людям, что я вором умер!“ Вся эта вакханалии шла под аккомпанемент стрельбы в воздух с вышек. Потом надзиратели забрали этого вора и унесли, но вряд ли он выжил».

Постоянные конфликты заставили руководство ГУЛАГа разграничить две уголовные группы. Сначала их разводили по разным камерам. Позже — даже по разным лагерям. Так, в БерЛАГе на Колыме «чесняги» отбывали наказание в основном на территории северного управления, «суки» — западного. На пересылках конвой спрашивал блатных, какой они «масти».

В конце 1940-х в лагерях появляется еще одна заметная группа — украинские политические заключенные, «бандеровцы».

«Они также отличались от всех, — вспоминает еврей Анатолий Радыгин в книге „Жизнь в мордовских концлагерях вблизи“. В 1974 ее издали в Мюнхене на украинском языке. — Когда вдруг к ковырявшейся массе подоходил мужчина подтянутый и аккуратный, спокойный и малословный, выбритый, в чистой рубашке и вычищенной обуви, в бережно разглаженной арестантской одежде, можно было почти без ошибки угадать его национальность, партийность и знамя, под которым он воевал».

Лагеря находились под полным контролем криминалитета. Часто под прикрытием администрации «воры» имели холодное оружие, которое направляли на разного рода «контру», в том числе и «бандеровцев».

Женщины из Западной Украины в лагере в селе Черновские Копи, близ Читы, 17 января 1950 года

«Большинство лагерного населения были западные украинки, в основном крестьянки, — пишет переводчик Майя Улановская в книге „История одной семьи“. — Эта, на первый взгляд, серая лагерная масса оставила о себе ярчайшее воспоминание. По всем лагере звенели их песни. Пели в бараках, пели на работе — если это была такая работа, как слюдяное производство, — пели хором, на несколько голосов. Эпические песни о казацкой славе, тоскливые — в неволе, в заброшенной семье, и бандеровские — всегда трагичные, о гибели в неравной борьбе».

«Воры в законе пытались держать в полном подчинении и остальных зэков, — пишет Валерий Ронкин в книге „На смену декабрю приходит январь“. — Коллега рассказывал и о том, как к ним в зону, где царил воровской закон, прислали большой этап бандеровцев. Те пошли к пахану и попробовали договориться с ворами, чтобы они не трогали политиков. Но на следующий день демонстративно был убит политический, не пожелавший делиться посылкой с ворами. После очередного убийства бандеровцы подожгли воровской барак, предварительно заколотив его двери. Выскакивавших из окон бросали обратно. С той поры воровская власть в зоне кончилась».

21 февраля 1948 года выходит постановление Совета Министров СССР, согласно которому для политзаключенных создают «особые лагеря»- «Особлаги». Их появление существенно изменило расклад сил. Здесь «бандеровцы» если и не составляли большинства, то могли образовывать большие сплоченные группы.

«Конфликты между враждующими лагерями „блатные“ — „суки“ были нам очень на руку, — вспоминает закарпатец Василий Рогач в воспоминаниях „Счастье в борьбе“. — После таких „разборок“ одних сажали в БУР (барак усиленного режима — А), других отправляли на этап. А в жилой зоне на некоторое время устанавливалось затишье — прекращались грабежи, кражи, опасные схватки. Позже мы даже старались провоцировать эти конфликты. И долгое время они нам удавались».

Рогач отбывал наказание в лагерях РечЛАГ вблизи Воркуты. Администрация решила завезти сюда две сотни уголовников, чтобы поставить на место «бандеровцев».

— Замолчать, стерва бандеровская! Скоро мы вам рога обломаем, — бросился авторитет Чернобров на украинца, который вечером играл на мандолине в бараке.

— Думать нечего — утром будет поздно. Целый барак освобождают, готовят для блатной швали, — решили его земляки после короткого совещания.

Через час Чернобров пошел в туалет и больше не вернулся. Когда утром привезли остальные «блатных», те узнали, что их «атамана» убили. Селиться в одном бараке с украинцами отказались. На следующий день их увезли в неизвестном направлении.

Мирослав Симчич, который отбывал наказание на шахте в Бутугычаке в 500 километрах к северу от Магадана, вспоминает: «В лагере администрация с помощью прихвостней бесчинствует, особенно достается каторжанам-украинцам от нарядчика Бубновского. Весь лагерь, огромная колонна невольников, стоит на разводе. Выкрикивают номера каторжан. Цимбалюк на свой ​​номер вышел из колонны и направился к нарядчику. Не успел Бубновский опомниться, как лежал с расколотой головой. Цимбалюк отдал топор конвоиру и отправился в режимную часть за новыми 25 годами».

«Не знаю, где и как, а у нас это началось с приезда Дубовского этапа — в основном западных украинцев, ОУНовцев, — пишет о сопротивлении уголовникам Александр Солженицын в романе «Архипелаг ГУЛАГ». — Для всего этого движения они повсеместно сделали очень много, да они и стронул воз. Дубовский этап привёз к нам бациллу мятежа. Молодые, сильные ребята, взятые прямо с партизанской тропы, они в Дубовке огляделись, ужаснулись этой спячке и рабству — и потянулись к ножу.

«Приведение в исполнение смертного приговора ворами», рисунок Данцига Балдаева (1925-2005). 58 родственников Балдаева погибли в застенках НКВД. Он воспитывался в детском доме. Несмотря на это, проработал треть века в органах внутренних дел, дослужился до звания майора. Исследовал тюремные татуировки. Его серия «ГУЛАГ в рисунках» — одна из самых полных рисованных историй советских лагерей

Солженицын также ввел термин «рубиловка». Так назвал очищение лагерей от прислужников администрации — жестоких бригадиров и «секретных сотрудников». В СтепЛАГе в Казахстане она проходила в одно время — в ​​5.00, когда надзиратели только открывали бараки.

Узник СтепЛАГа Михаил Король описывает в книге «Одиссея разведчика»: «Ночью бандеровцы вошли в барак и вывели двух бандитов. Те поняли, что их убьют. Один убежал, а второго так покалечили, что он остался лежать на месте. А бандеровцы пошли на вахту и доложили: „Идите, подберите блатного. Мы его убили“. На следующий день руководителя бандеровцев арестовали, повели на вахту и в тюрьму. Бандеровцы догнали повозку и отбили своего».

«В этом жутком спорте ушам заключённых слышался подземный гонг справедливости», — добавляет Солженицын.

«Беспощадному террору МГБ противостояли, насколько возможно, только бандеровцы — украинские повстанцы Степана Бандеры, — вспоминает венгр Ирани Бела. — Несколько месяцев они вели себя очень тихо, а потом сориентировались и начали действовать. Они были хорошими рабочими и везде завоевывали доверие руководства лагеря и дружбу членов бригады. Всех поразила невиданная доселе серия убийств людей, которых подозревали в доносах на своих товарищей. Виновников не смогли поймать, и это смущало политофицера».

Хладнокровие, с которым происходило уничтожение «сексотов», сеяло страшную панику. Многие умоляли о помощи руководство. Просились в этап или клялись прекратить «черные дела».

Такая работа требовала большой внутренней дисциплины. Еврей Давид Цифринович-Таксер в книге «Страна Лимония» описывает, что повар-«бандеровец» боялся себе налить порцию гуще, чем другим. А украинец, который нес сахар на целую бригаду, не удержался и попробовал немного, был вынужден ходить от барака к бараку с табличкой «Я у своих товарищей украл сахар». От предложения надзирателей закрыть его в БУР — барак усиленного режима — украинцы отказались. В лагере они сами могли вершить судопроизводство.

«Бандеры, что на этом лагпункте заправляют, — пишет Цифринович-Таксер, — мало того, что своему Богу молятся, так организовали и для евреев, и для мусульман их праздники. Выставляют людей на шухере, чтоб предупреждать, если надзиратель поблизости».

В последующие десятилетия криминальный элемент с удивлением и часто с уважением воспринимал политических осужденных. Воин УПА Мирослав Симчич после отбытия 25 лет продолжал сидеть — теперь уже по статье «лагерный бандитизм». Свой очередной срок он отбывал среди уголовников: «Неожиданно для них и для себя я стал в камере „авторитетом“ для воров. Они часто спорили между собой, а меня, как тюремного „долгожителя“, просили рассудить».

«Бандеровцы — это не хохлы. Хохлы живут в Полтавской области»

«За східним обрієм» — назвал книгу своих воспоминаний Даниил Шумук. В тюрьмах отсидел всего 42 года. Первый приговор получил, когда Галичина принадлежала Польше — за участие в коммунистическом подполье. Следующий — в СССР, за борьбу в рядах УПА. В книге приводит такой диалог:

— Ребята, кто мыло забрал с туалета?! — спросил санитар, когда вошел в комнату.

— У нас эстонцев нет и вообще прибалтийцев нет, так что мыла у нас некому кушать, — ответил русак.

— Действительно, какой-то дурной народ эти эстонцы. Как уж работает, то работает один за десятерых, а как попадёт в больничную, то уж прёт это мыло, пока и не подохнет, — сказал белорус.

— Эстонцы укорачивают свои мучения и издевательства над ними мылом, а русские и белорусы отрубывают себя пальцы на руках и на всю жизнь остаются калеками, — добавил узбек.

— А что делают хохлы? — с иронией спросил русак.

— Что делают хохлы? Вот в нашей бригаде один очень спокойный и вежливый хохол вылез из котлована и сказал: «Я больше в котлован не пойду!» К нему подошел бригадир и спросил: «Не пойдёшь?» — и ударил его по лицу. Хохол молча схватился руками за лицо и отошел. Бригадир закурил папиросу и сел возле котлована. А хохол взял кирку, тихонечко подошел и так стукнул этого бригадира, что тот прямо полетел в котлован, а из котлована его вытянули уже мёртвым. Вот что делают эти хохлы.

— Так это же сделал не хохол, а западник, бандера, — ответил русак.

— Разве западник, бандера — национальность? — спросил узбек.

— А чёрт их знает, кто они такие. Но это не хохлы. Хохлы живут в Полтавской области, — ответил русак.

203 000 лиц было выслано из Западной Украины за 1944-1952 годы. Такие данные указаны в постановлении Президиума ЦК КПСС «О политическом и хозяйственном положении западных областей Украинской ССР» от 26 МАЯ 1953 года.

—

Автор: Святослав Липовецкий