Отношение к труду в Китае

Владимир Владимирович Малявин — это первый китаист, с которым мне довелось познакомиться до момента, когда я серьезно увлекся Китаем. Наша встреча произошла на страницах книги «Китай управляемый», которую я прочитал еще учась на первом курсе.

По одному из предметов задали написать реферат на тему «Этика делового общения в древнем Китае». И преподаватель посоветовал обратиться к книге В.В. Малявина. Через 4 года уже по-другому предмету нужно было подготовить материал на тему «Отношение к труду в Китае». Я сразу же вспомнил о книге, которая давным давно помогла мне. Взяв её за основу и дополнив некоторыми источниками я написал статью на эту тему.

Уважаемые читатели, моя вузовская специальность никак не связана с Китаем и китайским языком. И это моя первая статья такого серьезного содержания. Пожалуй, было весьма смело с моей стороны взяться за написание подобной статьи. Поэтому прошу строго не судить :)

Несмотря на то, что термин «китайское экономическое чудо» вполне распространен и уже является штампом для всего мира, мало кто действительно задумывается о причинах столь стремительного подъема экономики страны за такой короткий период времени.

Изучая этот вопрос, в первую очередь следует обратить внимание на отношение китайской нации к труду, как деятельности которая удовлетворяет потребности людей и дает им возможность дальнейшего духовного и материального развития.

На протяжении длительной истории Китая трудовая деятельность в стране отождествлялась с физическим трудом — ей занимались представители низших классов. Выделение умственного труда, которым занимались высшие социальные слои, не сопровождалось быстрой профессиональной специализацией этой сферы. Поэтому накопление элементов профессионализма происходило в материальной сфере быстрее, чем в духовной.

В Древнем Китае, стране земледелия, представления о профессионализме и труде связаны с выделением двух различных типов профессиональной деятельности — земледелия и торговли. В социальных и экономических исследованиях китайских философов проводится различие между тем, что называется «ветвью» и относится к торговле, и тем, что называется «корнем» (земледелием). Большое значение придается «корню» — земледелию, – поэтому на протяжении всей древней истории Китая общественные, экономические и политические теории подчеркивали значение «корня» и отводили менее значимую роль «ветви».[1]

Отношение к труду в Китае во многом сложилось под влиянием культурных ценностей и традиций, а так же многовекового воздействия основных течений религиозной и философской мысли: буддизм, даосизм и конфуцианство.

Ядро китайской культуры, её жизненный нерв часто определяют как приверженность идее совместной и гармоничной жизни людей. Любой китаец на вопрос о том, что для китайцев есть высшая ценность, не задумываясь, ответит: согласие, или гармония (хэ) между людьми.

Ближайшие следствия указанной исходной точки китайского миропонимания лежат на поверхности китайской жизни во всём её многообразии.

Во-первых, китайцы приучены не ставить своё «я» на первое место и не заявлять открыто о своих личных интересах и желаниях. Подобно тому, как классический китайский сад создавался с учётом того, каким он видится взору со стороны, а китайский пейзаж совмещает очень разные перспективы созерцания, китаец всегда действует с учётом позиции или точки зрения других людей, вовлечённых в ситуацию. Западные социологи нередко называют китайское видение «холистическим», то есть целостным. Профессор из США Стивен Розенфилд по профессии экономист, повидавший много китайских студентов, утверждает, что китайцу свойственно воспринимать мир в его сложной целостности, по принципу гештальта: отвечая на вопрос учителя, он думает не только о том, каким должен быть правильный ответ, но и том, как его ответ будет воспринят учителем. Гармония превыше всего!

Во-вторых, китайцы придают большое, даже исключительное, значение символическим формам коммуникации — разного рода эмблемам, формулам вежливости, нормативным жестам и проч. — и таким способам выражения, которые указывают на неназываемое и неизъяснимое в именовании и объяснении, подчёркивают значимость безмолвия в речи.

Или вот пример из области литературы: в отличие от европейских «романов воспитания» любовники в китайских романах не обмениваются письмами с подробными описаниями и оценками своих чувств. Каждый из них может лишь сказать другому, что «чувствует то же самое», что и его визави. Сегодняшние глобализированные формы китайской цивилизации — например, чайнатаун — являют собой в значительной степени символическую, виртуальную реальность, пространство производства и потребления знаков.

В-третьих, китайцы воспринимают свою социальную среду как часть собственной судьбы, и притом едва ли не важнейшую её часть, которая служит самым беспристрастным судьёй людских достоинств и недостатков. Китайцы верят в моральное воздаяние поступков, неотвратимо проявляющееся в людском мнении и людской молве. Личная честность и справедливость в отношениях с другими воспринимается ими скорее в прагматическом ключе — как действительный социальный капитал личности. А вера в неотвратимость справедливого возмездия уже в этом мире служит в китайском обществе в известном смысле даже более эффективным регулятором поведения, чем идея загробного суда в западных религиях. Он же во многом предопределила и свойственный китайцам оптимистический взгляд на жизнь: каждый в конце концов получает по заслугам. Приверженность китайцев идее конкурсных экзаменов как надёжного инструмента отбора в государственную элиту самых талантливых — самое известное, но лишь одно из многих проявлений их веры в справедливость и осмысленность жизни.

В-четвертых, китаец не мыслит жизни без той или иной формы нравственного усилия, личного совершенствования, одновременно физического и духовного. Собственно, сама жизнь для него есть форма морального усилия, или, по завету Конфуция, «превозмогания себя» (кэ цзи), устанавливающая свой, для европейцев, возможно, парадоксально звучащий закон: чем больше человек постиг природу жизни, чем естественнее он живёт, тем выше он восходит в нравственном отношении. Вершина же нравственного совершенства — способность без остатка отдаться спонтанному течению жизни и, следовательно, жизненная свобода. Тот же Конфуций считал вершиной своего жизненного пути способность «следовать велениям сердца, не нарушая правил».

Таким образом, базовая категория китайского мировосприятия — это не индивид, а некая жизненная общность, которая имеет иерархическую природу. В ней индивидуальное «я» подчинено некоему высшему, коллективному единству и им оправдывается. По этой же причине нравственное усилие совершенствования, самопреодоления совпадает для китайцев с чистым опытом жизни «как она есть». Быть собой по-китайски означает жить в полном согласии со своей общественной средой, и в конфликте индивида с обществом всегда неправ отдельный человек. Общество считается беспристрастным и справедливым судьёй человеческих поступков. Китайцы по натуре конформисты, предпочитающие сохранение существующего порядка вещей насильственным изменениям.

Проявления отмеченных черт китайского мировоззрения в жизненном укладе и характере китайцев разглядеть нетрудно. Они сказываются в непринуждённой, словно врождённой вежливости и необычайной скромности вплоть до полного самоотречения, в полном отсутствии вкуса к цинизму, хамству или вандализму, в трудолюбии и вере в справедливость всего, что даётся жизнью, в колоссальном трудолюбии и неистощимом терпении. Сами китайцы именно в этом трудолюбии и терпении, в доверии к какой-то высшей справедливости жизни, позволяющем им сохранять спокойствии и оптимизм даже в самых неблагоприятных жизненных ситуациях, видят главное достоинство своего национального характера и залог жизненности китайской цивилизации.

Все эти черты китайского миропонимания со всей наглядностью проявляются в особенностях воспитания детей. На первых порах это чувство своей соотнесённости с миром воспитывается в ребёнке посредством тесных контактов с родителями, имеющих скорее чисто физический, телесный характер. Ребёнок постоянно находится рядом с родителями, особенно матерью: спит и ест вместе с ними, висит за спиной или на груди матери, когда она выходит из дома или даже работает в поле.

К этому надо добавить, что в Китае было принято довольно долго — до трёх-четырех лет — кормить ребёнка грудью. По заключению некоторых психологов, до пяти лет ребёнок в китайском обществе вообще не считался отдельной человеческой единицей. Позднее малолетние дети попадали под контроль старших братьев и сестёр. Воспитательные меры носили в основном характер физического воздействия или запрета, словесные объяснения и наставления, вообще разговоры родителей с детьми были относительно редки. По преданию, матери великих мудрецов древности начинали воспитывать своих гениальных детей «безмолвным воздействием» ещё в период их внутриутробного существования — идеальная воспитательная ситуация, согласно китайским представлениям! Даже по поводу домашних ритуалов детям, как правило, не давали никаких разъяснений: младшие просто наблюдали за действиями старших и повторяли их. Одним словом, в детях воспитывали прежде всего способность к символической коммуникации, безмолвному «единению сердец», которая характерна как раз для ритуального поведения.

Естественно, в детях всячески поощряли, с одной стороны, сдержанность и скромность, а с другой — преданность общему благу своего коллектива, в первую очередь родителей и всей семьи. Ограничение своих личных желаний вплоть до полного «опустошения себя» — первый и совершенно непререкаемый закон китайской жизни, который, как считалось, нисколько не противоречит человеческому естеству. До сих пор, согласно китайскому законодательству, забота о родителях и их поддержка — первая обязанность человека, невыполнение которой может повлечь наказание

Ярким примером, иллюстрирующим эту особенность китайского миропонимания, служит факт отсутствия в Китае трудовых пенсий – в Китае нет общенациональной пенсионной системы.

Власти только начинают подбираться к проблеме создания общенациональной пенсионной системы, но подходы пока только апробируются. Пока же существуют большие различия между социальным обеспечением в городе и на селе.

Сейчас в городах 10-ти провинций КНР только для сотрудников госпредприятий действует комплексная пенсионная система. Сотрудники прочих предприятий решают пенсионную проблему самостоятельно — через страховые компании или как-то иначе.

На селе государственная пенсионная система фактически отсутствует. Иными словами, сельское население в старости может рассчитывать только на свои накопления и помощь детей. Отсюда, кстати, вытекает серьезная демографическая проблема — в отсутствие пенсионной системы крестьяне могли рассчитывать только на помощь своих детей. И, чем больше было детей, тем обеспеченнее была старость.

В 1999 году была заменена программой коммерческого страхования (т.е. государства в этой пенсионной системе фактически нет). При крайне невысоких доходах крестьян участие в ней принимают очень немногие. Сейчас, по самым оптимистичным оценкам западных экспертов, примерно 7-11% сельских жителей старше 60 лет получают социальные выплаты пенсионного характера.[2]

Возвращаясь к воспитательной парадигме можно еще указать множество особенностей поведения и жизненной философии китайцев. Поражает отсутствие явленной агрессивности в странах китайской цивилизации, особенно в Сингапуре и на Тайване, где она приближается к абсолютному нулю: на Тайване очень сложно увидеть, чтобы кто-то разговаривал на улице на повышенных тонах, не говоря уже о драках.

В воспитательном процессе в Китае не поощрялись, а сплошь и рядом запрещались коллективные игры, которые могли порождать среди детей агрессивность и состязательность. Обиды и гнев, порождаемые несправедливыми обвинениями и наказаниями, в Китае следовало «проглатывать». Надо сказать, этим искусством китайцы владеют прекрасно до сих пор.

Другое важное следствие китайского воспитания — незыблемое уважение к иерархии, которая воспринимается как внешнее проявление иерархии духовных и нравственных состояний. Власть в Китае вообще не отделялась от авторитета, мудрости и личной добродетели, и китаец всегда живёт с чувством уважения к власти, даже если он (как обычно и бывало) не видел от неё ничего хорошего и даже никогда не встречал её реальных представителей. «Высокий пост — значит большая учёность», — гласит китайская поговорка.

В своей среде китайцы твёрдо следуют правилу «Не высовывайся» и остро чувствуют свою взаимозависимость с окружающими. Главное понятие китайской этики — это «лицо», которое есть сумма социальных претензий индивида, признаваемых обществом. «Лицо» может быть маленьким или большим в зависимости от социального статуса, и его можно потерять (丢脸 diūliǎn) помимо своей воли — достаточно, чтобы окружающие перестали делать жесты, часто совершенно формальные, удостоверяющие наличие «лица» у данного человека. Потерянное «лицо» нельзя восстановить собственными усилиями.

«Хороший человек не спорит, а тот, кто спорит, — не хороший человек», — гласит изречение из даосского канона «Дао-Дэ цзин». Вспыхнувший конфликт может быть разрешён либо смертью обидчика (так было принято в древности), либо «искренним», часто весьма драматично разыгрываемым раскаянием. Поэтому немалая часть поведения китайцев до сих пор преследует цель подтвердить и сохранить «лицо» — как собственное, так и окружающих людей. Главное средство достижения этой цели — избегание любых конфликтов пусть даже ценой неискренности и лжи в общении с другими.

Забота о сохранении «лица», разумеется, не устраняла и не устраняет соперничества в китайском социуме. Напротив, это соперничество в силу целого ряда объективных причин носит очень ожесточённый характер. Но там, где нет места открытому противостоянию, тем большее значение приобретают разного рода скрытые, косвенные способы борьбы за влияние на среду. Поэтому всевозможные слухи и сплетни занимают огромное, по европейским понятиям, неподобающе важное место в повседневной жизни китайцев. В любом случае, молодому китайцу из простой семьи, чтобы сделать карьеру, и сегодня нужно совершить поистине неимоверные усилия. Тем ценнее успех, и тем большее уважение он вызывает среди окружающих.

Китайский социум включает в себя три уровня или сферы отношений. Его самая внутренняя сфера, или ядро, представлена естественным жизненным коллективом, в первую очередь семьёй, в рамках которого поведение индивида определяется понятием безусловного нравственного долга: здесь каждый даёт столько, сколько может, и тогда, когда может, не рассчитывая на вознаграждение. Зато каждый из дающих знает, что всегда может рассчитывать на помощь и поддержку семейного коллектива.

Внешнюю сферу образуют устойчивые связи профессионального, делового или даже личного характера, где отношения, как в торговых сделках, строятся на основе взаимообразности и обоюдной выгоды. В Китае труднее, чем на Западе, приобрести друга, зато надёжность связей и доверие, особенно в деловой и личной жизни, ценятся в китайском обществе особенно высоко. Китайцы способны быть очень преданными и благодарными друзьями и, как правило, не отворачиваются от старых добрых знакомых. В конце концов, старые друзья — это наша собственная жизнь как путь совершенствования и плоды духовного мужания.

Наконец, круг незнакомых и посторонних людей составляет самую внешнюю область китайского социума — по существу, асоциальную. По отношению к этим людям у нас нет никаких личных обязательств, вытекающих из кровного родства или взаимности отношений, а значит, с ними и не может быть никаких отношений, на них не обязательно должно распространять и то «человеческое чувство» (жэнь цин), которое составляет подлинный стержень китайской социальности. (см. рисунок)

Китайцы всегда делали акцент на способности человека жить совместно с другими людьми и находиться с ними во взаимовыгодном обмене, считая это самым естественным свойством человеческого сознания.

Жизненному укладу и менталитету китайцев свойствен некий всеобъятный и в своём роде очень устойчивый баланс денежной экономики, трудового процесса и переживания жизни как такового. Вот несколько свидетельств: китайские торговцы традиционно склонны снижать цены за счёт более быстрого оборота капитала (следовательно, и больших усилий) и довольствоваться даже незначительной прибылью; китайцы готовы работать почти круглые сутки без выходных и праздников (единственное исключение — недельный отдых на китайский Новый год); современные китайские предприниматели любят подчёркивать, что истинная мера жизненного счастья — это работа, которая одновременно приносит доход и моральное удовлетворение. Очевидным фактом является то, что китаец умеет находить интерес в любой работе и потому прилежно её выполняет. А где есть неподдельная личная заинтересованность и хорошие навыки, там легко появиться и общественному, и экономическому успеху. Отсюда и высокая конкурентоспособность китайских предприятий и магазинов там, где есть китайские общины.

Одним из важных следствий подобного миропонимания было прочно укоренившееся в китайском обществе представление о том, что богатство является результатом упорного труда и бережливости, тогда как бедность есть следствие нерадивости и лени. Или, как гласила народная поговорка: «Богатство происходит из усердной работы. Бедность происходит из лени». Иными словами, бедняк в своих несчастьях мог винить только себя.

Понятие «свободное время» у китайцев так же немного отличается от западного понимания. Иероглиф «свободное время» (业余时间 yèyúshíjiān) дословно на русский язык переводиться как «время после службы», так как четкого разделения между работой и временем, которое посвящают семье, друзьям или любимым занятиям, не было прежде и едва ли оно существует сейчас в сознании людей, и уж тем более не в стране, где до сегодняшнего дня на некоторых предприятиях принята семидневная рабочая неделя. Частный предприниматель тоже знает всего несколько праздничных дней. Это не значит, что для китайца весь день состоит из работы, а значит, что для многих людей жизнь на работе и частная жизнь крайне тесно взаимосвязаны. Можно играть в мацзян (маджонг) и одновременно держать магазин открытым; можно смотреть телевизор и обслуживать заказчика; можно беседовать с друзьями и делать суп из лапши.

Прежде всего, государственные и рабочие служащие, то есть должностные лица, имеют еще ясно выделенное свободное время: вечерние часы и воскресенье.[3]

Отношение к труду в Китае на протяжении долгой истории страны спасали население от неминуемого голода, упадка и разрушения. В ряде работ японских экономистов показано, как в XVII-XVIII веках, когда в Китае и Японии обнаружился кризис обеспечения продовольствием растущего населения. В Европе ответом на кризис традиционного производства стала промышленная революция, примерно в то же время в Китае и Японии и произошла революция тщательности. То есть они стали обрабатывать свои рисовые поля еще более тщательно, вместо одной прополки, к примеру, стали делать три. Выработались какие-то особые нормы работы, отношения к труду. Это касается и безропотности, терпеливости, умения преодолеть себя для того, чтобы довести дело до конца, и т. д. Эти качества противостояли наступающему голоду.

Таким образом отношение китайской нации к труду складывалось на основе их миропонимания и жизненной философии. Особые черты характера китайцев как трудолюбие, усердие, терпение, преодоление себя, перекликаются с чертами китайской философии: смирением, гармонии во всем, верой в воздаяния поступков, превозмогание себя, уважение к старшим и к иерархии. На протяжении длительного времени это отношение складывалось под влиянием многих факторов, начиная от географического положение и заканчивая историческим прошлым. И нам, можно сказать людям из другого мира, навряд ли удастся осмыслить и до конца понять феномен китайского трудолюбия.