Не хочешь петь, рисовать или рожать — и не надо

Училась в нашем классе девочка. Пришла она к нам из другой школы, но обычных испытаний новенькой на прочность не последовало: было в ней что-то умиротворяющее. Ни казавшаяся нам смешной литовская фамилия, ни отсутствие агрессии, яркой красоты и прочих качеств, которые помогают влиться в коллектив, не помешали ей спокойно и уверенно существовать среди десятилетних школьников. Правда, ее отец ходил в море, поэтому по статусу она относилась к «фирме». Такое было время: в портовом городе матрос котировался выше инженера. Но родители-моряки были у многих, так что и это не являлось чем-то экстраординарным.

Будучи уже взрослым, я понял, чем отличалась эта девочка: она умела настоять на своем. Без криков, без бунтарства. Если она говорила «нет», сразу становилось понятно — это означает окончательный отказ без права апелляции.

Надо заметить, что та школа была с музыкальным уклоном. Вбитое в голову сольфеджио иногда всплывает в памяти 25 лет спустя. К тому же практически все дети «из приличных семей» приносились на заклание еще и собственно музыкальной школе. К жертвенному ребенку прилагались также семь рублей ежемесячно: на оплату музыкалки. Сосновый гроб «Красный Октябрь» был в моем представлении идолищем, которое нужно было ежедневно кормить звуками. Он скалился клавишами, и спать с ним в одной комнате я побаивался. У детей, не прошедших через ад внешкольного образования, чудовища жили под кроватью или в кладовке. Мои жили в пианино, еле сдерживаемые хрупкими прутьями диезов.

Никакой целесообразности в поголовном музыкальном образовании не было: количество талантов на душу населения — величина постоянная и небольшая.

Из меня, да и из остальных одноклассников не вышло бы ни Ойстраха, ни Клиберна — это было очевидно, но вот из той самой новенькой...

Потому-то и перевели ее к нам — кроме идеального слуха у нее обнаружились способности к игре на фортепьяно. И — зря перевели.

Девочка какое-то время честно, с крестьянской кропотливостью и добросовестностью занималась музыкой. После чего поставила педагога перед фактом: музыку она не любит, и заниматься ею больше не будет. А любит она собирать камушки на море.

Учительница кричала, краснела, настаивала, что нельзя зарывать талант в землю. «Почему нельзя?» — спросила подающая надежды ученица, и преподавательница не нашла ответа. Мать девочки вызвали в школу и долго объясняли ей, что ребенка надо «сломать», что потом она не будет мыслить жизни без музыки, что ее ждет большое будущее...

«А мама сказала, что сломать меня невозможно», — говорила позже одноклассница с чуть заметным жестким акцентом, — «я же живая, как меня можно ломать?»

Зароненное тогда зерно сомнения в том, что искусство должно принадлежать народу, а не тем, кто его любит, что человек рожден для общества, а не общество состоит из конкретных людей, через годы проросло и дало плоды.

Сейчас я убежден, что каждый имеет право закопать свой талант, свою карьеру и даже фертильность куда хочет. Хоть в чернозем Средней полосы России, хоть в мелкую прибалтийскую гальку. Не хочешь петь, рисовать или рожать — и не надо. Быть довольным жизнью гораздо важнее любого дара судьбы.