Серьезный звоночек нашей церковной общественности

Вынужден признать, что в отличие от иных открытых обращений различного рода деятелей культуры и науки, которые можно трактовать как антицеровные, это письмо написано на редкость уважительно и рассудительно, что и не удивительно, потому что на редкость представительным и убедительным выглядит состав подписавших это письмо.

В большинстве своем это не патентованные либералы, а вполне трезвомыслящие и интересные специалисты, искренне переживающие за судьбу русской культуры.

И в этом смысле это письмо — серьезный звоночек нашей церковной общественности, которая должна научиться убеждать своих оппонентов. Я знаком с некоторыми из тех, кто подписал это письмо, и вполне представляю себе их подписи под обращением с противоположным смыслом.

Обсуждаемая проблема возвращения исторического имущества Русской Церкви сегодня может быть решена только в режиме постоянного сотрудничества самой Церкви с теми музеями и архивами, где это имущество сохранялось в течении последнего века. И мы действительно должны быть благодарны этим музеям и архивам, которые сохранили это имущество.

Но правда церковной общественности по этому вопросу состоит в том, что храмы и иконы, а речь в основном идет именно о храмах и иконах, — это не просто произведения искусства, это сакральные объекты, с помощью которых человек может общаться с Господом Богом. Напомню, что утверждение иконопочитания в Православной Церкви — это даже не канон, а догмат, принятый в 787 году на последнем, Седьмом Вселенском соборе, а поскольку последующие императоры Византии продолжили политику иконоборчества, то восстановление иконопочитания на Константинопольском соборе в 843 году празднуется ни много ни мало как Торжество православия в первое воскресение Великого поста.

Таким образом, иконы для Церкви — это предмет догматический, а не просто ритуальный. Соответственно, любая икона, однажды признанная Церковью в качестве таковой, — это, говоря простым языком, живая реальность, посредством которой мы открываем для себя ту реальность, которая создала саму жизнь. Обращу особое внимание на то, что любая икона — это всегда икона конкретной личности или нескольких личностей, и в этом смысле само иконопочитание непосредственно связано с персоналистической сущностью христианства.

Обращаясь к иконе, мы обращаемся не к чему-либо, именно к тому лику, который на ней изображен, а этот лик никогда не может «потухнуть», он уже сделал эту икону иконой, он смотрит на нас и ждет нашего взгляда. Поэтому для православного человека допустить внебогослужебное использование икон просто невозможно и когда мы оказываемся в «иконном зале» Третьяковской галереи или Музее имени преподобного Андрея Рублева, то мы не можем воспринимать их экспонаты просто как произведения искусства. Следовательно, если называть вещи своими именами, то всё историческое достояние Русской Православной Церкви должно вернуться в её собственность и вопрос состоит только в том, как и при каких условиях  осуществить это возвращение.

Переживания искусствоведов о том, что в Церкви это достояние будет плохо охраняться, вполне понятны, на то они и искусствоведы, но тогда самой Церкви нужно предложить такие формы сохранности этого достояния, которые были бы убедительны для них. И таких форм не может не быть — их просто нужно найти и сесть за стол переговоров.

Иногда претензии оппонентов Церкви доходят до смешного. Например, многие волнуются за сохранение икон только потому, что верующие будут к ним прикладываться, но это полная глупость, потому что даже современные иконы во многих храмах находятся за толстым стеклом только для того, чтобы их не повредить.

Понятно, что любая икона, представляющая историческую и искусствоведческую ценность, будет находиться за тройным пуленепробиваемым стеклом, и её охране будет уделяться особое внимание на регулярной основе. Понятно также, что эти иконы или фрески должны будут находиться под постоянным присмотром искусствоведов, как это всегда бывает в тех храмах, которые давно отданы Церкви. Фактически речь должна идти о двойной охране — и со стороны Церкви, и со стороны искусствоведов. И, как мне кажется, содержание и тональность этого письма Патриарху Московскому позволяют надеяться, что именно этот вопрос двойной охраны будет обсуждаться в дальнейшем, а не сама возможность возвращения Церкви её имущества. 

В этом контексте больше всего огорчает то недоверие, которое есть у определенной части искусствоведов к Церкви. Во-первых, наша Русская Православная Церковь, в лице своего руководства, это одна из самых трезвомыслящих инстанций в современном постмодерном пространстве, и это трезвомыслие является не данью какой-то политкорректности, а неотъемлемым свойством её догматического мировоззрения. И если Церкви вернут, например, такую святыню, как икону Пресвятой Троицы преподобного Андрея Рублева, то можно быть уверенным в том, что её сохранность будет обеспечена не меньше, если не больше, чем в музее. Во-вторых, оппозиция Церкви и искусствоведов очень часто выглядит весьма надуманной, потому что очень многие из самих искусствоведов — это члены самой Церкви, и было бы странно, если бы они не мыслили церковно в отношении самого церковного достояния. Поэтому я уверен в том, что при должном желании и Церковь как институт, и искусствоведы могут договориться о судьбе церковного имущества.

Однако есть ещё один аспект этой проблемы, который касается наших ревнителей не по уму, столь агрессивно реагирующих на подобные письма. Задача возвращения исторического имущества Церкви состоит в том, чтобы вернуть этому имуществу его подлинное богослужебное назначение, а не в том, чтобы сделать саму Церковь более «святой» и «священной», как это кому-то кажется. Сама Церковь освящает иконы, а не иконы освящают Церковь.

Поэтому в совершенно законном стремлении молиться и приложиться именно к той иконе, которая была намолена столетиями, есть та опасная граница, где заканчивается христианство и начинается откровенная магия.

Между древностью иконы и возможностью нашего спасения нет прямой математической зависимости, и поэтому в желании во что бы то ни стало, расталкивая локтями искусствоведов, приложиться к конкретной иконе, содержится больше эпатажа и гордыни, чем благочестия. 

Я хочу напомнить, что иконоборческое движение в VIII–IX веках во многом подогревалось тем, что некоторые излишне ревностные иконодулы, а, точнее говоря, иконолатры действительно демонстрировали совершенно магическое отношение к иконам как языческим идолам. Например, употребляли краску от икон как Святое Причастие и считали это вполне нормальным. В итоге многие нормальные люди, не желающие особо углубляться в богословские вопросы и узнавать, где больше правды, автоматически переходили в лагерь иконокластов. Мы должны учиться на ошибках нашего прошлого и научиться убеждать наших оппонентов и привлекать их на свою сторону. В этом смысле наиболее эффективной реакцией на это письмо было бы не ответное обращение православных консерваторов, чье мнение весьма предсказуемо по этому вопросу, а привлечение на свою сторону тех людей, которые подписали это письмо патриарху