Что важнее в проекте модернизации – ум или видимость?

SMART И COMMON

Терминология, используемая властью и усердно повторяемая мобилизованным и призванным авангардом, воспроизводит лексикон узкопрофильных по предназначению международных форумов, который представляется последним словом цивилизации – и следовательно, подлежит применению к самым разным сферам. Так, слово «умный» в кавычках применяется и к архитектуре особо продвинутых средних школ, и к санкциям, которые мировому сообществу, как предполагается, придется применить против отклоняющегося Ирана.

«Умный в кавычках» – перевод английского smart, которое действительно означает «умный», но совсем не в смысле ума, наработанного интеллектуальным усилием или жизненным опытом. Smart – это сообразительный, сметливый, ловко схватывающий ситуацию взрослого окружения, если речь идет о ребенке. Но первоначальное значение – совсем другое: как считают составители компьютерного словаря Engcom, оно происходит от того же корня, что и «смерть». В качестве глагола этот термин означал «нанести нестерпимую боль, мучение», на войне – вывести из строя. Отсюда взялось вначале значение «точно попадающий в цель», «разящий», «неотразимый». В переносном значении слово попадает в обиход светского круга, где оружием является не меч, а вовремя вставленное острое словцо («Ах, злые языки страшнее пистолета»).

Оксфордский словарь относит этот термин в значении «острый на язык», «проворный», а также «щеголеватый» именно к светскому языку. Кейт Мосс в книге «Наблюдая за англичанами» приравнивает эти современные значения smart к смыслу слова posh. Разница лишь в том, что просторечное posh употребляют люди из низших сословий, имея в виду качества, которые в высшем свете характеризуются как smart. При этом в высшем свете smart противопоставляется common, которое означает как «заурядный», так и просто «рядовой», то есть бедный.

Взятый на вооружение модернизации термин, таким образом, описывает качества, присущие Ксении Собчак или Анастасии Заворотнюк. Только с подачи компании Microsoft он стал применяться к неживым предметам, и пошло-поехало – от smartphone до smart mop, как именуют самоотжимающуюся («умную») швабру. Классовый оттенок употребления при этом никуда не делся: чем более smart, тем дороже, что относится и к построенным по индивидуальным проектам «экологическим домам», и к любым высокоавтоматизированным системам, в которых одна программа запускает несколько функций: все, что именуется smart, заведомо дорого и предназначено для лиц, позиционирующихся в качестве высшего слоя общества.

Smart home, в современном понимании – то же, что так называемый пассивный дом, – очень дорогое удовольствие, адресованное не просто продвинутому, а «правильно живущему» с точки зрения экологистской теории клиенту. Такому, который огородит участок девственного леса, но ни разу в него не зайдет, чтобы не внести диссонанс в священный естественный мир, и даже сухие ветви, осыпавшиеся на землю, не применит для разведения костерка, ибо костерок выбрасывает в атмосферу недозволенный лимит углекислоты. Само же устройство дома таково, что, несмотря на автоматизацию, он требует немалой и притом квалифицированной, то есть опять же дорогостоящей прислуги. Это сооружение для избранных из избранных.

Smart sanctions, в свою очередь, – это не просто разумные или точно ориентированные действия. Это действия страны, относящей себя к элите мира, по отношению к common-стране, которую можно произвольно записать в rogue-страны. Как недавно элегантно выразился директор Института Ближнего Востока Евгений Сатановский, комментируя прием в российском МИД лидера партии ХАМАС Халеда Машааля, «вы можете держать у себя дома породистого мастифа, но при этом никто не может вам запретить погладить сидящего на углу улицы беспородного Шарика». В Париже, отчитываясь об итогах российской дипломатии на Ближнем Востоке, Президент РФ назвал встречи с постоянным распределителем западных средств д-ром Аббасом, с королем Иордании, с премьером Израиля, а лидера ХАМАС не упомянул: он же common, то бишь беспородный.

Если же мироустройство, как полагают в ИНСОР, преобразуется в нагромождение сетевых сообществ, то smart-сообщества – это совокупность элитных групп, ощущающих свое превосходство над сетями плебса. Сети плебса – это потенциальный источник экстремизма, и оттого нам и нужна в новой эпохе национальная гвардия.

Превосходство smart-сообщества, впрочем, может быть мнимым: to look smart обозначает серию приемов, позволяющих юноше пускать пыль в глаза, изображая признаки принадлежности к особо продвинутой категории.

В smart-сообществе принято считать, что Силиконовая долина – это круто, даже если производимый там продукт имеет достаточно ограниченное применение. Чтобы look smart, нашей стране нужно непременно завести собственную Силиконовую долину. Это требование «соответствия уровню», как и особое, мифологическое значение, придаваемое нанотехнологиям. Чтобы look smart, надо закупить у французов элегантный вертолетоносец, притом даже без начинки, просто корпус: он «на уровне», и обладание высокотехнологичным корытом приукрашивает внешность нашего оборонного потенциала, как и военная форма от Валентина Юдашкина.

Чтобы look smart, недостаточно просто создавать копии чего-то знаменитого, надо и самим время от времени шокировать мир чем-то своим «супер». Поэтому чиновники в ранге вице-премьеров и министров регулярно внушают представителям самых продвинутых (в их понимании) наук, что догоняющее развитие – не наш удел; мы должны являть миру исключительно нечто обгоняющее. Но его бывший коллега по правительству Андрей Шаронов на VII Красноярском экономическом форуме высказал большие сомнения, что из этого подхода что-нибудь выйдет:

«Мы не можем идти по пути создания принципиально чего-то нового, потому что у нас не хватает сил, мозгов, времени и просто внутренней общественной организации. Идти по пути копирования нам не позволяет наше самомнение, и в итоге мы ни к чему не приходим. Мы не можем копировать лучшие образцы и не можем создать нового. Лишь один пример: весь мир работает по стандартам Евро-6, мы по до сих пор на Евро-2. И вот мы сидим и думаем: а давайте сделаем Евро-7, его нигде нет, а мы возьмем и сделаем. А в результате у нас даже нет Евро-3. Поэтому для меня это, прежде всего, вопрос эффективности. Если нам нужно потратить этот рубль для перехода из третьей лиги во вторую, давайте потратим, а не будем вкладывать в то, что когда-нибудь перейдем сразу в первую...»

Сомнения Шаронова оказались smart в изначальном смысле слова – попали в точку, когда российский зимний спорт коллективно вылетел из высшей мировой лиги. Несмотря на то что рубли на него тратились немереные, если сопоставить с советской эпохой. Несмотря на беспрецедентное коллективное благословение от Церкви, которая в эпоху модернизации используется в политике как некий костыль для замены то государственной дипломатии, то государственного оргресурса.

«ВПАРИВАЕМОСТЬ» КАК УДОБНОЕ СВОЙСТВО

В фантазиях ИНСОР, да и во многих новых законопроектах бросается в глаза своеобразное двоемыслие: с одной стороны, модернизация предполагает сокращение барьеров, отмену «ненужных» или «излишних» проверок, с другой – соблюдение финансовой и технологической дисциплины. Г-н Юргенс и соавторы при этом все же не вполне верят в ускоренное создание человека новой эпохи, и признают, что борьба с коррупцией will have succeeded не сама по себе, а после ряда показательных процессов. Разбор олимпийских полетов предоставляет для этого более уместный повод, чем присвоение мэром города Смоленска отдельно взятой квартиры. Во всяком случае, только на монопольной спекуляции билетами структура ОКР «наварила» на целый жилой комплекс. Но поскольку в антимонопольные ведомства или иные органы никто не сигнализировал, то спекулянтов можно разве что пожурить. Если же они нарушили налоговое право, то по нынешнему либерализованному законодательству их нельзя даже на короткое время изолировать.

Другой вопрос – исправят ли показательные процессы качество объектов, возведенных в Сочи для следующих зимних игр. Если в канун прибытия гостей портовые причалы унесет в море, как это случилось в декабре, а железную дорогу зальет селевой грязью, как месяц назад, пустить пыль миру в глаза не получится. А получится, если использовать современную англоязычную терминологию, просто snafu.

А ведь олимпийскими поводами пользуется любая страна развитого капитализма, чтобы «подтянуть» свою инфраструктуру как прямыми бюджетными вливаниями, так и импульсом национального энтузиазма, дающим возможность завербовать людей на общественные работы. Под этим соусом всегда подрабатывают наиболее ушлые частные подрядчики, но результат окупает себя. И даже Украина при самой вороватой репутации своего чиновничества немало выиграла от чемпионата-2012, хотя самые социально значимые проекты – например, строительство метро в Донецке – из-за кризисных сокращений так и не осилила.

В Сочи строить труднее, чем в Донецке, тем более что стандарты Европы к геолого-климатическим условиям Кавказа – особенно автоматизированные модели вроде smart-поезда Eurostar, где автоматически выключение света тут же «рубит» и вентиляцию. Если уж тут строить, то строить на совесть. Но работа на совесть не получается сама по себе. Она получается, когда всех исполнителей, от гендиректора до рабочего, нанимают по профессиональным заслугам и опыту, а вспомогательный персонал набирают при поддержке крупномасштабной социальной рекламы – под дело чести нации.

Делом чести может быть не обязательно олимпиада и даже не обязательно начинание, предусматривающее строительство. Неэкономические механизмы мобилизации может запустить и внешняя угроза, как это было в США в 2001 году, а точнее, как это преподносилось официально. Тогда о более совершенных технологиях безопасности думали и бизнесмены, и чиновники, и пресловутый некоммерческий сектор.

Существуют ли в России угрозы техногенных катастроф? Несомненно. Существуют ли угрозы безопасности этнически неоднородных регионов и целостности страны? Несомненно. Есть ли общественный ресурс для найма на общественные работы? Да, и он огромен. По официальным данным, в России 26 млн человек официально не работают и в то же время не числятся в центрах занятости.

Это означает одно из двух: либо субъект преобразований не располагает рычагами для приведения трудового ресурса в осмысленное действие, либо на полном серьезе считает, что блоггеры могут заменить строителей: а телефонисты – металлургов, и просто ждет превращений, как персонажи «Алисы в стране чудес». Во всяком случае, астрономические ассигнования для «Роснано» предполагают именно веру в ускоренные превращения, а отсутствие результата – не повод для закрытия лавочки: раз IPO отдельно взятого Института стволовых клеток оказывается крупной коммерческой удачей, значит, постиндустриальные чудеса-таки бывают.

Существенно, что «впарить результат» удается не только Анатолию Чубайсу со стволовыми клетками и не только Чемезову с широкополосным интернетом (хотя и не без конфуза). Почти сразу же после изгнания правоохранителей-профессионалов с Северного Кавказа поступил своевременный месседж о том, что можно было без них обойтись.

Поймали взрывника «Невского экспресса»! Это тот самый Тихомиров! Позвольте, Александр Васильевич, но он же вроде был Косолапов – или Синебрюхов? Нет, нет, что вы, мы с самого начала искали Тихомирова, и вот, ура, нашли! Он уже в 2008 году занимался ваххабизмом! Позвольте, но первый взрыв «Экспресса» был вроде как в 2007-м... Да, да, Дмитрий Анатольевич, именно с 2007-го он и сидел в лесах и выращивал ровно 30 буддо-исламских неофитов! Гром оваций. А почему взорвался поезд именно с начальниками Росрезерва и Росавтодора, а на следующий день вторая бомба взорвалась чуть не под ногами главы Следственного комитета, – это вроде как неважно. Следствие закончено, Дмитрий Анатольевич, забудьте.

«Прокатил» бы такой рапорт в 2007 году? Скорее всего, нет. Он не «прокатил» бы и сейчас, если бы в самом деле, как пытается нас заверить западная пресса и самые принципиальные интеллектуалы, государством реально руководил Владимир Путин. Но если премьер реально начнет брать на себя неконституционные функции – в частности, руководство силовыми ведомствами, то он уже официально, наравне с Ахмадинеджадом, будет объявлен в мире тормозом передовых начинаний. И премьер не вмешивается в российские дела, уже обжегшись на вмешательстве в дела украинские. Он где-то поддакивает, где-то корректирует, но не диктует свою волю. Есть основания полагать, что он не раз что-то подсказывал, но с определенного момента эти подсказки стали производить лишь обратный эффект. Скажем, при подготовке последнего президентского послания.

Должно быть, к нему самому тоже приходят с советами. Он слушает, постукивая пальцами по столу, а потом делает – точнее, не делает – по-своему. Он отлично знает, что сам себя поставил в роль бессмысленного громоотвода. Он еще может громко уйти, чтобы громко вернуться – теоретически. Но чтобы так сделать, нужно быть по человеческому складу близким хотя бы к Ельцину или Шеварднадзе. А премьеру не хочется отягощать себя лишним действием, тем более что за два года ничего катастрофического вроде бы не должно случится: цены на нефть не падают, а прочая стабильность приложится. Тем более наш путь, по мнению Путина, и состоит в «сочетании стабильности с элементами развития».

Премьер не вмешался ни в ротацию губернаторов, вызвавшую брожения сразу в нескольких регионах, ни в чистку в системе МВД с назначением на Кавказ юных аппаратных чиновников на место силовиков-профессионалов. Премьер не стал больше выражать своего мнения по поводу ограничения стратегических вооружений. Премьер не вмешался и в дипломатические экспромты Кремля на Ближнем Востоке. Он ничего не выиграет от этого бездействия, поскольку хочет он или не хочет: но ответственность за итог ляжет и на него. И если то, что построит внутри себя и вокруг себя Россия в начале XXI века, потомки сочтут не умным домом, а глупым, бессмысленным и ненадежным сооружением, ему будет не под силу доказать, что он не хотел или не мог допустить получившейся глупости.

ЕСЛИ НАЗВАЛСЯ ГРУЗДЕМ…

После того, как в Париже было во всеуслышание объявлено о возможном присоединении России к «умным санкциям» против Ирана, правительство страны-мишени решило одномоментно прервать контракты со всеми российскими компаниями, обслуживающими иранскую авиацию. До сих пор лозунг «Смерть России!» применяла иранская либеральная оппозиция. Не следует удивляться, если теперь он будет взят на вооружение правящим режимом – тем более что совместные экономические проекты фактически уже заморожены.

Кто заменит наших специалистов? Естественно, та страна, которая в наибольшем количестве покупала, а затем воспроизводила и совершенствовала отечественную авиатехнику – Китай.

Кто мы теперь в Иране? Ни союзник, ни партнер, ни посредник – вовсе никто. Сегодня нас снисходительно похвалят за приверженность западных ценностям, а завтра будут пользоваться услугами, например, нейтральной Швейцарии, от которой на Ближнем Востоке куда больше толку теперь, чем от России.

Эта потеря влияния, о которой уже вовсю трубит мстительный Саакашвили, не оправдана ни политически, ни экономически, ни стратегически. Ее единственное оправдание – сиюминутный, сугубо временный внутренний успех «кружка модернизаторов», о чем они практически прямым текстом бахвалятся на своей «Газете.ру»: дескать, Париж теперь ставит на Медведева, а не на кого-нибудь еще в России.

В истории уже случалось, что персональное желание проявить себя выражалось в громкой фразе или жесте вроде бы несущественного, локального масштаба, но затем эта фраза или жест сдвигали с места цепь событий, приводя в движение целые регионы мира. Так было перед первой мировой войной. Только в те времена у России были равноценные и мощные союзники, а сейчас за ее интересы, особенно в Азии, никто сражаться не пойдет. Напротив, от самой России ждут выполнения региональных задач в интересах Запада. Потому что если назвался smart, так уж полезай в кузов. А если твои действия, пусть даже и произведенные как раз ради соответствия стандарту smart, только добавили нестабильности в Азии, так тем более полезай, и быстрее.

Да, Россия не первой дала умненько-благоразумненькое согласие на «умертвие» страны-мишени. Но с России в мире, хочется ей того или нет, больше спрос, чем с Украины, Италии или даже Франции. И если противостояние двух полюсов мира будет благодаря вкладу Москвы только нарастать, то в итоге Россию выкинут не только с иранских аэродромов, но и с гонконгской биржи, а некоторые строители олимпийских объектов останутся без штанов. На этом и завершится преобразование русского дома в smart home. Но это будет только начало расплаты за smart-политику на мировом пространстве, где доминируют и уже умеют за себя постоять common-государства. И от единственного истребителя пятого поколения будет не меньше эффекта на войне на Востоке: чем от единственной «умной» швейцарской машины при уборке снега в Петербурге.

СПРАШИВАЕТ МАЛЬЧИК: ПОЧЕМУ?

Если центр Левады спросит россиян, ощущают ли они приближение катастрофы, большинство такому вопросу только удивится. Ведь внешне представляется, что Россия только укрепляет свои позиции – вот и Таможенный союз «сделали», и на Украине победил «наш человек», а в самой России меняются, как перчатки, губернаторы, генералы, спортивные начальники, и все это вместе представляется разумным и продуманным планом. О законах, прямо продолжающих горбачевские начинания в уголовном праве, избиратели знают не больше, чем о переводе средних школ в автономные учреждения. А буря в стакане воды между юргенсами и анти-юргенсами вообще астрономически далека от круга интересов среднестатического гражданина.

В отличие от ельцинского времени, информационное поле не загромождено «чернухой», а напротив, мягко залито патокой рапортуемого благополучия. Не имея представления о новых угрозах, возникающих перед его страной, среднестатистический гражданин достаточно благодушно настроен к власти, чтобы ее терпеть, но недостаточно ею очарован, чтобы выпрыгивать из штанов на ниве новых преобразований. Он не собирается ни исполнять модернизационные начинания, ни им противодействовать. Он собирается к ним приспосабливаться, полагая, что это будет во всяком случае не труднее, чем освоиться с горбачевской антиалкогольной кампанией.

Дело не только в том, что нынешний глава государства для него – куда меньший авторитет, чем Горбачев 1986 года, но и в том, что смысл нового концепта для него куда меньше ясен, чем замысел горбачевского исправления морали. И русский человек не будет высовываться – он будет решать вопросы своей жизни и быта, исходя из эгоистического расчета, благо к этому его приучали еще со времен первой оттепели, которая ныне в чести.

Русский человек в то же время осознает, что его нация никогда бы не стала великой, если бы мотивировалась только эгоистическими импульсами; что те тысячи километров дорог, которые соединяют ее дали и веси, равно как и города, построенные на болотах и в тундре, не являются результатом экономики свободного рынка. Он понимает, что движущий механизм общества, отмененный по подсказке полусумасшедшего академика, восстановить невозможно, а альтернативы ему не придумали. Он догадывается, что там, далеко наверху, пытаются эту альтернативу синтезировать, но из какого-то негодного материала.

Русский человек ощущает, что в мире что-то непоправимо сдвинулось, и что этот сдвиг имеет не только монетарное измерение; что пока его нация, заразившись от западного общества, пребывает в оцепенении, другая часть мира делает семимильные шаги вперед, и очень скоро будет диктовать человечеству свои правила. Он понимает, что эта другая часть мира подняла знамя, брошенное на поле мирового сражения его страной. Он догадывается, что высший истэблишмент его страны чурается этого другого мира и льнет к некогда сильному полюсу, а этот полюс уже отнюдь не силен.

Русский человек, не утратив своего природной способности надеяться на лучшее, гонит от себя дурные мысли. Он заполняет свою жизнь суррогатами потерянного большого дела, но полностью этот вакуум не закрывается: остается щель, дефект, создавая, как дырка в углу оконного стекла, постоянное ощущение неуюта и неприкаянности. Оно не просто проникает во внутреннее пространство – оно довлеет над ним. Это выражается в дефиците энергетики, в вялой полудепрессии, статистически измеримой в беспрецедентно низкой производительности труда; в уклонении от активного сопротивления несправедливости, если ее можно обойти простым и привычным коррупционным путем; в неспособности найти времени для помощи ближнему, даже если эта помощь явно окупится в перспективе; наконец, в нежелании продолжать собственный род.

Это состояние не может продолжаться бесконечно. У вялых родителей все же выросли миллионы здоровых детей, которые рефлексируют по-своему. Им со взрослым миром не повезло: их отвратительно учат фундаментальным предметам; в них не пытаются развивать инженерный интеллект; им вовсе не объясняют разницу между добром и злом. Но их нормальной физиологии присуще здравое начало сомнения. Смутная неудовлетворенность, передающаяся им, найдет себя в самостоятельном поиске; они сами себе зададут вопрос о том, почему в старом и новом учебниках истории одни и те же вещи называются по-разному; почему одних писателей включают в школьную программу, а других – например, автора «Истории одного города» – не включают; почему одни государства преподаются в качестве примера, а о других просто ничего не говорится.

Сознание этих здоровых детей безумно засорено пустопорожними вещами, но на стадии насыщенного раствора этот хлам уже не поглощается, а наоборот, начинает отторгаться вместе с заигрыванием взрослых дядей, которые как бы ненавязчиво пытаются впихнуть в их рты продвинутый, безупречно стерильный, но до одурения гомогенный и приторный синтетический продукт, намешанный из экологизма, информационной теории, правового государства и толерантности.

Если они еще не придумали для этого слова русского аналога слова posh, то придумают завтра, поскольку от всовываемой им манной каши их рано или поздно стошнит. И чем более настырно дяди-политики, по совместительству блоггеры, будут пичкать их своим стерильным продуктом, тем более вероятно, что путь из Глупова в Умнов, который эти дети выберут, проляжет не через манную кашу, а через город Буянов, как подсказывал опальный классик.