Евсюкова породила наша безумная культура и кровожадные СМИ

Бывают преступления (и судебные процессы тоже), которые называются знаковыми. Когда за фабулой уголовного дела проступают важные общественные процессы. Когда обозначены интересы влиятельных групп. Или когда затронуты сильные социальные эмоции. Дело Евсюкова более чем знаковое. Народ, питающий глубокую неприязнь к милиции, увидел в этом преступлении некий угрожающий символ.

Поэтому власть отреагировала тоже в некотором смысле символически, то есть скоро и жёстко: Евсюкова наказали по максимуму. Никакой другой приговор в данной ситуации не был возможен в принципе. Столь же логичными в контексте этого дела кажутся отставки в высшем руководстве МВД и срочные планы по реформе милиции.

Майор Евсюков совершил тяжкое преступление. Он признан виновным и осуждён в соответствии с законом. Осуждён справедливо. Двое убитых, несколько раненых, стрельба по своим товарищам-милиционерам. Всё правда.

Но в тени знаков и символов потерялось одно слово: безумие.

Безумие времени, места и данного конкретного Евсюкова.

Хотя знаменитый институт им. Сербского дал заключение: вменяем. То есть его признали человеком, который полностью способен отдавать себе отчёт в своих действиях и руководить ими. «Хроническим, временным психическим расстройством, слабоумием, иным болезненным состоянием психики в период инкриминируемых ему действий он не страдал и в настоящее время не страдает, майор мог и может осознавать характер и общественную опасность своих действий и руководить ими в полной мере», — говорится в заключении психиатров».

Мне на минутку показалось, что здесь налицо злоупотребление психиатрией.

Тут нужно сделать небольшое отступление.

В советское время диссидентов (а также наивных, но слишком упрямых правдоискателей) награждали диагнозом «шизофрения». Обычным диссидентам полагалась специально изобретённая профессором Снежневским вялотекущая шизофрения. Упорным и активным — параноидальная. Второй диагноз был гораздо злей в смысле возможности в любой момент госпитализировать и залечить до полусмерти. Человек с таким диагнозом считался социально опасным, то есть почти преступником (так сказать, всякую минуту готовым к преступлению). Но и первый диагноз был не сахар. Много ограничений: машину водить нельзя, за границу ездить нельзя, преподавательской работой заниматься тоже нельзя. А главное, твои жалобы в инстанции не рассматриваются: сумасшедший. Но зато дипломированному шизофренику полагалась отдельная комната. То есть можно было встать в очередь на улучшение жилищных условий.

Любая разновидность шизофрении — от настоящей (бред, галлюцинации, телесная скованность, слабоумие) до вялотекущей (нечёсаная борода и три кошки) — в советской социальной практике означала негодность к военной службе, невменяемость (или ограниченную вменяемость) и ограниченную дееспособность. По закону человека с психиатрическим диагнозом нельзя было отправить в тюрьму — только на принудительное лечение. Некоторые преступники заранее заготавливали себе психиатрический диагноз. У психиатров был такой термин — «профилактическая госпитализация». Когда человек специально ложился в больницу с жалобами, вычитанными из учебника психиатрии, чтобы его признали сумасшедшим, а значит, невменяемым. Мало кто знал и понимал, что психбольница тюремного типа куда тяжелее и безнадёжнее любой зоны. Общественное мнение возмущалось, когда преступнику назначали принудлечение: «За убийство — санаторий?».

Поэтому случались психиатрические злоупотребления с обратным, так сказать, знаком. Не только здоровых объявляли душевнобольными, но и сумасшедших объявляли здоровыми. Ну, если осторожнее, вменяемыми, несмотря на их явное безумие. Взять, например, Чикатило. Все мои знакомые психиатры говорили, что от него дым валит, что он вдребезги сумасшедший, с раннего детства, по всем научным школам. Но признать его невменяемым безумцем и отправить на принудлечение было невозможно. Народ бы не понял.

И ещё одна весьма существенная подробность. Да, в советское время диссидентам и вообще протестующим часто клеили диагноз. Но была одна тонкость. Прямой заказ поступал очень редко. Чтобы врачу звонили из КГБ или райкома КПСС и говорили: «Вот вам приведут одного врага народа, сделайте так, чтоб он из вашего кабинета поехал прямиком в дурдом». Такое бывало, но, рассказывают психиатры, крайне редко. Гораздо чаще просто просили проконсультировать человека со странным, не совсем обычным поведением. «Может, доктор, это по вашей части? А то он тут нас совсем достал своими жалобами». Конечно, какой-то врач воспринимал это как намёк. Но большинство врачей совершенно искренне ставили диагноз жалобщикам, правдоискателям и правозащитникам. Тем более что те носили слишком длинные бороды, держали слишком много собак и кошек, говорили слишком умные слова.

Потому что психиатрия базируется на представлении о социальной адекватности.

Товарищ понимает, товарищ ведёт себя правильно, как все себя ведут. Значит, здоров.

Товарищ не понимает — болен.

И вот тут самое время вернуться к делу Евсюкова.

Конечно, вменяемость — штука тонкая. Сознавать свои действия и руководить ими способны многие носители самых тяжёлых психиатрических диагнозов. Они ходят на работу, пользуются городским транспортом, магазинами и прочими муниципальными учреждениями. Не путают день с ночью, автобус с лифтом, начальника с соседом, квитанцию на квартплату с программой телепередач. Но если они вдруг совершают преступление, важно понять, что они переживают в тот момент. Осознают ли они сам факт деяния? Вдруг всё случилось в момент обострения бреда, в момент вспышки неуправляемого аффекта или галлюцинаций (на чём, кстати, настаивала защита Евсюкова)? Осознают ли они противоправность своего деяния? То есть понимают ли, что воровать, наносить побои и тем более стрелять по прохожим — это (а) нехорошо и (b) наказуемо? То есть поступают как сознательные злодеи?

Здесь запятая, на мой непросвещённый взгляд. Есть грань, отделяющая убийство от всего остального. Человек может скандалить, хулиганить, красть, отнимать деньги и вещи, драться и находить себе твёрдое оправдание. Эмоциональное, социальное, политическое, да какое хотите. При убийстве оправдание может быть одно: иначе он убьёт меня, или моих близких, или многих невинных людей. Это относится и к войне, и к уличной стычке. Так устроена душа человека. Так устроена культура, которая отпечаталась в нашей душе.

Иначе это безумие. Тяжелейшее сексуальное извращение, как у серийных маньяков. Бред (они на самом деле террористы, которые охотятся за мной). Галлюцинация (они на самом деле черти или инопланетяне и сейчас меня растерзают). Неконтролируемый аффект (они меня так обидели, что я не могу сдержаться; обезумевшие американские школьники, стреляющие в своих одноклассников, относятся к этой же категории — то, что они долго готовили револьверы и писали записки, дела не меняет). Безумен и киллер, холодно убивающий за деньги. Либо он себе что-то нафантазировал, какую-то страшную месть всему человечеству (см. выше), либо у него вместо души — полная пустота.

Я не знаю, разговаривал ли Евсюков с цветами. Я не знаю, был ли загадочный визитёр, который якобы посетил его в кафе, отчего майор стал бледен и молчалив. Пусть меня простят коллеги из «Новой газеты», но я не очень верю, что майор Евсюков устроил кровопролитие из-за того, что его якобы собрались назначить крайним в деле Чичваркина. Ну, допустим, там что-то такое было, но зачем же стрелять по незнакомым людям в ночном универсаме?

Сказать, что человек, который приходит в магазин и просто так открывает стрельбу по людям, «может осознавать характер и общественную опасность своих действий и руководить ими в полной мере», — это очень сильное утверждение. Я бы сказал, новое слово в нашей культуре. В которой запрет на убийство перестаёт действовать. Прямо на наших глазах.

Но ведь всякое новое слово — это всего лишь подытоживание того, что уже сложилось, бродит в умах в виде смутных предчувствий, но ещё не нашло выражения, формулы.

А вот и формула. Итак, человек, который ночью в магазине устраивает стрельбу, гоняется с пистолетом за незнакомыми людьми, двоих убивает, нескольких ранит, а потом отстреливается от милиции (будучи сам милиционером), психически здоров, нормален. Приехали.

Я не осуждаю и даже не обсуждаю вывод психиатров. Они действуют в рамках своих теорий и инструкций. Да и кто я такой, чтобы о(б)суждать профессионалов?

Но есть вещи слишком серьёзные для того, чтобы доверять их профессионалам.

Евсюков вменяем, Евсюков получил по заслугам. Но это не отменяет того печального факта, что он безумен, как всякий агрессивный и бессмысленный убийца.

Как безумна вся наша массовая культура, выплёскивающая на нас вёдра, цистерны, океаны бессмысленного и смачного насилия. Бесконечные криминальные хроники сливаются в единый поток стрельбы, искалеченных тел, обгоревших авто, разбитых витрин. Эта эстетика рано или поздно должна была вернуться в жизнь. Что и произошло. Преступление Евсюкова очень телевизионно. Боюсь, про него скоро снимут сериал. Якобы поучительный, а на самом деле упивающийся жестокостью, кровью, смертью. Злой бессмыслицей судьбы.

Евсюков совершил тяжкое преступление, он в тюрьме, но он не перестал быть человеком. И у него, среди прочих прав человека, есть ещё одно, о котором он, возможно, и не знает. У него есть право перечитать заново свою жизнь. Евсюкову нужен психотерапевт. Но не из этих бодрых ребят, которые за три сеанса обещают научить «достигать успеха и управлять людьми». Ему нужен настоящий, неторопливый психолог (наверное, психоаналитик), который месяцами, а может, годами будет слушать его, помогая ему проникнуть в потёмки собственной души. Чтоб он смог наконец понять свою прежнюю жизнь и заплакать над ней. И начать новую, другую жизнь. Обязательно! Даже если ему не суждено выйти на волю. Это очень важно. Для всех нас.

Но, кажется, в тюрьмах нет таких специалистов. А жаль.