Как я была колхозницей. Часть 4

Первая, вторая и третья части.

В прошлых частях мы рассказали, как Ярослава приехала в колхоз им. Ленина Рязанской области, с трудом нашла приют и устроилась скотницей в местный коровник - за 4000 рублей в месяц еженощно чистить стойла от навоза. В первый же день ее посвятили в местную традицию воровать молоко и дрессировать коров «скребком по спине», потому как «другого обращения они не понимают»...

Что можно оторвать пастушьим кнутом

Перекур. Мы идем в комнату отдыха - помещение грязное, затянутое паутиной и засиженное мухами, как и все на ферме. Уборщицы для подсобных помещений - роскошь непозволительная, на которую денег нет. Здесь и мойщице, которая часами драит молочные баки после каждой дойки, всего 2500 в месяц платят.

В углу - сноп длиннющих пастушьих кнутов. Щелкать ими - целая наука. Сначала откидываешь назад, а потом замахиваешься через плечо и в последний момент дергаешь немного на себя. Но выполнить это нехитрое движение непросто, потому что трехметровая веревка при неопытном рывке ведет себя как взбесившаяся змея, запутываясь вокруг тела и ударяя что угодно, только не пол. Тренируясь в коридоре, я несколько раз пребольно получила тяжелым грузиком на конце кнута по башке. Пораненное ухо запылало. Тут мне в качестве «забавного наблюдения» рассказали, что чаще всего мужики, неудачно щелкнув, отрывают себе именно уши... В общем, решила повременить с приобретением пастушьих навыков.

На замусоренном столе - красивейший букет разноцветных георгинов. Автор - моя наставница тетя Люба - хохотушка и матерщинница, редкий в среде деревенских человек, любящий цветы. Гораздо больше местных интересует какой-нибудь новый сорт картошки. Старики называют клумбы «гуляющей землей» и «баловством». А тетя Люба с каждой зарплаты выкраивает копейки и тайком от мужа тратит их на новые сорта однолетников - на многолетники все равно не хватит.

На кафельной стене черным маркером нарисованы сердечки, полосочки и стихи наподобие тех, что обычно пишут в девчачьих туалетах: «Я сердце нарисую и стрелку проведу, и это означает, что я тебя люблю». Трогательные наскальные рисунки - следы 18-летней скотницы, которая приехала в колхоз из какого-то детдома, влюбилась в местного парня и осталась. Но в коровнике не выдержала и месяца - сбежала, как, впрочем, все и ожидали. Как забавно сказала одна из моих сослуживиц, «молодые девочки невыносливые, незакаленные. А чтобы здесь работать, нужно быть той самой, которая, как в стихах: и «коня на скаку», и с табуреткой вместо сисек!»

Вокруг стола сидят как раз такие прототипы мухинской «крестьянки», про которую критики говорили: «И родит стоя!» Пока я разминаю затекшие от скребка руки, мои сослуживицы ведут профессиональный разговор, потрясающий своей научностью:

- Вам не кажется, что коровам соли не докладывают? Больно дерьмо крутое.

- Двадцать пять грамм в день - и баста! Если класть больше, вымя разнесет! На фига дояркам с отекшими сиськами возиться?

- Да нет, им соль-лизунец в слитках нужен, тогда они сами будут определять, сколько съесть.

Самодельным кипятильником из проводков и двух железных пластин тетушки подогревают воду в банках. Из пакетов достают чай и веники мяты. Вываливают на стол мелкие, с черешню, груши, яблочки, полные семян подсолнуховые головы и печенье с конфетами. Рассаживаются по лавкам, накрытым старыми замурзанными диванными подушками, и заводят разговоры о том, кто и сколько насолил огурцов и как еще можно консервировать кабачки. Ни в одном сборнике нет такого количества рецептов, включая «кабачковую икру, как магазинная» и «настоящее сгущенное молоко в домашних условиях»! Называемые цифры повергают мой разум в легкий шок.

- Огурцов-то я банок восемьдесят закатала, а вот помидоров - только сорок! Зато компота - больше ста...

- А зачем столько? - не выдерживаю я.

- Так надо ж весь год чего-то пить и есть, мы «сосы-солы» да разносолы не покупаем.В деревне вообще развито презрение к покупному. Например, как-то в разговоре выяснилось, что половина моих сослуживиц ни разу в жизни не пробовали красную икру и не хотят. Не потому, что им чужда гурмания - все часами вертят банки на кухне ради «вкусненького» к обеду. Это даже не экономия, а дело принципа! Тратить деньги на нечто съедобное, что можно вырастить в огороде, здесь считается неприличным. А на то, что вырастить нельзя, - транжирством. Исключение сделано разве что для хлеба и конфет. И то старики ворчат: «Раньше-то сами пекли, а теперь лень заела».

Попив чаю, мы укладываемся пару часов поспать. Выключив свет, устраиваюсь на узкой неудобной лавке, подложив под голову чей-то пахучий ватник. Заснуть не получается, потому что боюсь свалиться, как с насеста. Просто цепенею в тяжелой поверхностной дреме. Как устраиваются сослуживицы, которые габаритами побольше меня, вообще не представляю. Дело привычки, наверное.

Сквозь сон чувствую, как на мне с противным жужжанием дерутся и размножаются мухи. За стеной вздыхают, чешутся и исправно добавляют работы коровы. Чувствую, как постепенно замерзаю, - коровник старый, кругом сквозняки.

«Шухер! Доярки идут!»

Наконец верещит будильник. Мучительный подъем. Снова скребок в руки, и - вперед! На этот раз сил уговаривать буренок не было. Конечно, материться я не стала, но вопль «подъем!» издавала с такой остервенелой готовностью применить силу в любой момент, что коровы, видимо, это чувствовали и спокойно подымались одна за другой. На этот раз дело спорилось быстрее. Чувствуя, как распухли отдавленные пальцы ноги, я вела себя гораздо осторожнее и несколько раз уворачивалась от копыт без урона для здоровья. Руки окончательно одеревенели, силы оставили, и каждую кучу я сгребала с невольным стоном, как штангист при рывке. На этот раз я в одиночку успела гораздо больше, точнее, почти все.

- Давай быстрее, уже почти пять! - торопила меня тетя Люба, помогая доскребать оставшиеся метры. - Быстрее... Быстрее! Без пятнадцати! Бросай все - доярки идут!

Вопль раненого героя из фильма про нашествие инопланетян: «Они возвращаются!..» Я, плохо соображая, послушно поплелась в переодевалку. Проходя мимо свежих куч, дернулась было убирать.

- Доярки уберут, это уже их время! А если ты будешь задерживаться, заставят тебя!

Так вот в чем причина паники! Надо удрать, пока не поймали...

Пока я отнявшимися пальцами натягивала кроссовки, тетки уже стояли на низком старте - одетые и с авоськами. У кого тыренная известка - печь белить, у кого молоко... Я в ужасе разглядываю свое «шоколадное» отражение в зеркале. Коричневые пятна и брызги покрывают все мое измочаленное существо с ног до головы. Даже на лице, сколь остервенело я ни стирала последствия ударов хвостом, остались разводы и засохшие капли. А тетки привыкли, только шутливо шпыняют друг друга: «Отойди, ты в говне!» или «Скотница-красавица - дерьмо с молоком!»

- Что ж делать-то? - недоумеваю я. - Каждый день это стирать?

- Еще чего! - машут рукой сослуживицы. - Это с непривычки! Забудь, само отвалится.

- Может, хотя бы косынку прополоскать?

- Вот еще! Мы носим, пока не сломается! - смеются кумушки.

Проходя мимо шумно вздыхающих коров, я заметила, как ручейки распирающего вымя молока текли по зачищенному мною полу. Не знаю почему, но это необъяснимо примиряло с местной грязью и вонью.

Непостижимым образом молоко реабилитировало навоз, и настроение сразу улучшилось.

Запахнувшись поплотнее, мы выходим в зябкое, еще темное утро навстречу веренице невыспавшихся и сердитых доярок, бредущих на смену. Впотьмах перекликаются петухи и лают собаки. Так рано, что даже утренние птицы еще не поют. Мне до дома топать километра два: через поля мимо озера, а потом по деревне. По дороге, как колыбельную, слушаю ляляканья моих сотрудниц: о любимом младшем сыне, которого в армию забрали, - «старший-то дома, в хозяйстве помогает, а этот-то любимый, но не пишет...», о петухе, которого надо бы зарезать, потому что почти всех кур собака передавила, а этот б...дун за интимные услуги соседских кормиться водит - «тоже мне, публичный дом устроил!..»

- Ну, как тебе первый день? - долетает вопрос сквозь зябкий утренний туман.

- Ничего. Руки очень болят...

- Эх, милая, что руки... Душа болеть будет, что молодость свою в навоз закопала.

Жертва кризиса

С моим приездом дядя Леша стал центром внимания всей окрестности. На вопрос «А она вам дочь?», не задумываясь, отвечает: «Да». С удовольствием выбегает выносить мусор, чтобы благосклонно ответить на вопросы околоподъездных кумушек. Щедро открывает передо мной платяные шкафы, еще и извиняясь: «Ты не думай, что с трупа, тут много дочкиного...» Часами гордо восседает у окна: «О, все идут - на наше окно пялятся, все тебя увидеть хотят». Я же кручусь по хозяйству и чувствую себя домовым Кузькой. Иногда, правда, мой квартирохозяин возвращается с улицы злой и пунцовый.

- Да ну... - отмахивается. - Идиоты наши подкалывают:

«Ну что, - говорят, - трахнул малолетку? Мы под дверью-то слышали, как вы там пыхтели...» Ты потерпи, Ясь... Это ровно полгода, а потом привыкнут и оставят в покое.

Кстати, как выяснилось, дядя Леша как раз из числа «жертв кризиса», о судьбе которых я думала, отправляясь на это расследование. Оказывается, всего пару месяцев назад он вернулся в деревню, из которой уехал еще в начале 2000-х. А все эти годы благополучно работал водителем в московской фирме, но попал под сокращение. Так что его тяжелый запой можно считать кратким ответом на вопрос «Легко ли возвращаться из города в село?».

- На работу теперь неизвестно когда позовут, - сокрушенно качает он головой. - А куда мне еще? Снова в колхоз? На зарплату в пару тысяч? Мне, мужику, привыкшему за эти годы зарабатывать четвертак? Нереально! Да и хозяйство тянуть силы уже не те. Дочка в Питер зовет... Но как я туда поеду? На шею к зятю? И за обедом буду спрашиваться: «Юра, можно кусочек хлеба?» Ни за что! Вот и сижу здесь, пью...

Судьба русских беженцев

По вечерам мы с дядей Лешей разглядываем фотографии. Вот они с женой Ниной, старшей дочкой Эллой и маленьким Костиком еще в Таджикистане. Уехали оттуда в 80-х, когда начались погромы русских. Многие русские тогда сбежали на Родину, но в городах их никто не ждал, и бывшие городские жители вынужденно забывали свои образования-профессии-привычки и спешно переквалифицировались в деревенских.

- Там, в Душанбе, у меня было все - и большая квартира, и хорошая работа водителем, - вспоминает дядя Леша. - А приехали сюда, в колхоз, пришлось идти в скотники. Без пожитков, с детьми и тещей, а жена в Душанбе осталась - квартиру продавать. Поначалу тяжеловато приходилось. Помню, корову на ферме закололи, и мне голову забрать разрешили - все равно на выброс. Но резаки решили пошутить и сказали, что, если меня с этой головой поймают, штраф наложат, так что надо идти через поле, задами. Ну я взял сумку с головой в одну руку, маленького Костю - в другую и полез через сугробы. Зима была лютая. Холодно, темно, Костик плачет... И тут слышу, мужики вслед смеются над моей доверчивостью. Помню, стоял в тех сугробах, отогревал ручонки сына дыханием и обещал ему, что он никогда больше не будет голодать и выпрашивать отбросы...

Налаживалось все медленно. Правда, дали квартиру. Но приехавшую жену Нину - бухгалтера со стажем - поставили телятницей. Ну не нужны были бухгалтеры в тот момент! Потом Нина нашла место по профессии в Старожилове на предприятии, устроилась туда и в колхоз уже не вернулась, чем немало рассердила председателя. Потом дядя Леша тоже перебрался в Старожилово - работать на конезавод. С тех времен у него сотни шикарных фото лошадей.

О тех днях дядя Леша вспоминает, сияя, с прибаутками и шутками: счастливая семья, любимая жена, которую он издалека, не глядя, узнавал «по цоканью каблучков». Хозяйство было, мало сказать, крепкое: птица, быки, коровы, свиноматка... Дом - полная чаша, даже масло и сметану свои делали. Казалось, трудности позади. Но впереди ждал настоящий кошмар.

«В деревне рак неизлечим»

Диагноз «рак груди» Нине поставили в районной больнице. Потом перевели в областную. «Химичили», резали...

- Ты не сердись, что духовка такая закопченная и сломана, - печально вздыхает дядя Леша. - Это золотая духовка... Нина на кухне сама перевязки себе делала и включала ее, чтобы тепло было.

Какой-то бессовестный ангажированный эскулап прописал тяжело больной женщине «акулий хрящ» - безумно дорогое и совершенно бессмысленное «лекарство», а точнее, пищевую добавку, которая якобы помогает от рака. Не разбирающийся в фармацевтике дядя Леша одну за другой резал птицу в подарок врачам и скотину на продажу, лишь бы заработать на чудо-препарат и вылечить жену.

- Я тогда взятки научился давать, - вспоминает, грустно улыбаясь. - Подхожу к врачу, трясусь весь: «Вам уточек к Новому году подарить можно?» - спрашиваю. Она: «Не можно, а нужно!»

Хозяйство таяло на глазах, дядя Леша бесконечно мотался то на какой-то подпольный склад за пищевой добавкой, то со свежими бульонами в больницу, то в лес за ягодами, чтобы сдать и выручить еще немного денег. Нине лучше не становилось. А из ее палаты одна за другой исчезали женщины: «Леш, ты помнишь, в прошлый раз Валю пирожками своими угощал? Померла... А Зою? Тоже...»

- У меня сердце ухало в пятки, - шепчет дядя Леша. - Но это у вас в городе рак лечат, а в деревне рак по-прежнему неизлечим... К тому же жуткую тоску наводило приближающееся безденежье. До сих пор помню, как Нина домой приехала и в одних носках на крыльце плакала, когда я корову стельную (беременную. - Я. Т.) на бойню сдавал... А что делать? Больше ничего не осталось. И вот зашел как-то в сарай, а там пусто. Нет больше хозяйства...

Тогда-то дядя Леша впервые и подался в город. Сестра Нинина помогла устроиться на работу, потом, по знакомству, Нину устроили в столичную клинику. Но было уже поздно.

- Помню, забираю ее с очередного обследования, в машину посадил, а врач меня отзывает в сторону и говорит: «Ей осталась пара недель, мы выписали вам сильные обезболивающие, но больше ничем помочь не можем, больше ее не привозите». Я комок в горле сглатываю, за руль сажусь, а она мне: «Леш, ты же меня спасешь, правда?» Я говорю: «Конечно! Вот и лекарства тебе новые прописали!»

Через две недели Нины не стало. На ее последние фото падают две горькие мужские слезы, которые дядя Леша ожесточенно прятал от меня весь вечер. На снимке веселая, хоть и абсолютно лысая тетка залихватски опрокидывает рюмочку с соседками за 8 Марта. Она до последней минуты верила, что будет жить. Шесть лет назад ее похоронили. С тех самых пор дядя Леша не приезжал в эту квартиру, и чистые занавески, которые я повесила на окно, выглажены еще ее руками.

Продолжение читайте в следующем еженедельнике 18 февраля. Ярослава расскажет про сельский бордель и сексуальное воспитание в селе. Почему в деревне не принято говорить о любви и как рассчитываются технические характеристики женихов и невест. А также о деревенском «реалити-шоу за стеклом».