Зашоренная Россия

В советское время моя мама иногда по вечерам выполняла долг хранительницы очага – садилась у телевизора и штопала мои дырявые носки. Носки тогда почему-то быстро изнашивались, поэтому, когда на пятке протиралась дырка, мама натягивала носок на 100-ваттовую лампочку и старалась исправить прегрешения советской легкой промышленности. Она искоса посматривала на экран и хитро вздыхала, когда спокойный голос Генриха Боровика рассказывал нам о тяжелой жизни простых американцев, лишенных элементарных прав. Мама молча выслушивала и отвлеченно говорила в сторону забитых американцев – «парткома на вас нет, счастливые».

Спустя много лет я стал часто встречать Генриха Аверьяновича: мы здоровались, о чем-то даже говорили, раз в год я приносил соболезнования по причине гибели его сына Артема, но всякий раз останавливал себя, чтобы не спросить: «Товарищ Боровик, вы тогда сами верили про всю ту чушь об американцах?» Всегда подмывало спросить о том же и Валентина Зорина и Александра Бовина и многих других пропагандистов, которые жили ТАМ или часто ТУДА ездили, но рассказывали то, что от них требовал отдел пропаганды ЦК КПСС.

В первые десятилетия советской власти, когда сказки большевиков о равноправии рухнули, в столовых государственных учреждениях появились разные залы с разными ассортиментом еды – разнарядки категории «А» и категории «Б». Категория «А» – высшее сословие номенклатуры, начальники и заместители. Им полагалось мясо, колбасные изделия, масло и сахар. Категории «Б» полагалось в полтора-два раза меньше. И кушали они отдельно, чтобы не вызывать завистливые взгляды на чужие тарелки с кусками мяса.

У советской номенклатуры были разные причины делать карьеру. Но достаточно веской и важной был «паёк» – это сладкое слово сказочного происхождения. За «паёк» можно было написать донос, заложить коллегу, выступить с обвинениями на товарищеском суде или партсобрании. Чем дальше развивалась советская власть, тем больше становилось привилегий. Со временем появились спецмагазины, спецсклады и спецраспределители. Вы думаете, портреты Ленина привлекали советских людей? Или призывы сделать следующую пятилетку лучше? Не обольщайтесь, полуголодное население огромной страны привлекали товары народного потребления, но не советские – серые, однотонные и блеклые, а импортные. Даже чешская обувь или румынский трикотаж, про финские дубленки тяжело вспоминать – многие советские женщины готовы были продать за них все.

Казалось бы, все, кто пережил прелести советской жизни, должен был помнить – очереди, номерки химическим карандашом на запястье, крики «вас здесь не стояло», унижения в ЖЭКе и поликлинике, пьяные менты и вороватые секретари парткомов. И два кодовых слова повседневной жизни в СССР – «взятка» и «блат». И еще глагол – «достать». В старой части Тбилиси прямо у сефардской синагоги находится маленькая аптека со странным названием «Чашка» - никакой витрины или рекламы, но весь Тбилиси знает это место. Хозяина так и зовут по прозвищу – «Чашка», многие не знают его фамилии, но все знают, что лет 30-40 назад он мог «достать» все.

Во времена советского дефицита «Чашка» был незаменимым человеком: его периодически сажали за спекуляцию, а когда у какого-нибудь чиновника из ЦК возникали проблемы со здоровьем, «Чашку» отпускали.

Таких «доставал» было много в каждом советском городе. Тех, кто дружил с властью и ублажал их подарками, тех не трогали. Их конкурентов гоняли и сажали в тюрьму за «спекуляцию». Альтернативные пропаганде источники информации – сплетни и слухи формировали у советского населения собственное отношение к двуличной власти – над ней смеялись, сочиняли анекдоты, но делали это втихую, исподтишка, потому что за них тоже можно было схлопотать срок. У населения практически с первых лет советской власти появились шоры – как те, которые надевают лошадям, чтобы они видели только дорогу и не засматривались по сторонам.

Если вспомнить о многочисленных лозунгах и призывах, то шоры указывали советским людям путь к коммунизму, а все, что было по сторонам – свободное общество, частная собственность, рыночная экономика, которую по привычке называли «капитализмом», верным ленинцам было не нужно. Шоры скрывали и двойную жизнь – взяточничество и коррупцию, спецмагазины и лимитированные путевки в «страны народной демократии», «Волга-Волга» в кинотеатрах и фильмы Феллини – на спецпросмотрах. Чтобы не скучно было ходить в шорах, советским людям предлагалось веселиться, подпевать – «как хорошо в стране советской жить». Через шоры было категорически запрещено рассматривать списки расстрелянных и репрессированных, тем более списков все равно не было, а расстрелянные были.

Пятнадцать лет назад Путин прекрасно знал, для чего нужны шоры. Путин приготовился врать, как раньше это делали верные ленинцы – Горбачев, Брежнев, Хрущев, Сталин. Он хотел полностью соответствовать вождям в своих делах и поступках. Телевидение опять превращено в мощную пропагандистскую машину, но с идеологией ничего не получалось. Путин метался от коммунистов к патриархам, но пришел все-таки к националистам, которые стали рисовать картины светлого будущего под названием «русский мир». в а повседневной жизни опять взятки и коррупция стали второй жизнью россиян.

У зашоренной жизни есть одно преимущество – то, что Путин называет стабильностью. Идет зашоренный россиян, как осел за морковкой, к тому придуманному «русскому миру», заменителю марксизма-ленинизма, и не хочет ничего другого видеть – ни жизни без взяток и коррупции, без войн и захватов чужих земель. А стабильность – это всего лишь беспрекословное подчинение власти, которая рассуждает о демократии, но навязывает диктат, говорит о свободе слова, но кроме цензуры и пропаганды ничего не предлагает.

Что за шорами, россиянин не просто не знает, он знать ничего не хочет – так удобно. Как лошадь, которой снимают шоры и она шалеет от того, что мир намного больше, чем ей казалось. Собственно, любая диктатура – это шоры, северокорейские, китайские или туркменские. Но опасность исходит только от зашоренной России, где и власти, и население боятся смотреть по сторонам. Все-таки тяжело пойти иначе после почти ста лет зашоренной, беспросветной жизни.