Воспоминания реприссированного

В тридцатых годах, во время твёрдых заданий и ликвидации кулачества как класса, я так был напуган этими событиями, что работая в г. Болохово в свои 19 лет, боялся появляться в гостях у своих родителей и не посещал их по полгода и более, боясь никого уже не встретить, хотя Болохово находилось на расстоянии 8 км. Прошло это лихолетие. Прошло стороной, не попали мы на Соловки, хотя ушла наша коровушка.Наступил 1935 год. Осенью меня, 1913 года рождения, призвали в РККА.

Брат Лёня, 1915 года, добровольно уходит в Болошовское лётное училище. Там заболел малярией. Был отчислен на поправку на год. Затем меняется место службы и он зачисляется в более благоприятное место пребывания против малярии. Иркутское лётное училище он и окончил. Участвовал в ВОВ на Южном направлении (Кавказ), имел 13 правительственных наград и вот в 1988 году - умер.Я уже на службе оказался в Воложском погранотряде. За время службы, окончил полковую школу. Был командиром отделения в полковой школе и на заставах. Имел 8 поощрений и ни одного - взыскания.Шёл 1937 год. Обстановка за рубежом и в стране была напряжённая. Это я видел воочию, смотря на сопредельную Польшу через 3-5-метровую пограничную речку Збруч. Польские тогдашние руководители (Пилсудский, Рыдзысмыгл, Бек) были настроены недружелюбно. Польские солдаты, встречаясь на дозорных дорогах через Збруч, не иначе говорили как: "Курва-большевик".Граница нарушалась в обоих сторон довольно-таки часто, а внутри страны процветал культ Личности (как потом об этом сказали). Культ Сталина процветал везде и всюду.

Шли повальные аресты, суды, тройки и военные трибуналы.Разбирательства и справедливости - ни на грош. Судили в розницу и оптом. Судили всех, кто хоть чем-то оказался подозрителен. Судили и даже очень часто, того, кто пробывал в застенках и централях, и ел царскую тюремную баланду. Арестовывались довольно-таки заслуженные государственные деятели.Арестовывались заслуженные маршалы, генералы, адмиралы. Арестовывались, судились, и некоторые ликвидировались. Среди многих - Тухачевский, Якир, Уборевич, Балицкий, Эйдеман, Фельдиман, Прокофьев, Агранов, Путка, Посташев, Радека, Деребас, Любченко, Ваковский, Коссиор, а впоследствии Блюхер, и т.д.Чем эти потери можно оправдать?Пришёл июль 1937 года. 1 июля пришли двое вахтёров особого отдела и арестовывали меня, голубчика. Следователь погранотряда Евсюков завёл на меня дело 2 июля 1937 года.Вот, со 2 июля 1937 года, начался отсчёт моего нового существования. 22 июля 1937 года состоялось заседание выездной сессии Военного трибунала погранвойск по Винницкой области УССР. Итог: 5 лет тюремного заключения и 3 года поражения в гражданских правах. Очень меня страшила формулировка "тюремное заключение". Разрешилось это совсем просто. Отсиживать в тюрьме мне не пришлось, и я через четыре месяца уже был на просторах Колымских сопок.Формулировка обвинения мне была очень строгая и солидная, которую я помню и посейчас. Таким образом, за дискредитацию вождя трудящихся всего мира тов. Сталина И.В., руководителей партии и Советского государства, колхозного строительства, советской торговли и советской прессы, приговорить...

Шла первая половина 1937 года, по радио и в печати всё время сообщалось о раскрытии "врагов народа" и совершении над виновниками расстрелов; больших сроков лишения свободы.Теперь напишу подробнее, о составе моего преступления.
1. Начались мои "трения" с начальством и непосредственными командирами с начала 1937 года. На занятиях по политподготовке я недоумевал, у меня не укладывалось в голове, как это так, что ежедневно по радио и в газетах только передачи и сообщения о разоблачении "врагов народа", их осуждении и расстрелах.2. Видимо, в январе 1937 года бойцу моего отделения, Ермолаеву, который был в кратковременном отпуске в Ярославле, когда он вернулся, я задал вопрос, - как там жизнь, на воле? Он рассказал, что не особенно хорошо со снабжением хлебом, что хлеб выдают во дворах заводов и предприятий, а купить хлеба просто в городе - нельзя. С этим я был очень не согласен, и это меня взорвало, т.к. урожай в 1936 году праздновался, как очень высокий.3. В 1936 году, я первый раз увидел на полях Украины, когда убирали женщины колосовые серпами, хотя так же, на страницах газет были зерноуборочные комбайны и жнейки с жатками. Я был удивлён, так как серп, а не крюк, которым я ещё в индивидуальном хозяйстве косил вместе со своим отцом.4.

Начиная с 1936 года, шла гражданская война между сторонниками Франко, с одной стороны, и с другой, сторонниками испанских республиканцев. Печать особенно яростно прославляла успехи республиканцев и не жаловала в этом - сторонников Франко. Я, по своей наивности, на занятиях по политподготовке и спросил, как же так получается, что республиканцы бьют войска Франко, а вот Барселону и Сарогоссу - сдали?Шло время. Я службу нёс на заставе. Ходил на границу. Бойцы несли службу часовыми, в дозорах, секрете. Служба командира отделения состояла, в основном, в проверке несения службы бойцами отделения на границе и занятия по Бупу, Супу и политинформации.Трения продолжались.

Я вёл себя независимо. Не позволял над собой особо усердному начальнику заставы Яшину. издеваться его утончённым усмешкам и разным намёкам.В одну из проверок несения службы лейтенант Яшин позволил, на мой опознавательный знак, не ответить. Я его тогда заставил лечь на землю под приказом, что буду стрелять (я был в секрете). Он исполнил моё приказание, и стал объясняться, кто он такой. Мои действия были по Уставу.В апреле месяце 1937 года на заставу поступил приказ о предоставлении мне за успехи несения службы, отделением краткосрочный отпуск домой. Из-за сложившейся обстановки я не особенно доверял получению отпуска. Но, всё равно сходил в отряд, т.к. наша застава находилась на расстоянии 4-5 км от отряда, отдал в пошивочную перешить фуражку и немного поправить шинель.Подходило 24 апреля 1937 года, дня начала моего отпуска. Накануне зашёл к лейтенанту Яшину, чтобы сказать, что завтра мне нужно отбыть в отряд для оформления отпуска. Лейтенант ответил, что я в отпуск поеду в последнюю очередь, а поедет вместо меня командир отделения Володин.

Это, конечно, всё было сделано, чтобы возбудить во мне недовольство и бунт. Но этого не произошло, и я продолжал службу на заставе.Что можно сказать о лейтенанте Яшине? Это был довольно-таки молодой человек. Женат. Детей не было. Образования - тоже. Прошёл небольшие курсы и имел большое рвение повелевать пограничниками, был аттестован в лейтенанты, а образование имел - 4 класса. Тогда высокого образования было мало.Через какое-то время меня перевели в расположение отряда. Направили меня в сапёрный взвод лейтенанта Перетятько, который состоял из двух отделений. В это время я уже решил, что моя служба на границе подходит к концу. Я как сейчас помню: раз, отдыхая на земле под деревьями вниз животом, я сообщил своим бойцам сапёрного взвода, что скоро меня от них заберут, и, видимо, арестуют. Вскоре это исполнилось. Началось следствие.

На следствии я особенно не отказывался от своих слов и тех разговоров, которые иногда при всей своей простоте, вёл со своими товарищами, но и не признавал себя виновным. Я не верил, что все эти аресты, осуждения и расстрелы заслужены. Я не верил, что пол- России - враги народа. На следствии я сказал следователю, что никак нельзя допустить и поверить, что пол-России - враги. Многие, кто делал революцию, оказались "враги", кто сидел в заточении в Петропавловской крепости - враги, кто томился на каторге в Сибири, умирая от чахотки - враги...Тогда получается, что сейчас некому верить - все враги.Ну, а если так, то придёт время, и скажут, что и Сталин - враг.Вот те обвинения.За дискредитацию вождя трудящихся всего мира, тов. Сталина И.В.., руководителей коммунистической партии и советского государства. В отношении советской торговли, колхозного строительства я всё сам видел, как украинки с серпами на полях и как узнал от Ермакова из Ярославля о торговле хлебом на территориях предприятий.В отношении советской печати, также, можно сказать, что информация печати была такая, про которую я написал выше. Тогда не было написано, что в этой гражданской войне участвовали в интернациональных бригадах как будущие прославленные маршалы Советского Союза как Малиновский Р.Я., Конев И.С. и др., а также - Мате Залка - генерал Лукач. Вот перед их памятью я виноват и преклоняю низко голову.Не в смысле знатного рода, а в смысле рождения себе подобных; после революции 1917 года было много семей, которые имели детей от 5 и до 10. Я, как сейчас, помню, как при переделе земли по едокам в 30-х годах, число наделов было: 366, а сейчас их - в пределе 90 человек.В это время под твёрдым заданием было несколько хозяйств (Ткачев Д.В., Ткачев Г.В., Ткачев Д.А.).

Если сопоставить то имущественное положение нашего сельчанина, который имел в то время одну, редко двух ободранных овец и коровёнку, вдобавок кучу голозадых, оборванных, грязных ребятишек с "прозябанием" наших номенклатурных "тружеников" 80-х годов, то оно разнится как небо и земля.

Сейчас "труженик" 80-х годов зачастую, имеет не менее одной автомашины, шикарную квартиру или особняк, зачастую домработницу или прислугу. Ну, а на работе - персональную машину, персонального шофёра и личного секретаря для шуры-муры. Вот эти-то "слуги народа", которых мы обожествляем, им салютуем и аплодируем, они хвалятся своей непорочностью, а в итоге, - когда приоткрыли занавес некоторой демократией и гласностью, - оказываются подхалимы, взяточниками, казнокрадами, занимающимися коррупцией и всеми другими делами, не делающими чести доброму человеку. А те, деревенские мужики-труженики 1930-х годов, были причислены к кулакам и подлежали ликвидации и ликвидировались как класс.Моя мама, Дарья Константиновна, 1888 года рождения, уроженка Горлопанова, происходит из деревни Пятницкое.

Осталась сиротой с сестрей Марией в 7-летнем возрасте. Отец её, мой дедушка, по матери пошёл в Тулу, чего-то купить себе для хозяйства, в дороге заболел, умер в Туле и затем был привезён в Пятницкое для захоронения.Мама воспитывалась и росла в семье дяди по отцу, Егору Савельевичу. У Егора Савельевича была большая семья. Трое сыновей: Иван, Андрей, Анатолий, - и четверо дочерей.В 30-х годах - Егора Савельевича, как зажиточного, арестовали и посадили в тюрьму, в г. Туле.Сын Андрей, пошёл проведать отца и отнести передачку, но не был допущен с передачей, а насильно схвачен и водворён в тюремный двор и на этом закончился жизненный путь подростка, ещё неженатого Андрея.Дядя Егор Савельевич был, видимо, осуждён, или административно выслан на Соловки и дальнейшая его судьба осталась неизвестна. вДочь Егора Савельевича, Анюта, не выдержав такие повороты жизни,бросилась вниз головой в проруби Пятницкого пруда. Хозяйство Егора Савельевича отобрали, из дома выселили.Подросток Анатолий вскоре также умер.Сын Иван жил дольше. Скитался где приютят. Остался неженатым и без семьи. Документов никаких не имел. Естественно, паспортов в то время ни у кого не было. На работу нигде не принимали, он ютился кое-где и как попало, кормился подаянием во славу спасителя Иисуса Христа.После возвращения из Колымы, видимо, в 1950 г., я встречался с Иваном Егоровичем.

Он был не по годам, тих и дряхл. Хотя лет было небогато. Разговор был очень тихий, застенчивый. Напуганный разговор вёл всегда с вечной улыбкой, детской и наивной, как у Чарльза Хайдара. О других дочерях Егора Савельевича, особенно сказать не могу и не знаю. Буду жив, - летом 1987 года, постараюсь побыть в Пятницком, узнать, что возможно, и тогда, может быть, постараюсь написать.Тётка моя по маме, Мария Константиновна, была замужем за Пятницким мужиком Тихоном. У них было три сына - Иван, Анатолий, Василий и две дочери. Дядя Тихон умер рано. Пришли всё те же 30-е годы. Твёрдые задания, конфискация. От тяжёлых и необоснованных притеснений рано умерла и Мария Константиновна. Сын их Иван и сын Анатолий - участники Великой Отечественной войны, Иван - инвалид I группы.У будущей моей жены Валентины Иосифовны, отец такие был репрессирован в период коллективизации. Первый раз отбывал на строительстве канала "Волга-Москва". Отбыл срок. Был освобождён. Работал в колхозе. Но с ним пошутила та присказка, которая говорит, что кто попробовал в первый раз тюремной баланды, ему неминуемо придётся отведать её вторично.

И он её отведал: вторично арестовали. Дали срок. Сослали. И уж никто не узнал и не узнает, где могилка его.Тёще моей, Марфе Николаевне, пришлось также очень тяжело. Муж пропал без вести в дебрях исправительно-трудовых лагерей. На руках остались малолетние две дочери и сын. Сначала, работала в колхозе д. Большие Колмыки им. Крупской по наряду за "полочки", за которые давали очень скудно, хотя "полочек" было много. В ноябре 1941 года, фронт ВОВ докатился до Тулы и, отступая из-под Тулы, немцы сожгли часть жилых домов селения и семье пришлось уйти из деревни и поселиться недалеко от Угольной шахты, приобретя однокомнатную землянку.В связи с начатой темой репрессий, не могу не упомянуть о семье племянницы тёщи Марфы Николаевны, Александровне, которая, будучи замужем за Никтаром, работая и будучи на хорошем счету был также репрессирована в 1937 году. Он был судим, отбывал срок. Впоследствии был реабилитирован, а где холмик его могилы, родные (жена Александра и сыновья), не установили.И вот таких примеров, периода коллективизации и культа, десятилетия 1930-1940 годов, хоть отбавляй, да некуда.Как я выше указал, арестовали меня 1 июля 1937 года. Следствие началось со 2 июля. Закончилось где-то около 20-го июля, и следователь объявил, что следствие - закончено, жди заседания Военного трибунала. Во время следствия находился один в камере отрядной гаупвахты.

Издевательствам и избиениям не подвергался. Следователь же всякий раз своим казуистическим крючкотворством, стремился извратить мои показания.К началу апреля меня нашли сведения из дома, что мой отец арестован за кражу колхозного сена и осуждён на три года. Отбывал он в Канске и, возвратясь из лагеря 14 января 1941 года, умер.При начале следствия я сразу же доложил следователю, что мой отец осуждён, но это к моему делу не имеет никакого отношения. Впоследствии я видел в моём деле справку Морковщинского сельского совета об осуждении моего отца. Об осуждении отца следователь так и ни разу не напомнил.22 июля 1937 года, состоялось заседание выездной сессии Военного трибунала пограничной охраны по Винницкой области. Был объявлен состав членов Военного трибунала, обвинения, защиты и заседателей. Спросили меня о моём согласии или отводе состава трибунала. Может быть, я был в некоторой зависимости или подчинении, которое может неправильно отразиться на неверном решении трибунала. Правда, я был, будучи в полковой школе, в подчинении лейтенанта Сорокина, который был командиром взвода курсантов школы.

Я в отношении Сорокина возражений не высказал. Это был удивительно честный, добрый человек. Очень трудолюбивый в отношении освоения нами, курсантами, всех тех нехитрых на первых порах, но так необходимых военным, знаниях. В отношении защитника я высказал отвод, мотивируя тем, что он не может меня защитить, т.к. я его только сейчас услышал его фамилию, и он со мной ни разу не встречался, и что он не знает ничего из моего дела: как он может защищать то, чего не знает? Посовещались и решили продолжать заседание Военного трибунала. В итоге, как я написал, - 5 лет тюремного заключения с последующим поражением в гражданских правах на три года. Этим поражением гражданских прав я "воспользовался" при выборах в Верховный Совет СССР после войны 1941-1945 гг. Когда у нас на Колыме, избирался Леонов. После вынесения приговора, на "второй" день, подали под меня повозку, состоящую из Столыпинского вагона, со всех сторон зарешеченного, добротного вагона, и направили жележнодорожным путём в г. Проскуров - ныне г. Хмельницкий. По приговору, мне было дано право на обжалование решения Военного трибунала - 72 часа. Вообще я решил не пользоваться этим правом. Находясь в тюрьме Проскурова, такие заключения мне доказывали, что нужно писать кассационную жалобу, больше не дадут, да и терять - нечего. Сдался, на третьи сутки передал собственноручно написанную жалобу. На эту жалобу в непродолжительное время пришло решение: "Рассмотрено, оставлен без последствия". Людей в камерах было набито как вшей в загашнике.

Негде повернуться. Зловонья от испражнений и скученности невыносимое. Спали и на "парашах". Затем этапом направили в Винницкую тюрьму. Ну а в Винницкой тюрьме народу было ещё больше и скученней. Передачи заключённым в Проскурове и Виннице передавали, да и свидания были. У меня же - ни свидания, ни передачи - не было. В Виннице я оставался всего двое суток. Сформировали железнодорожный состав из телячьих вагонов, добротно отремонтированных, и маршрутом Западная граница - Владивосток, и дальше на Восток. Шла уборка хлебов на Украине, в Поволжье. Минуя Украину и следуя по просторам России, я решил сообщить домой. Написал два письма, сообщая, чтобы на Волочинск письма больше не писали до получения нового адреса, и что я уезжаю, наверное, на Дальний Восток. Два эти письма выбросил из окна вагона, увидев идущих навстречу, вдоль железнодорожного полотна, пешеходов. Потом, вернувшись домой через одиннадцать лет, узнал, что письма домой дошли и был благодарен тем добрым людям, которые, подобрав письма, не убоявшись неприятностей, опустили их в почтовый ящик, хотя, конечно, до моих дальнейших скитаний по Колымским лагерям они особого значения не имели.