Максим Соколов: Ленин и Милюков

Журналист Максим Соколов — о том, что исторические аналогии следует проводить последовательно и с вниманием к деталям

Открывая 1 августа 2014 году памятник воинам Первой мировой войны на Поклонной горе, президент России упомянул несчастную судьбу родной страны: «Россия выполнила свой союзнический долг. Ее наступления в Пруссии и в Галиции сорвали планы противника, позволили союзникам удержать фронт и защитить Париж, заставили врага бросить на восток, где отчаянно бились русские полки, значительную часть своих сил. Россия смогла сдержать этот натиск, а затем перейти в наступление. Однако эта победа была украдена у страны. Украдена теми, кто призывал к поражению своего Отечества, своей армии, сеял распри внутри России, рвался к власти, предавая национальные интересы».

Эта, казалось бы, очевидная, хотя и печальная констатация, вызвала, однако, нарекания общественности, указывавшей, что победа в Великой войне была украдена большевиками (ленинский лозунг поражения своего правительства). Поскольку же В.В. Путин есть если не натуральный большевик, то по крайней мере очевидный наследник большевицкой власти, от преемства не отрекшийся и прах с ног не отрясший, то уж принимать большевицкое наследие, так по полной, включая и ленинское превращение войны империалистической в войну гражданскую, а равно и пломбированный вагон. Впрочем, тема пломбированного вагона в последнее время почему-то не пользуется успехом у прогрессивной общественности. Поминали даже Ф.Э. Дзержинского, хотя Железный Феликс, причастный к многим делам, как раз к предательству национальных интересов в Первой мировой мало причастен: его звезда взошла несколько позже.

То есть Черчилль был вполне вправе говорить: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошёл ко дну, когда гавань была в виду. Она уже претерпела бурю, когда всё обрушилось. Все жертвы были принесены, вся работа завершена. Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо, как древле Ирод, пожираемая червями», потому что он всегда был антикоммунистом. В.В. Путин же — нимало не вправе, потому что он всегда был «чекистом» и негоже ему оплакивать русскую трагедию. Ведь из этой трагедии родилось возвышенное учреждение ВЧК-ОГПУ, оно же НВКД, оно же КГБ.

Собственно, из этой трагедии много чего родилось. «Революция — это 100 тыс. вакансий», а у нас по масштабам уничтожения правящего класса даже и миллионы вакансий. Если судить и рядить о генеалогии, можно отыскать много интересного. Внучата-правнучата местечковых Дантонов — тоже сюжет любопытный.

Но эта тема отдельная, прямого касательства к суждениям Путина–Черчилля не имеющая. Ибо вопрос в том, когда всё было обрушено и когда корабль пошел ко дну. Для прогрессивной общественности этот вопрос — нож острый в сердце, потому что весь ее антиреволюционаризм сводится к тому, что сперва была расчудесная демократическая февральская революция — сбылась вековая мечта русской интеллигенции, а потом пришел Ленин и всё опошлил.

При том, что исторические факты говорят о том, что важная — и даже решающая — подготовительная работа по обрушению России была проделана в 1915–1916 годах, когда Ленин полагал, что мировая революция начнется в Швейцарии, и со всей присущей ему энергией был всецело погружен в дрязги швейцарской политики.

Без всякого Ленина (и даже без Дзержинского) сложилась ситуация, когда сам царь говорил: «Эти петербургские миазмы чувствуются даже здесь, на расстоянии 22 верст (разговор был в Царском Селе.  — М.С.). И наихудшие запахи исходят не из народных кварталов, а из салонов. Какой стыд! Какое ничтожество! Можно ли быть настолько лишенным совести, патриотизма и веры?». А союзный дипломат вспоминал: «Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет ли она сверху или снизу. Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император, и императрица или только последняя».

Совершенно непричастен Ленин был и к «заговору императрицы», то есть к усиленному вдалбливанию в умы того положения, что у царицы прямой провод из Царского Села с Берлином и по нему она докладывает кайзеру о всех планах русского командования. Ленин был непричастен, тогда как вождь кадетов П.Н. Милюков был причастен и весьма — его знаменитая думская речь «Глупость или измена» была как раз о том.

Еще в ноябре 1915 года реакционный старый князь В. говорил французскому послу Палеологу: «Либералы, которые стараются показать себя монархистами… являются, с моей точки зрения, самыми опасными. С настоящими революционерами по крайней мере знаешь, с кем имеешь дело… Остальные — пусть называют себя прогрессистами, кадетами, октябристами, мне всё равно, — изменяют режиму и лицемерно ведут нас к революции, которая, к тому же, унесет их самих с первого же дня: ибо она пойдет гораздо дальше, чем они думают; ужасом она превзойдет всё, что когда-нибудь видели. Снова наступят времена Пугачева. Это будет ужасно».

То, что старому князю было очевидно за два года до окончательно погружения России во тьму, нашим быстроумным и легкокрылым либералам неясно и по сей день — хотя уже скоро сто лет как. Хотя, конечно, признать правоту реакционера — значит либо откровенно расписаться в том, что наступание на те же грабли имеет для просвещенного человека неодолимо привлекательную силу, либо ужаснуться, воскликнув: «Господи, что же это мы опять творим?». Вешать на Ленина (ну и непременно на В.В. Путина, конечно) всех собак гораздо удобнее. И в антикоммунизме будешь тверд, и отвечать ни за что не будешь.

Желание уйти от ответственности ныне и присно и во веки веков столь сильно — и к тому же Ленина и вправду не назовешь приятным субъектом, — что в этом добровольном ослеплении никак невозможно признать, что в данном случае В.В. Путин совершенно прав: Россия проиграла войну в феврале 17-го. И если бы только войну.