Католические священники Ирака служат Аллаху

 GZT.RU продолжает серию репортажей из Ирака. Корреспондент Надежда Кеворкова пообщалась с христианами в Багдаде, которые рассказали ей об отношениях с мусульманами и объяснили, почему они служат Аллаху.

Святой отец сидит в своем кабинете, в окружении книг и прихожан. Утренняя литургия закончилась. То и дело заглядывают без особых церемоний люди, передают ему деньги.

- На помин души, иншалла, – поясняет мне святой отец, и записывает в толстую приходную книгу имена, кого надо помянуть. – Вы говорите иншалла, как и мусульмане? – Как нам этого не говорить! Ведь это означает по-арабски с Божьей помощью.

- Как вам живется, христианам, в Ираке? – спрашиваю так потому, что католичка Надья намекнула мне накануне на то, что больше всех страдают именно христиане. Ее коллеги-журналисты из числа мусульман страшно оживились и стали интересоваться, почему это именно они так страдают. Она пообещала мне рассказать с глазу на глаз, но не вышло. И вот теперь в храме святой Марии в богатом и благополучном багдадском районе Корада я хочу получить ответ.

- О, мы живем лучше, чем в раю, – отвечает святой отец, развеселившись и переводя наш разговор для прихожан. Те тоже посмеиваются.

- Гораздо лучше! Ну, что вам рассказать? После 19 часов на улицу не выйти. Люди уезжают. Все, кто имеет степени, научные труды, любую возможность, стремятся уехать. Христианам легче уехать, потому что у нас больше возможностей, нас охотнее принимают. Христианам христиан легче услышать – поэтому о нас больше говорят, больше пишут. Но нелегко всем. Мы не делаем различий. Я знаю о том, что происходит в Кораде. Статистики у меня нет. Что сказать? Раньше каждое воскресенье храм был полон. А теперь едва ли 50 человек. И все меньше и меньше с каждым годом.

Я спрашиваю его, что слышно здесь о столкновении цивилизаций, чувствует ли он на своих единоверцах такое столкновение. Ведь они – христиане, а рядом – мусульмане. Как-то ощущается разлом?

Святой отец сверкает очками. Вздыхает и терпеливо начинает мне втолковывать. – Мы привыкли соседствовать. Я сам родом из Мосула. Я рос в шиитском квартале, учился в шиитской школе, дружил с шиитами, и у меня никогда не было никаких проблем с мусульманами – ни в детстве, ни в юности, ни когда я стал священником. То, о чем вы говорите, создано другими нациями и политиками, и на нашу землю принесено в готовом виде. Но, видите ли, мы сопротивляемся. Вот эта леди приготовит еду и пригласит соседей. Если праздник, мы идем к соседям, соседи идут к нам – как не разделить радость друг с другом?

Старушки согласно кивают. Моя переводчица-шиитка в строгом хиджабе тоже согласна. Одна из ее дочерей училась в христианской школе при церкви. И ничего – столкновения цивилизаций не случилось.

Священник достает из ящика стола корзинку с золотыми карамельками. В Ираке вообще любят золотые фантики, золоченую мебель при том, что мужчины золота не носят. У христианских церквей золотых куполов нет, а у мусульманских святынь – есть.

Угощает всех. Пришедшие со мной мусульманки стесняются брать.

- Берите, берите, это особо благодатные конфеты.

Все скромно берут по одной штучке, и корзинка уплывает обратно в ящик стола. Народ в Ираке не шикует. У рабочих людей завтрак, обед и ужин – лепешка с водой.

Приносят кофе в крошечной чашечке, распространяющий бодрящий запах. – Вот смотрите. Этот лучший в мире кофе выращен мусульманами на мусульманской земле, собран мусульманами, помолот в мусульманской мельнице, сварен в турецкой турке христианкой в христианском храме. Мы его благословили и воцерковили, этот кофе. Разве в этом кофе вы распробуете столкновение цивилизаций? Нет, вы распробуете только наше добрососедство.

Спрашиваю, как его прихожане стали христианами. Патер поправляет очки и обращается не столько ко мне, сколько уже к своей пастве. – Мы не стали христианами. Мы всегда ими были, с самого начала. Мы ни откуда сюда не пришли – мы тут жили всегда, как и наши соседи мусульмане.

Мы – христиане с первого века нашей эры. Святой апостол Фома нас крестил, потом ушел с миссией в Индию. Мы так верим. Мы живем здесь две тысячи лет. Мусульмане не переходят в христианство. Мы их не призываем. Мы уважаем друг друга. У нас есть православные христиане и католики. Мы не соперничаем друг с другом и не переходим из церкви в церковь. Мы так живем очень много столетий. Нам нечего сталкивать. И нас никто не притесняет. Мы несем тяготы этого времени, как и мусульмане.

Спрашиваю, нет ли какого зажима по части исполнения обрядов. Кресты на храмах есть. Колокола в одних храмах есть, в других нет. – Это обычаи. Крестный ход у нас проводится в разных храмах по-своему: одни ходят в ограде, другие – за оградой. Это зависит от традиции. Я не являюсь политической фигурой. У нашей церкви есть патриарх и епископы, они участвуют в разных мероприятиях. А я простой священник. По-арабски абуна.

Он не хочет даже имени своего называть и фотографироваться, хотя любой мальчишка на улице знает его имя и знает его в лицо. Его церковь называется Халдейской, служат они на двух диалектах: на том, что он называет «сириак» и на арамейском, языке Христа. Стыдно признаться, что такое «сириак», я не знаю.

- Вы хоть знаете, что такое арамейский? Бог по-арамейски Аллах. Христос говорил «Аллах». И по-арабски в нашей литургии тоже Аллах. Мы служим Аллаху. Те, кто придумали столкновение цивилизаций, ничего не знают о цивилизации.

- Икон у нас нет. Мы уважаем мусульманские традиции. Они не любят изображений, предпочитают арабески, тексты Корана. Теперь у нас есть статуи, но это новшества, в основном, они недавно присланы из Европы. Прежде ничего такого не было.

Спрашиваю, не знал ли он бывшего министра иностранных дел поэта и католика Тарика Азиза, который был американцами арестован, отпущен, снова арестован и передан трибуналу, несмотря на многочисленные письма в его поддержку и заступничество папы Римского, Евгения Примакова и других людей, хорошо его знавших, как прекрасного дипломата. Суд осудил его на 15, а потом еще на 30 лет. В конце января у Тарика Азиза случился инсульт. Семье с ним свиданий не дают. Он находится в американской тюрьме Кробар рядом с аэропортом. – Они жили неподалеку. Десять дней назад его жена приходила за справками о крещении детей. Все они были крещены в этом храме. А сейчас вынуждены уехать. К нему не только священника не пускают. Но даже жену.

Я иду в гулкую пустую церковь. Там у каждой скамейки молитвенник и Евангелие на арабском. Все книги зачитанные, потертые и слегка запыленные – ведь теперь храм не заполняется и на четверть.

Я объехала несколько католических и армянских храмов. Большинство их охраняют целые отряды полиции, как правило, из единоверцев. Сперва они запрещают даже приближаться. Все запрещено. Но потом слово за слово: а у вас как крестятся, а у нас – так… И, глядишь, подозрительность ушла.

Одну из самых красивых армянских церквей мне все же не позволили сфотографировать вообще – только издали тайком. Она обнесена не просто заграждениями, а особыми приспособлениями, чтобы рядом с ней никто не смог припарковать машину, а потом ее взорвать. Буквально на моих глазах какой-то молодец встал там, где не положено. Но фотографировать мне не дали.

В другой армянской церкви мы долго разговаривали с пожилым отцом семейства Маликом, он работает здесь, но принадлежит к Халдейской церкви. Он долго разузнавал, можно ли подать прошение и переехать жить в Россию – он строитель и мастер на все руки, в Ираке жить становится невыносимо, на Запад, куда в основном иммигрируют христиане, его не тянет. А в России, как он слышал, христианская страна…

Внутри убранство – как в обычных католических и армянских храмах: медальоны по стенам со страстями Христовыми, распятие, несколько икон в виде литографий с изображением Девы Марии, исповедальня. Разве что в одном месте на памятной плите отцам-основателям храма надпись на арамейском языке. А в другом можно в церковном дворике поиграть в футбол – ворота стоят прямо перед рождественским вертепом.