Александр Невзоров: На месте Путина я вел бы себя гораздо хуже

Почему в России нет сильной журналистики и что нужно для того, чтобы она появилась?

Чтобы появилась настоящая, мощная журналистика, нужно огромное количество всяческих препятствий — законодательных запретов, норм сдерживания. Нужно, чтобы журналистам было что нарушать. Как только все это появляется, они начинают довольно высоко подпрыгивать и показывать необыкновенную резвость; появляется та самая свобода слова, о которой сегодня постоянно скулят, но для достижения которой никто ничего не делает. Сейчас запретов, препятствий и препон примерно столько же, сколько было в 90-х, когда возникла ситуация, приведшая к крушению Советского Союза. Сейчас тот, кто дерзнет пойти против сегодняшних запретов, может остаться в большом выигрыше. Да, риск велик, да, можно получить только разбитую рожу или сесть в тюрьму. Но профессия журналиста дает столь высокие дивиденды и огромные возможности, что риск оправдан. Пока я вижу, что желающих рискнуть особо нету, а все представители старой гвардии переквалифицировались в публицистов. Публицистика — это звездочки на журналистских погонах. Ею можно и нарезать тортик, и кастрировать льва.

Как научиться блестяще хамить и оскорблять, не выходя за рамки формального приличия и не подпадая под судебные преследования? 

Искусство оскорблять — это важная часть моей профессии. Открою секрет: я читаю курс специальных лекций «Как оскорблять» и делаю это небескорыстно — я продажная тварь. Искусство это состоит из множества странных и противоречивых компонентов, и с ходу объяснить это все довольно сложно. Если вы хотите этому научиться, начать стоит, конечно, с книжек и с некоторого рода аскетизма: у меня нет электронного адреса, я не читаю интернет, а мой заместитель Тамара Прокофьевна распечатывает для меня наиболее интересные материалы. В зале находится прелестный шеф-редактор «Сноба» Лика Кремер, которая знает, как со мной сложно в этом смысле: я передаю ей через свою жену флешку с текстами, и она уже их размещает. Я прекрасно осознаю, что от этого всего тянет неандертальщиной и пора перестать этим хвастаться, но нет. Нужно обеспечивать себе высокую информационную контрацепцию и иметь понимание того, что тебе нужно, а что не нужно. Необходимо уметь отсекать от себя все, что не имеет к тебе профессионального или иного отношения, уметь отказывать себе в удовольствии прочесть забавную статьишку, например, о вольности в отношениях, уметь не интересоваться тем, что не должно тебя интересовать. Я живу в режиме такой контрацепции и, честно говоря, никогда об этом не жалею. 

Я верю в то, что пирамиды Египта воздвигнуты пришельцами, все остальные доводы мне кажутся очень смешными.

Не хочу лишать автора этой записки иллюзий: действительно, есть такая гипотеза, и ей посвящены несколько книг, авторы которых были поражены технологическим совершенством египетских пирамид и уверены, что на их создание не были способны люди того времени. Но есть абсолютно непробиваемый и неопровержимый аргумент против данной гипотезы. Если бы пришельцы помогали людям при строительстве пирамид, это гарантировало бы их достаточно продолжительный контакт с древними египтянами. И чему же они их за это время научили? Сушить и бинтовать покойников? Расставлять вокруг покойников мисочки с едой, как для кошек? Хранить их внутренности в отдельных коробках? Если бы кто-то действительно смог добраться до нас, то это были бы представители сверхсильной и сверхтехнологичной цивилизации, свободной от этого маразма. 

Как вы относитесь к сожжению на костре?

Как финальная точка в моей биографии это, наверное, было бы неплохо и, наверное, не вызвало бы вопросов у Госпожнадзора. Но вообще это мероприятие довольно затратное, оно принадлежит к той эпохе, когда расправа вершилась гораздо живописнее, жестче и свирепее, чем принято сейчас. Буквально следующая записка содержит вопрос о том, какими я вижу свои похороны. Если честно, мне абсолютно все равно: пускай даже меня вывезут в чисто поле и там оставят. На предыдущем творческом вечере в Петербурге один юный композитор передал мне ноты музыки, которую он написал на мою смерть. Он напрасно трудился, потому что я бы попросил поставить во время прощания с моим телом тему из фильма «Пираты Карибского моря». 

Как вы оцениваете действия России в Сирии?

Если саван имперской идеи красит не только украинская вышивка, но и арабская вязь, это все равно будет очень хороший саван. 

Можно ли разварить яйцо обратно? 

То есть можно ли сваренное вкрутую яйцо вернуть в исходное состояние? Теоретически это возможно. При варке произошла денатурация белка, и его нужно ренатурировать. Думаю, это можно сделать с помощью карбамида, поместив его в сумасшедшую, стремительнейшую центрифугу. Найти идиота, который займется возвращением вареного яйца в исходное состояние, очень сложно. Хотя, если заронить эту идею в мозг кого-то из администрации президента, это могло бы стать еще одной гранью национальной идеи и скрепой. Потому что все виды скреп есть, и все они уже поднадоели, а вот этой пока нет.

Есть ли смысл переходить на латиницу? 

Если это произойдет, наши дети будут отрезаны от огромного количества серьезнейшей и важнейшей литературы, которую, в частности, породила советская наука. Я не фанат русского языка — признаю за ним огромные достоинства и роскошные возможности, но слишком много написано на русском, точка невозврата пройдена. Слишком дорого мы платим за русский язык, особенно советская наука: не всегда и не все важные труды переводились, а русский язык меж тем очень мало знают за рубежом. Даже довольно сильные труды Ивана Петровича Павлова неизвестны западным физиологическим школам.

Что вы можете сказать о личности и влиянии Березовского?

Всех, кто спрашивает о Березовском, я могу отослать к своей последней статье в «Снобе», которая называлась «Голый патриарх, или Закон Микки-Мауса». Там шла речь о том, что вообще такое личность в истории. Например, патриарх может быть каким угодно — слепым, кривым, косым, он может страдать диареей, — но он не может быть голым, потому что он актер на исторической сцене, и вся парча и бижутерия, которую он вынужден таскать, неотделима от тела, иначе он превращается в заурядного старикашку. За каждым Микки-Маусом, в свою очередь, стоит реальная мышь. Есть всемирный культ Микки-Мауса, есть шествия и поклонения, вернувшись с которых к себе домой, люди продолжают совершенно спокойно травить домашних мышей и ломать им позвоночники мышеловками, совершенно не задумываясь о том, что только что они припадали к ногам Великой Мыши. Я уверен в том, что между каждым историческим деятелем и тем, кем был человек на самом деле, разница такая же, как между Микки-Маусом и настоящей мышью. Борис Абрамович Березовский на 100% является продуктом СМИ, продуктом идейным — я сам имел возможность направлять некоторые процессы в СМИ, связанные с ним, и, разумеется, наблюдал за многими подобными процессами и оценивал их. Я видел, как из человека, не обладающего выдающимися качествами, формировали прямо-таки демона. На самом деле ничего этого в нем не было. Понимаю, что я вас разочаровываю. Не всех исторических персонажей мы можем исследовать, тем более что одна из значимых черт homo — очень сильная лживость и лживость, как ни странно, во многом обращенная в прошлое. Мы постоянно корректируем свое прошлое и предполагаем, что можем быть сильными им, хотя более маразматической конструкции представить невозможно. 

Вы голосовали на выборах?

Я голосовал всего один раз, потому что я делаю это лишь в том случае, когда точно знаю, за что именно голосую. Я тогда жил в деревне, и мне нужны были дрова. Меня подбили проголосовать, пообещав, что, если я сделаю это перед телекамерами, мне привезут два грузовика дров. Так что я знал, что голосую за два грузовика дров. Правда, я проголосовал не по-настоящему, а нарисовал какие-то рожицы, так как к этой процедуре серьезно не отношусь, равно как и к так называемому народу.

Когда мы употребляем по отношению к огромному количеству людей слова «толпа», «масса» — можно давать в отношении нее какие-то отрицательные характеристики, но при этом почему-то абсолютно синонимичный «массе» «народ» неприкосновенен, и ничего плохого про него говорить не положено. Хотя это, с моей точки зрения, не так. Потому что при том, что сегодня происходит в стране, Путин всего лишь играет роль тамбурмажора, который идет впереди военного оркестра и пытается регулировать всплески злобы и восторга, возникающие у публики совершенно естественным образом. И он еще ведет себя предельно аккуратно, потому что кто-нибудь другой мог бы распорядиться всем тем, что поднялось с неандертальских глубин России, более маниакально и страшно. Мне сложно судить Путина — я бы на его месте вел бы себя гораздо хуже, однозначно.

Вы когда-нибудь занимались бизнесом?

Если вам понадобится провалить какой-нибудь бизнес-проект — обращайтесь. Хотя один раз я занялся бизнесом довольно удачно — это было в 90-е годы; когда я впервые оказался за границей, мне удалось довольно серьезно нажиться на немецкой порноиндустрии. Я поехал туда в составе делегации советского телевидения, и с нами ехал парторг, который был приставлен к телевизионной гоп-компании для того, чтобы написать на каждого из нас какой-нибудь донос. Принимающая сторона решила «покормить» нас западным образом жизни и показать нам все. Гидом при нас была эмигрантка, необыкновенно возвышенная особа в желтеющих кружевах и камеях, падающая в обморок от слова «жопа». Как-то утром она пришла, чтобы сообщить нам о программе: «Вас ждет такая мерзость — не знаю, как они до этого додумались, — в общем, вас приглашают на порностудию понаблюдать за тем, как снимаются порнографические фильмы». Я сказал: «Я поеду!» 

Мною двигала не сексуальная озабоченность, а знание того, что как только ты, работник советского телевидения, оказываешься на зарубежной телекухне, тебе начинают все дарить: фильтры, микрофоны, объективы. Немцы относились к нам с невероятным трепетом и вниманием: мы были первыми советскими людьми, которые выбрались в западный мир. Я был уверен, что с той студии я вернусь с набитыми сумками. А мы тогда — страшно сказать — снимали на камеры КД-190, в которых часть деталей была сделала из дерева! Как только я вызвался ехать, парторг Василий Васильевич тут же сделал шаг вперед: «Я тогда поеду тоже — как же я вас, Александр Глебович, там одного брошу». Московские телевизионщики все как один отказались, и в результате мы поехали втроем: я, парторг и эта тургеневская барышня в камеях, наш гид. Перед выходом один из очень известных союзных телевизионщиков схватил меня за пуговицу и сказал: «Глебыч, слушай. Нам совершенно неинтересна вся эта мерзость, но вот тебе фотоаппарат! Сфотографируй все, что увидишь. Только пленки там нет — ты ее по дороге купи». Про пленку я забыл.

На порностудии все выглядело довольно буднично — какие-то бочки кругом стояли, телки в халатах ходили. Наконец нас завели в помещение, где снималось само действо. Я увидел, как на огромной кровати в довольно вольной гинекологической позе лежит немка с сигаретой в руке. Парторг сделал пару шагов к этой кровати и оцепенел. Я же сразу полез к каким-то осветительным приборам и начал что-то откручивать. Тут вбегает режиссер-постановщик и устраивает невероятный скандал, который, как я выяснил у гида, был связан с недопустимым отсутствием волос на некоторых участках тела героини, поскольку по сценарию она была монахиней, которая пошла собирать милостыню по квартирам, и в одной из квартир началась порнография.

За ним вбежала женщина-гример, везя на тележке набор паричков нескольких цветов. Приклеив один из них героине, она стала искать по комнате глазами, потому что ей пора было бежать дальше по своим гримерским делам. Я, поскольку был занят ковырянием в осветительных приборах, был принят ею за осветителя, так что она взяла руку бездействовавшего на площадке парторга и прижала ею паричок. Я схватил фотоаппарат и сделал пару холостых щелчков. Потом парторг стал меня упрашивать: «Продайте пленку!» На что я ответил, что могу продать только весь фотоаппарат со всем его содержимым. И он заплатил мне за него 30 марок, что в переводе на рубли тогда равнялось дневному жалованию телеведущего. Вот так, единственный раз в жизни получилось у меня провести успешную сделку.

Кого можно назвать героем сегодняшнего времени?

Из тех, кто сегодня что-то представляет из себя или пытается представлять в России, мне милее всех Лев Шлосберг. Дело не в политике — я ценю мужество и знаю, что означает для него тот набор поступков, на который он решился. Он не мальчишка, не ищет славы или признания в прессе — для него все намного серьезнее. 

Чем опасен патриотизм?

Патриотизм — это передоверие управления собой каким-то третьим лицам. Ты, будучи маленьким, или восторженным и доверчивым, или легко покупающимся на красивые идеологемы, даешь себя ими заразить. При этом ты доверяешь внешнее управление собой не мифическим старцам и мистическим фигурам — ты доверяешь рычаги управления спившимся, злобным, совершенно тупым людям, которые говорят с тобой точно не от лица родины, хотя они в этом иногда совершенно убеждены. На меня оказала огромное влияние чеченская кампания. Когда перешагиваешь через один труп, через второй, третий и поневоле спрашиваешь себя: зачем нужна была эта смерть и вот эта, зачем смешной мальчишка, который пару дней назад еще был на сборном пункте в Толстой-Юрте, сейчас лежит с зеленым лицом и ртом, полным червей, — ради чего и ради кого? Кто обнаружил за собой право отправить его на смерть? Я увидел тех, кто был уверен, что говорит от лица Родины, — они верили в свою ахинею абсолютно искренне. Так что, каким бы ни был патриотизм на самом деле, каким бы хорошим и полезным ни было это явление, в контексте современной России это то, что никогда нельзя развивать в детях. Это то, от чего нужно спасать и прятать. Потому что иначе после того, как вы вырастите детей, вы передадите пульт управления ими, их поступками и жизнями в руки напившемуся коньяку мерзавцу, который ткнет в кнопку лишь по той причине, что у него есть палец, которым эта кнопка нажимается.

Свирепая и хамская безжалостность в отношении людей является традиционной практикой в России. Володин, победивший ваш протестный интернет, оказавшийся бессильным перед примитивным ящиком, — это очень характерное и неизбывное явление. Вспомним ветеранов. Когда я снимал репортаж о ветеранах, тот самый, первый в Советском Союзе, слезоточивый, с музыкой Нино Рота, когда из гноя, из подвала, с каких-то старых и замызганных досок и тряпок вставали люди и ползли к выходу, и на них были ордена и медали, тогда я вместе со всеми только рыдал по этому поводу, совершенно не задумываясь о том, что они и сражались-то за то, чтобы сидеть в гное, в грязи, на досках, за то, чтобы терпеть измывательства власти, жить обернутыми колючей проволокой и вокруг было одно сплошное «нельзя». Ведь они сражались именно за это, а не за какую-то мистическую фигуру. Если бы они были чуть-чуть другими, то они сделали бы то, что надо было сделать в сорок пятом году: уничтожив одну гадину в Берлине, надо было развернуться и уничтожить вторую. Тем более для этого было все: полки, дисциплина, оружие. Была возможность полностью изменить судьбу страны и свою собственную и получить не грязные доски в подвале, а ту самую жизнь, которой они действительно были достойны. Но сработал рефлекс рабства. Он сработал не только у них, а у всех тех чиновников в расшитых фуражках, которые назывались маршалами и генералами — ни у кого из них и мысли не возникло о том, что, разобравшись с Берлином, надо разбираться с Кремлем. Поэтому я боюсь, что, когда мы внушаем детям какие-то мысли о патриотизме, мы обрекаем их на рабство в системе. Мы будем пытаться под нее подстраиваться и уговаривать себя в том, что все не так страшно. Но утешать себя, видя сегодняшнюю реальность, уже поздно.

Все, кто сегодня решается мыслить свободно, кто не орет «Крым наш!», кто искренне ужасается от действий России в Сирии, выводятся из поля тех, кто любит Родину. Но проведем вот какую аналогию. Скажем, есть безумный алкоголик, который творит страшные дела и рано или поздно уничтожит себя самого. Кто является его настоящим другом — тот, кто даст ему стакан грязной сивухи, или тот, кто не даст, а направит его на ряд очень тяжелых и болезненных медицинских процедур, которые отрезвят его и лишат безумного алкоголического марева? Почему патриотами России считаются те, кто продолжает вливать в Россию стаканы грязной сивухи, те, кто не позволяет думать о прошлом и будущем, кто создает полностью придуманное прошлое и ориентируют человека только на то, что он часть свирепой стаи, у которой есть возможности по унижению других стай и разрушению их жилищ и возможностей? Я думаю, действительно любят эту страну те люди, которые настаивают на длинной и тяжелой череде медицинских процедур по отрезвлению от маразма, а не усугубляют его, как это происходит сегодня. 

Когда отставка Кирилла? 

Меня устраивает этот вопрос — в нем не уточняется, какого именно Кирилла. У каждого из вас есть знакомый Кирилл и у меня есть парочка — в таком контексте мне нравится отвечать. Поскольку Кирилл стал Кириллом несменяемо и пожизненно, как это часто бывает с Кириллами, то отставка не предполагается. И вот тут мне становится по-настоящему тревожно: неужелиопять будет сортир, задняя ушная вена и запрет на судмедэкспертизу? Не хотелось бы. Потому что в Кирилле, несмотря на все его безобразные фокусы, есть что-то человеческое. А вот у того, кто его сменит, поверьте, одна извилина, и та крестиком, и гораздо более жестокие представления о том, как должно выглядеть так называемое духовное пространство. Я понял, что отношусь к Кириллу гораздо лучше, чем я думал. Он делает массу глупостей, и потенциал глупостей еще не исчерпан. Нам только кажется, что он совершил все то, чего не должен совершать Кирилл. Но я уверен, что он еще отмочит. Он неисчерпаем. 

Вы с поразительным презрением говорите о тех людях, которые узнают о том, что они думают, из телевизора. Откуда вы узнаете, что думаете вы?

Этот правильный и жесткий вопрос я бы назвал лучшим вопросом вечера. Есть люди, которые узнают, что они думают, из телевизора. А есть люди, которые узнают, что они думают и что им думать, от Ивана Петровича Павлова, от Резерфорда, от летчицы Савченко. В любом случае, конечно, мы не являемся (простите меня за эту дерзость) авторами своих мыслей, мы комбинируем и рекомбинируем те информационные раздражители, которые к нам попадают, и потом называем их красивым словом «мысли». Я тоже узнаю то, что я думаю, не от себя самого, не по наитию и не от святого духа. Что касается Дмитрия Киселева, от которого некоторые из нас напитываются мыслями, то он нормальный парень, просто впутался в серьезную авантюру. Интересно, как он будет из нее выпутываться. И как мы все друг другу в глаза смотреть будем лет через пять. Будут ведь говорить, что вот был Путин — Саурон-гипнотизер: как посмотрит своими чекистскими глазками — и всё, вся страна кричит: «Крым наш!» Да ничего подобного: они хотят это кричать. И этот крик у них из глубины рвется. 

Что будет с Крымом?

Меня волнует то, как его будут отдавать. Какие народные настроения надо будет выстроить под эту передачу и кто этот мастер, который обеспечит многоголосый крик «Крым не наш! Крым не наш! Крым не наш!». То, что отдавать его придется, безусловно.

Все-таки с кем вы — с либералами или с черносотенцами? 

Вы помните эпизод, в котором капитана Джека Воробья допрашивают на фоне огромной эскадры британского флота? Его спрашивают: «Джек Воробей! Где ваш корабль?» И он отвечает: «Присматриваю». Думаю, в моей судьбе могут быть самые удивительные изменения, но к черносотенцам я точно не вернусь.

Ни демократы, ни либералы не имеют разумного и сильного лидера. Кому бы поверить, куда приложить силы?

Не советчик я в этом вопросе, поскольку полагаю, что политика должна быть последним делом и последним интересом человека. Я тоже не вижу никого. Единственное, что я понимаю: было бы хорошо, если бы во главе России оказался человек без ярко выраженных харизматических, как все любят говорить, черт, без идеологизированности, стерильный от всякой маниакальности. Но я не вижу такого. Как я уже говорил, не на все вопросы я могу ответить. 

Как вы относитесь к Лесе Рябцевой и к ее голой фотосессии?

Нашли кого спрашивать! Для меня любой антиобщественный поступок всегда хорош, и я это всегда приветствую. Дамы должны поставить памятник изобретателю джинсов, потому что благодаря ему они имеют возможность демонстрировать попу во всех анатомических подробностях, оставаясь при этом одетыми. Когда мы видим, что какая-то из дам идет еще дальше, чем демонстрация попы в одежде, не надо ее осуждать — это великолепное хулиганство, испытывающее общество на прочность. Как говорил мой любимый Лев Давидович Ландау, дураки и гуси существуют специально для того, чтобы их дразнили. 

Давно ли вы вегетарианец и как вы к этому пришли?

Я очень не люблю разговаривать про вегетарианство. Потому что в вегетарианстве есть одна унизительная черта и подробность — это вегетарианцы. Ничего нет гаже этих тварей с их маниакальным желанием затолкать всем в рот клочья сена и рассказывать про разверзающиеся небеса и страшные бедствия, которые следуют за употреблением мяса, фанатировать и проповедовать покруче, чем все Кириллы, вместе взятые. Это личное предпочтение, связанное с привычкой. В вегетарианстве есть некоторые достоинства: оно приучает к аскетизму, дрессирует волю и прививает представления о том, как можно пренебрегать своими собственными интересами. Но вообще, конечно, я бы не рекомендовал подпускать вегетарианцев к нормальным людям на пушечный выстрел. 

Кто вы по национальности?

У меня нет национальности. После украинских событий я написал заявление об уходе из русских. Я непьющий, неверующий и на балалайке играть не умею — какой из меня русский? К тому же я знаю как физиолог, что национальность — это не биологическое, а исключительно социокультурное свойство. В «Википедии» ко мне в отцы постоянно ломятся какие-то прохвосты — так и норовят себя вписать. Но по легенде, которую рассказывала моя матушка, моим отцом во время фестиваля молодежи и студентов, который случился как раз за девять месяцев до моего рождения, стал представитель угнетенной североамериканской народности из Оклахомы. 

Когда для меня вопросы отцовства еще были существенными, я, будучи в Оклахоме, заехал в организацию команчей в поисках папы, что могло для меня плохо кончиться (надо было видеть современных команчей). Но я остался жив и, более того, попал на представительное и солидное собрание старых команчей, которые рассказали мне много веселых историй. Среди историй была одна о том, что когда-то очень давно, сто лет назад, был то ли вождь, то ли шаман Падающий Койот, и под его руководством команчи напали на один американский город. С большими потерями в численном составе и технике они его захватили и кинулись грабить и насиловать. Но вдруг кто-то из команчей скинул вниз перину, привязал ее к хвосту своей лошади, вспорол перину и стал любоваться огромным количеством пуха и перьев, которые носились взад-вперед. Все команчи бросили убивать и насиловать и принялись вместо этого тоже вспарывать перины и подушки. Я понял, что эти поступки так мне близки, что в подобной ситуации я поступил бы так же. Так что, если и есть у меня какая-то национальная принадлежность, то это команч.

Подготовила Юлия Гусарова